Пламя грядущего

– И клянусь душой, – сказал Арнаут, приблизившись и взяв меня за руку, – это превосходная песнь, и единственное мое желание состоит в том, чтобы я мог и на самом деле сочинить такую же. Простите меня, сэр Дени, за этот обман.

– У него не было выбора, – фыркнул Ричард. – Все участвовали в розыгрыше, даже мой славный Маршал, который сначала возражал, но в конце концов тоже присоединился к шутке.

Я лишился дара речи. Я посмотрел на короля и, вспомнив слова Маршала, подумал про себя, что это довольно жалкий способ подшутить над поэтом и глупо и жестоко обращаться таким образом со мной.

Ричард положил тяжелую руку мне на плечо и объявил:

– Милорды, теперь я готов сообщить вам, что этот человек действительно спас мне жизнь, когда я подвергся большой опасности, рискуя своей собственной. И он принял мой вызов и сочинил песнь с таким искусством, что мало найдется ему равных.

И сняв с себя цепь из мягкого золота с широкими звеньями, каждое из которых было инкрустировано рубином или тигровым глазом, Ричард надел ее мне на шею.

– Ты останешься у меня, и я вознагражу тебя по заслугам, – сказал он. – Иди, садись и пируй с нами. И я желаю, чтобы ты стал членом моей свиты. Тебе нравится это, трувер?

Я пребывал в страшном смятении, потрясенный как его искренней похвалой и щедростью, так и злобным юмором, и потому не знал, как относиться к нему.

Но я отвесил низкий поклон и промолвил только:

– Большое спасибо, милорд.

* * *

«И потому не знал, как относиться к нему…» Этой мысли суждено было стать лейтмотивом тех дней, которые последовали за этим происшествием. Ибо Ричард был человеком полным противоречий, действовавшим под влиянием минутных порывов, что порой оказывались всего-навсего капризами. Он внезапно бросался из крайности в крайность. Он стал королем Англии; он наконец занял место своего отца, с которым в прошлом так часто ссорился и столь же часто мирился, которого люто ненавидел и которому униженно покорялся. И тем не менее он теперь прилагал все усилия, чтобы покинуть Англию, как только это станет возможным. Он был весьма сведущ в военной науке, и, казалось, ему нравились ратные забавы. Искусство стратега, проявленное им на поле брани и во время осады городов, стяжало ему славу, однако он избегал турниров, и хотя его соратники, прибывшие из Франции, ждали, что он устроит по меньшей мере один турнир, дабы отпраздновать свою коронацию, надежды их были напрасными. Его правление началось под знаком милостивой снисходительности, с какой он прежде отнесся к Уильяму Маршалу, а затем распространил на всех, кто отказался покинуть короля Генриха в последней войне. С другой стороны, когда три лорда, перешедшие на сторону Ричарда и лишенные королем своих владений, обратились потом к Ричарду с просьбой восстановить справедливость, он сыграл с ними жестокую шутку. Он вернул им земли, а затем, удовлетворив просителей, вновь отнял у них собственность, холодно заметив: «Такова награда предателям».

Каждый монарх подвержен воздействию многих ветров, благоприятных и неблагоприятных. Что касается Ричарда, беда заключалась в том, что никогда нельзя было предугадать заранее, в какую сторону и под влиянием какого ветра он повернет в тот или иной день. Так, по одну его руку стоял честный и благородный Уильям Маршал, а по другую – Уильям Лонгчемп, канцлер Ричарда, во всем полная противоположность Маршала. Сын виллана[106 - Виллан – здесь, видимо, свободный крестьянин.], карликового роста, хромой, злобный и коварный человек, о котором говорили, что он с одинаковым проворством владеет обеими руками, стараясь урвать кусок пожирнее, и с помощью дьявола способен перемещаться с места на место с быстротой молнии. Среди тех, кто имел влияние на Ричарда, был также его брат Джон Лекленд, странный и эгоцентричный юноша. Тот, хотя был любимцем отца, оказался первым среди мятежников. Казалось, не было таких почестей, которыми Ричард не почтил бы его, но никто не ведал, питает ли он к кому-нибудь привязанность, кроме самого себя. Но гораздо настойчивее всех прочих ветров дул мистраль[107 - Мистраль – название сильного и холодного северо-западного ветра на юге Франции.] королевы юга, матери Ричарда, Алиенор Аквитанской.

С самого начала, со дня прибытия Ричарда в Англию, ее власть над сыном была очевидной. Именно она требовала и добилась освобождения всех, кто претерпел заключение по приказу старого короля. Когда Ричард покидал Винчестер, ему доложили о набеге на пограничные земли Уэльса, и он тотчас же свернул с дороги, готовый охотно отказаться от путешествия к месту коронации в угоду военной стычке. И разубедить его не удалось никому другому, кроме как Алиенор, которая живо вернула его на дорогу к Лондону.

Хорошо ли, плохо ли, но она своими руками пряла нить его жизни и в конечном итоге его судьбу. Ричард всегда был самым любимым из всех ее детей. Он обладал огромной силой духа, был самым щедрым, самым образованным и, возможно, самым умным. Исключительного обаяния, коим обладал Генрих-младший, явно недоставало, чтобы искупить его ужасающую природную глупость. Джоффри был хитер и эгоистичен. Джон походил на отца, был энергичный и самовлюбленный; но сила воли старого Генриха в нем выродилась в обычное высокомерие, а умение управлять государственными делами – в прямое вероломство. В супружеской распре с Генрихом Алиенор сделала сыновей своими союзниками. Молодой Генрих и Джоффри уже умерли, а сама она была наказана пятнадцатилетним заключением в темнице за то, что побудила их к мятежу. Она сделала для Ричарда все, что было в ее силах, и наконец он сел на трон отца.

Некогда она любила Генриха глубоко и страстно. Но она была знатного рода и не собиралась вести тихую, бедную событиями жизнь, оставшись простым украшением короля. Совместно с Генрихом она строила различные планы и пыталась плести интриги на свой страх и риск. Через несколько лет король отстранил ее от политики, считая, что она лезет не в свое дело, и оставался глух ко всем ее предложениям. Алиенор была просвещенной женщиной с тонким вкусом, тогда как у Генриха не хватало времени на излишества вроде поэзии или искусства. Ей нравились пышность и изящество, а Генрих был человеком действия, из тех, кто занимается делами и даже ест в большинстве случаев стоя. Он вел простой образ жизни, был упрямым и невоспитанным грубияном.

Возможно, нашелся бы способ преодолеть это различие натур, если бы Генрих не распутничал, как воробей. И что еще хуже, он, пренебрегая приличиями, даже не скрывал свои многочисленные любовные похождения. Его незаконнорожденные сыновья занимали высокое положение, а его связь с Розамунд Клиффорд, длившаяся десять лет, порождала много сплетен. Алиенор не была ханжой, но подобно большинству мыслящих женщин она обладала природной гордостью. И она возненавидела Генриха так же страстно, как прежде любила. Плантагенет растоптал ее мечты, третируя грубыми выходками. И она передала сыновьям по наследству свое отношение к нему: осуждение и презрение к отцу, смешанные с преданностью, как феодальной, так и сыновней. Однако была еще одна загвоздка. Ричарду не дано было наслаждаться чувственной любовью с женщинами, что, казалось, было бы вполне естественным для такого шумного, властного, полного жизни мужчины. Он любил мужчин. Для Алиенор это не имело никакого значения, коль скоро он смирился с необходимостью жениться и родить наследника трона. Тем не менее это вызвало ропот среди клириков, которые ходили вокруг, бормоча о «содомском грехе», а также ставило в неловкое положение кое-кого из его друзей, которым приходилось одновременно отвергать авансы с его стороны и опровергать слухи, что они эти авансы приняли.

Все эти противоречия делали Ричарда весьма трудным патроном. Дени с самого начала пришлось столкнуться с некоторой двусмысленностью в их отношениях, как бы предвосхищавшей возможное повторение неприятного инцидента, случившегося в первый день, когда он был и оскорблен, и вознагражден.

Настала пора расставаться с Артуром и Мод. Дени провел с ними последние часы, прощаясь и принимая от них поздравления. Артур, близоруко щурясь, обнял его и сказал:

– Для вас всегда найдется место в Хайдхерсте. Если по какой-либо причине у вас не пойдут дела при дворе, приезжайте ко мне. Обещаете?

– Обещаю, – с улыбкой ответил Дени.

Мод расцеловала его в обе щеки на прощание и сказала:

– Теперь, когда вы обрели свое место подле короля, вы забудете нас, скромных провинциалов.

– Леди, я всем обязан вашей доброте, – возразил Дени. – Неужели вы считаете меня неблагодарным? Я вернусь в Сассекс, как только Ричард позволит мне.

– И вас встретят с радостью, – прошептала Мод.

– Есть кое-что, о чем я пока не могу говорить, – продолжал он. – Но если мне повезет, возможно, я спрошу вас об одной вещи…

Ее шея и щеки стали пунцовыми.

– Я непременно вам отвечу, – промолвила она. Он кивнул головой и сказал:

– Итак, я пошлю вам песню, чтобы напомнить о себе.

– Нам это не нужно, – решительно запротестовал Артур. – О, прошу прощения, я совсем не то имел в виду, Дени. Я хотел сказать, что мы не забудем вас и без ваших напоминаний. Удачи вам, и да хранит вас Господь.

На том они и расстались, и Дени перевез свои немногочисленные пожитки в Вестминстер, где ему отвели уголок в дальней части Старого дворца. В тот вечер король подозвал его к верхнему столу и попросил спеть для всего общества. После того, как он исполнил просьбу и был вознагражден громкими аплодисментами, Ричард отпустил всех, приказав Дени остаться. Они ушли в ту часть зала, где были возведены подмостки, задрапированную роскошными малиновыми занавесями. Ричард, отбросив мантию, упал в кресло и вытянул свои длинные ноги.

– Ну, Дени, – сказал он, – будем друзьями, давай познакомимся поближе. Расскажи мне о себе.

– Что же, милорд… – начал Дени.

– О, пожалуйста, никаких титулов между нами, – прервал его Ричард. – Ты не принадлежишь к числу моих высокородных вассалов, ты – поэт. Только с такими людьми, как ты и Арнаут Даниэль, Пейре Видаль и так далее, я могу чувствовать себя воистину свободно. Ты не знаешь, что за тяжкое бремя – быть королем! Если бы я только мог остаться графом де Пуату, если бы я мог содержать двор в Пуатье, как мой прадед, окружив себя труверами и музыкантами… Тебе известно, что я сочинил несколько песен? – спросил он довольно застенчиво, покусывая кончик усов. Его голова слегка покачивалась, от чего создавалось впечатление, будто он умоляет Дени сказать «да».

– Нет, я не знал, – ответил Дени.

– Пожалуйста, называй меня Блондел[108 - Блондел – легендарный оруженосец Ричарда Львиное Сердце, поэт и певец; автор романа придерживается версии, что под его именем, занимаясь на досуге стихосложением, скрывался сам Ричард.], – попросил Ричард. – Под этим именем я писал стихи. Ты знаком с Пейре Видалем?

– Да, ми… Блондел, я был его учеником и благодаря ему впервые узнал тайны поэтического художества.

– Он чудесный человек, не правда ли? Безумен, как мартовский заяц[109 - …мартовский заяц – персонаж английского фольклора, вроде мартовского кота.], конечно. Ты помнишь, как он обыкновенно носил с собой повсюду огромный шатер и заявлял, что ему его подарил король Арагона в знак уважения к его крови? Он говорил, что каждая встретившаяся ему женщина без памяти влюбляется в него и что ему приходится пробиваться сквозь толпу охваченных безумным желанием девиц, едва он высунет нос на улицу.

– Да, помню, однажды… – начал Дени.

– Как-то раз он прибежал, – с веселым смехом перебил Ричард, – тяжело дыша, весь исцарапанный, громко жалуясь, что не успел он пропеть всего две строчки из новой песни, как тотчас одна за другой все женщины, находившиеся в пределах слышимости, попытались его поймать и затащить в постель. Это случилось, когда я жил при дворе моей матери в Пуату. И, как мне помнится, Мария де Шампань потребовала, чтобы он спел для нее песнь целиком, дабы проверить, сможет ли она противостоять его чарам.

– И как же он вышел из положения? – полюбопытствовал Дени, которого весьма позабавила история. Досадовать на то, что король перебивает его, он не посмел.

– Ох уж этот мошенник! Он поступил умно: начал петь и притворился, что лишился голоса. Он сказал, что охрип, пока звал на помощь. После этого моя мать велела выставить его за дверь, ибо, сказала она, он лжец и хвастун, и, кроме того, всякий мужчина, который зовет на помощь, когда женщина пытается его поцеловать, в высшей степени неучтив, а посему она не может его выносить. Подойди и сядь рядом со мной.

Дени исполнил приказ, и Ричард дотронулся до его руки.

– Не хочешь ли послушать одну из моих песен? Но если я спою ее тебе, ты скажешь мне, что ты думаешь, с полным откровением, как если бы я был одним из твоих приятелей?

– Конечно, Блондел. Я всегда честен с другими труверами.

– Хорошо, я назову тебя Райньер, как раньше называл Пейре.

– «Прежде Поклявшийся»? – Дени вскинул брови.

– Он тоже обещал сказать мне правду о моих песнях. Когда я пел ему, он притворялся, что лишается чувств от удовольствия, которое слишком велико, чтобы его можно было вынести, а после говорил, будто он слишком обессилен и слаб, чтобы высказывать какое-либо суждение. Он был ужасным лжецом. Ты давно с ним виделся?

– Давно, Блондел.

– Никогда не лги мне. Терпеть не могу лжецов.