17 признаний

Он выпил кофе и съел рисовую кашу на соевом молоке.

На выставке мы рассматривали новую коллекцию бабочек.

Потом мы пришли домой, Паша включил музыкальный центр, лёг на кровать и подозвал меня.

Мы полежали так немного. Я помяла его уши. Я очень любила к ним прикасаться, потому что таких нежных и мягких ушей ни у кого не встречала.

Утром я сварила чёрный кофе и снова ждала, когда он выйдет и скажет: «Доброе утро, Верусик».

А он вышел и сказал.

Пашка пил кофе, ел лёгкий овощной суп. Вечером мы вернулись с очередной выставки. Он включил музыку и позвал лечь рядом. Пашка обнял меня и потрепал мой пирсингованный сосок.

– Паш, – поворачиваюсь к нему, – а подари мне новые украшения!

– Не подарю, Верусик.

Но на следующий день меня на кухне, прямо в тарелке с горячими гренками, ждали серебряные колечки.

Вот какие сюрпризы он любил.

– Паша, а ты точно меня не дуришь? – спросила я после очередного похождения на кухню, за которым снова подсмотрела ночью.

– Что, Верусь?

Самое страшное то, что я доверяла Пашке. Даже когда находила у него в кармане женские сигареты «Вог». Он отвечал, что действительно курит такие.

В его карманах были найдены чупа-чупсы и жевательные конфеты. Зефир и козинаки с налипшим мехом от кармана куртки. Чеки из Макдональдса и КFС. И снова женские сигареты. Несколько раз я ломала их прямо в его кармане. Табак сыпался, и от моих рук ужасно воняло.

Как-то раз я прихожу домой и застаю Пашку, привязанного за руки и за ноги верёвками к кровати. Он не мог освободиться и начать говорить, потому что рот был заклеен весьма прочным, толстым слоем из пластырей, скотча и широкой липкой ленты. На матрасе было жёлтое пятно и пахло солью и сыростью. Свет был погашен, шторы опущены. Комната приобрела к вечеру жутковато-тёмный, мрачный вид. Я решила, что шторы нужно срочно открыть. Этим я и занялась, как только прошла в комнату.

Я чувствовала, что Пашка смотрит на каждое моё движение. Это чувство было где-то внутри тела, а может, окружающего пространства.

Теперь я хорошо могла разглядеть следы от верёвок на запястьях. Он растёр их, когда пытался освободиться. Скорее всего, думал, что сможет порвать верёвки резкими рывками.

Легонько, с улыбкой на лице я подкралась пальцами к его голым ступням и начала щекотать. Пашка всегда боялся щекотки.

Его тело то поднималось, то шмякалось на кровать. Оно билось, извиваясь змеёй, стучалось о матрас. Такой скорости сложно было ожидать от Пашки, ведь в постели он всегда был чересчур медлительным. Я не к тому, что это плохо. Это, наверное, даже слишком хорошо.

Пашка вихлялся как червяк, поскуливая что-то через заклеенный рот. Его челюсть сводило. Он пытался снова и снова раскрыть рот, чтобы порвать скотч и ленты. Было видно, как у него ничего не получалось и как грозно, словно отважный гладиатор, бился он за свободу и честь.

Я колебалась, то приходя в ужас, то возвращаясь к рассудку. В его глазах метался вопрос, словно хотел вылететь сквозь глазное яблоко и прошмыгнуть пулей через зрачок: «Как ты посмела?»

Но я бы сказала, что на глупые вопросы не отвечаю.

Много раз Пашка снимал меня на камеру. Он подглядывал, как я моюсь. Пашка устанавливал камеру на полу ванной комнаты, чтобы охватить меня во весь рост. Приходилось делать вид, что я не замечаю. Я полагала, он просматривает эти записи, когда мы не рядом. Скучает по мне, любит, не забывает.

Как дверь душевой ни открою, так взгляд сразу же в правый нижний угол. Там ждёт-поджидает в водонепроницаемом силиконовом чёрно-желтом чехле Пашкин записывающий андроид, прикрытый половой тряпкой. Наивный Пашка.

Сначала меня это забавляло так, что я каждый день ждала очередного похода в душ. Мыться стала не два, а три раза. Он повторял, что ему очень нравится моя иссушенно-костлявенькая фигура. Спустя пару месяцев я узнала, что видеозаписи рассылаются его подругам. После раскрытия сего промысла он начал проявлять агрессию.

– Неужели ты не видишь, до чего довело это ебаное вегетарианство?

– Когда-то, Паш, ты Алинке отправил два видео, а потом ещё файл, – спокойно и холодно проговариваю я, не двигая пальцами по его ступне, чтобы дать вспомнить. – В том файле были вложения со всеми остальными видео. Их было девяносто три.

Я наклонила голову к его рту и почувствовала запах ацетона. Этот запах исходит от тех, чей организм испытывает голодание, отсутствие важных микроэлементов, недобор веса. Запах, напоминающий лук. Войдя в Пашкино положение, мне не было противно. Я учла, что он физически не может открыть холодильник или заказать доставку.

– Выходит, ровно тридцать один день подряд ты записывал мои водные процедуры.

Я смотрю на то, как быстро он кивает. Так кивают люди, которые хотят в чём-то признаться. Признаться в своей вине. Отважный поступок.

У Пашки был болезненный вид. Я решила прекратить щекотливые пытки. Первое, что пришло в голову: налить в стакан воды и дать ему выпить. Я наполнила стакан и вернулась.

Пашка снова попытался дёрнуться, но ничего, как обычно, не вышло.

Я посмотрела на заклеенный рот и испытала «кошек» внутри себя. Если я решила напоить его, мне придётся сорвать ленты и скотч, но так не хотелось причинять ему боль. У него повредится кожный покров и повсюду будет кровь. Придётся мучиться, лечить раны, и мы еще долго не сможем целоваться.

– Паша, я боюсь срывать скотч. Я боюсь, что тебе будет больно. У меня рука не поднимется.

Его понимающий взгляд спокойно и плавно ходил вдоль комнаты. Он рассматривал, казалось, все вещи на полках, все игрушки, которые когда-то мне подарил. Теперь мне предстоит причинить ему, быть может, самую сильную за всю жизнь боль. Я боюсь его губы оторвутся вместе со скотчем и повиснут у меня в руке. Я не хочу держать Пашкины губы.

– К-к-то это с-с-с-делал?

Но он лишь бестолково, равнодушно кивнул и закрыл глаза. На лице растопилась, как мороженое на жаре, удовлетворённая улыбка. Если это горячка – дело близится к финалу.

– Паша, взгляни на меня, Паша, скажи, кто это мог сделать? – он смотрит пустыми глазами. – Откуда мне знать, с кем ты там дружил на стороне. Я понятия не имею, кто мог войти в наш дом и надругаться над тобой.

Я должна была выслушать то, что скажет Пашка. Но как только представляла оторванные губы, слышала звоночек в мозгу, вызывающий толкательный эффект, из-за которого мой мисо-суп, съеденный в обед, стремительно подкатывал к горлу.

Выходило что-то странное. Я не знала, чего хочу больше: услышать, что скажет Пашка, или забрызгаться кровью. Мне никогда в жизни не было так тяжело, как сейчас.

– Я тебя люблю, Пашка!

Но в ответ слышу только:

– Гм! М-м-м-ма! Хы-ы-ыха-а! М-м-м-мы!

Я говорю, что меня тоже надо любить.

Потом я спросила, не было ли при себе у насильника острых и ядовитых предметов и не оставлял ли он в комнате жучок.

С нижних этажей доносились звуки ругани и бьющейся посуды.

– Вот что бывает, – говорю я, – когда заканчивается любовь. Я бы ни за что не кричала на тебя, если бы ты слушался.

Пашкины глаза делают соглашающийся кивок, но одновременно они словно хотят прогнать меня отсюда.

Я оставила его в комнате, а сама прошла на кухню. Там я достала большую сковородку, налила кокосового масла и разожгла конфорку.