Непрошеные советы Веры Вонг

5

Рики

Рики не знал, чего ждать от места, называемого «Всемирно известным чайным магазином Веры Ванг». Чего он точно не мог представить, так это крохотной, убогой на вид лавчонки. На самом деле магазин кажется таким жалким и всеми забытым, что Рики прошел мимо и направился к маленькой сувенирной лавке в конце квартала, прежде чем понял, что маленькая точка в гугл-мэпс осталась позади. Он разворачивается и медленно шагает обратно, внимательно изучая каждую табличку. Когда же он отыскивает магазин, на ум приходят слова «ветхий», «запущенный» и «пыльный». Рики не знает, как воспринимать тот факт, что Маршалл умер в подобном месте.

Приличный человек подумал бы: «Бедный Маршалл, он не заслуживал смерти в этом убогом заведении». Или на худой конец: «Бедная жена Маршалла и бедная его дочь, хоть я даже не знаю их имен. Должно быть, им очень грустно, и я скорблю вместе с ними».

Но может ли Рики назвать себя приличным человеком? Нет, потому что первая его мысль: «Поделом ублюдку. Я рад, что он помер здесь».

Конечно, в следующий миг приходит осознание, и становится страшно. Что за жуткая мысль. Кому может прийти в голову такое? Затем следует привычный шквал мыслей, словно сознание Рики состоит из двух личностей, которые вечно спорят.

«Только не притворяйся, что слишком хорош для подобных мыслей».

«Мне пришлось делать это, чтобы выжить. И по большому счету, я делал это для Ади».

«Тебе не надоело оправдываться младшим братом при каждом дурном поступке, каждом преступлении?»

И так до бесконечности. Скорее всего, Рики еще долго стоял бы перед «Всемирно известным (не слишком ли это смело?) чайным магазином Веры Ванг», но в этот миг ветхая дверь со скрипом распахивается. Колокольчик над входом своим звоном врезается в его жаркую дискуссию с самим собой. На долю секунды Рики чувствует раздражение, поскольку был уверен, что почти уел самого себя, но вот он уже безмолвно смотрит на лицо, выглянувшее из магазина, и все мысли затихают.

Это пожилая женщина, наверное, лет шестидесяти, с пышной химической завивкой, столь привычной для Рики, выросшего в Индонезии. Тонкие губы накрашены ярко-розовой помадой, слишком яркой для ее кожи, а брови густо выведены черным карандашом.

– Вы что-то хотели? – произносит женщина.

Есть что-то такое в ее голосе, отчего Рики возвращается в детство, когда ему пять лет и его поймали за поеданием крупука[9 - Крупук – национальное блюдо Индонезии и Малайзии, чипсы, изготовляемые из крахмала либо муки разных видов, а также измельченных морепродуктов.] на кухне.

Он одергивает себя. Ему двадцать пять, и женщина даже не достает макушкой ему до сосков. Боже правый, обязательно вот прямо сейчас думать о сосках? Что, черт дери, с ним не так? Конечно, теперь, стоило мысли зародиться в уме, Рики не может думать ни о чем другом, кроме сосков, словно какой-нибудь извращенец.

– Эм…

Женщина переступает порог и вздергивает подбородок, так что теперь смотрит Рики прямо в глаза.

– Ты стоял тут четыре минуты. Думаю, это нетипично даже для миллениалов.

– Ох, я… – Рики лихорадочно ищет подходящие слова, и мозг выдает: – Я не миллениал…

Женщина прищуривается и окидывает его взглядом, отчего у Рики мурашки бегут по коже.

– Хм, по тебе не скажешь, что ты из поколения зуммеров. Надо лучше ухаживать за кожей.

В Индонезии мама постоянно твердила, чтобы они с братом наносили солнцезащитный крем каждые два часа, но никто не следовал ее совету. И вот теперь Рики расплачивается за это. Он вдруг чувствует себя виноватым, и ему становится стыдно за свою кожу. Но какого черта о думает об этом сейчас?

– Думаю, тебе лучше войти, – говорит женщина и снова скрывается за дверью, не дожидаясь его реакции.

В смятении, более глубоком, чем рассчитывал пережить этим погожим утром, Рики делает глубокий вдох и следует за маленькой женщиной в сумрачное помещение.

Он словно шагнул в совершенно иной мир, застывший в пятидесятых. Не то чтобы Рики знал, как выглядел чайный магазин в те годы. Так или иначе, внутри тесно и темно, несмотря на эркерные окна по обе стороны от двери. Возможно, дело в толстом слое грязи на окнах или в многочисленных выцветших постерах, наклеенных как попало, но что-то придает магазину сходство с сырым подвалом. Рики невольно съеживается и поджимает плечи, чтобы ненароком ничего не задеть.

Стены тоже выцветшие, и одну сторону занимает шкаф от пола до потолка с сотней выдвижных ящичков. Рики содрогается при мысли о том, что может в них оказаться. Скорее всего, пауки. Судя по виду, их не открывали годами. Другая стена оклеена китайскими постерами и дешевыми китайскими картинами с изображением цветов лотоса, птиц и веток вишни. Все сморщилось, бумага облупилась, так что птицы теперь выглядят несуразно, а цветы из нежно-розового стали бледно-персиковыми. В магазине всего четыре столика, и у каждого по два стула, в безвкусном и броском азиатском стиле, хорошо знакомом Рики: спинки и ножки с причудливой резьбой, вероятно, выполненной на фабрике в Китае, старомодные и адски неудобные. Само место пахнет старостью и навевает уныние. Рики делает еще шаг и едва не подскакивает, потому что на линолеуме прямо у него под ногами нарисован контур человеческого тела.

Хозяйка магазина уже стоит за стойкой и перехватывает его взгляд.

– О, это мертвый человек. Полагаю, ты здесь по этой причине?

Рики не в силах отвести взгляд от контура. Выглядит по-настоящему жутко, одна рука вытянута над головой. «Astaga[10 - Боже мой (индонез.).]», думает Рики. Он знал, что Маршалл умер – собственно, поэтому Рики и здесь, – но видеть, в какой позе тот умирал…

– Хороший контур, правда? – спрашивает женщина с нескрываемой гордостью.

Рики наконец отрывает взгляд от пола и видит, что женщина улыбается с ликованием.

– Эм… да?

– Я это сама нарисовала, – она ставит чайник на плиту, и ее буквально распирает от гордости.

– Что? Разве не полиция этим занимается?

Женщина фыркает.

– Ха! Полиция. Какой от них толк? Приезжают, делают пару фото, забирают тело и уезжают. А сняли они отпечатки пальцев?

На пару секунд повисает молчание, и Рики понимает, что от него ждут ответа.

– О! Сняли они отпечатки пальцев?

– Нет! – громко восклицает женщина и стукает морщинистым кулаком по столешнице, так что Рики подскакивает.

Он не знает, что сказать, но чувствует, что будет правильнее разделить ее негодование.

– Почему?

Очевидно, этого от него и ждали, поскольку хозяйка вскидывает указательный палец и обличительно тычет в потолок.

– Вот именно! Почему? Я спрашиваю их, почему вы не снимаете отпечатки пальцев? Возьмите мои отпечатки! Возьмите отпечатки со всего магазина! Делайте свою работу. И знаешь, что они ответили?

На этот раз Рики готов.

– И что же?

Она заговорщически понижает голос:

– Они говорят: «Мэм, мы делаем свою работу. Пожалуйста, не стойте на пути. И перестаньте предлагать нам свой чай». – Она откидывается назад и фыркает, после чего берет заварочный чайник и насыпает горсть чайных листьев. – Я заваривать им свой лучший улун, но никто даже не попробовал его. Никто!

Такое пренебрежение явно оскорбило ее чувства, поэтому Рики считает своим долгом сочувственно покивать.

– Ну, одна милая офицер все-таки попробовала. Она сказала, что он приятный. Я говорю: «Это лучший улун, Гаошань, очень дорогой, знаешь ли». Она отвечает, это лучший чай, какой она пробовала. Ха, конечно, он лучший! Я пойти заваривать ей другой улун, потому что она определенно ценитель чая, но другой офицер сказал, чтобы я перестала поить всех чаем. Можешь себе представить? Так грубо! – Она переводит дух и негромко ахает. – Ах, кстати, я говорю про грубость, а сама очень грубая, не правда ли? Я Вера. Вера Вонг. Владелица этого заведения, – Вера произносит это столь величественно, как будто она королева Британии и показывает ему Букингемский дворец.

– Эм, очень мило, – отвечает Рики. – Я Рики. Рики Герванто.

– И почему ты слоняешься перед моим магазином, Рики Герванто?