Пламя грядущего

Галеры миновали мол и высившуюся на нем сторожевую башню, носившую зловещее название Башня мух, и пристали к берегу. Загудели трубы, передавая сигналы с корабля на корабль. Король первым ступил на берег. Не дожидаясь, когда спустят трап, он перемахнул через борт и по колено в воде пошел к берегу. За ним поспешили его лорды, морщась от холодной воды.

Слезы струились по щекам Артура, и он не был одинок в своих чувствах. Дени тоже почувствовал комок в горле, и даже Хью, хотя был закаленным ветераном, вытирал глаза и сморкался сквозь пальцы. Король Филипп встречал их на берегу, стоя под знаменем Франции. Он шагнул навстречу Ричарду и обнял его, и все слышали, как он с обидой сказал:

– Добро пожаловать, Ричард, добро пожаловать. Нам всем здесь недоставало вас. Надеюсь, вы уже закончили разорять Кипр. Нам необходимо кое о чем поговорить в этой связи.

Приветствия и радостные крики не смолкали. С глухим стуком упали на берег сходни. Оруженосцы и слуги начали сводить на пристань лошадей, выносить тюки со всякой утварью и продовольствием. Дени, Артур и Хью сами вывели своих лошадей, тогда как Гираут занимался своей клячей и двумя запасными лошадьми. Солнце село, и неразбериха, царившая на причале, еще больше возросла. Одни люди высаживались с кораблей на берег, другие, встречавшие флот, пытались протиснуться вперед, чтобы поглазеть на необыкновенное зрелище, рыдали от счастья и возбужденно бегали туда и сюда по пирсу. Ричард сел на коня и уехал вместе с королем Филиппом. Его герольды, с трудом прокладывая путь сквозь толпу, размахивали жезлами и призывали воинов не отставать. Понемногу установилось некое подобие порядка, и все двинулись вдоль городских стен, удаляясь от моря.

А как только они покинули берег, их словно накрыло густое зловонное облако. От вони закладывало нос и перехватывало дыхание. Удушающий запах исходил от всего и вся, он был везде и будто пропитал саму землю.

Сотни людей и животных толклись на этом маленьком пятачке, пили и ели, потели, истекали кровью, справляли нужду, умирали и разлагались. Осадные машины, сооруженные из деревянных блоков, обтянутых сыромятной кожей, были сожжены и обуглились вместе с телами тех, кто ими управлял. Трупы сбрасывали в канавы, засыпали сверху землей и утаптывали ее. Люди болели, и их рвало, они падали мертвыми на собственные испражнения. Их тела складывали друг на друга в неглубокие братские могилы. Зимние дожди превратили политую кровью, вытоптанную землю в жидкое месиво. Солнце пропекло это страшное тесто, обратив его в камень. В летнем зное и в испарениях обильно размножались мухи, питавшиеся без разбора как живыми, так мертвыми.

Останки попадались везде и всюду. И они были не так страшны, как живые люди. Эти походили на огородные пугала, оборванные и грязные, с вывалившимися от цинги зубами, трясущимися, исхудавшими руками, которые напоминали птичьи лапы, и лицами, испещренными красными пятнами нарывов. Было очень просто узнать тех, кто прибыл недавно. При всем убожестве они выглядели более здоровыми. Рыцари побогаче, бароны и графы находились в лучшем положении, но поскольку на каждую сотню погрязших в бедности воинов приходилось не более десятка этих счастливчиков, то в целом войско производило впечатление какого-то адского сборища нищих, или даже хуже – слуг и прихлебателей нищих.

Вновь прибывшие продолжали свой путь по лагерю, ужасаясь на каждом шагу. Шатры благородных людей, покрытые пятнами и заплатами, возвышались среди целых поселений, состоявших из крошечных лачуг, часть которых были земляными норами, покрытыми ветвями терна и обрывками парусины. Находились там и женщины. Некоторые были одеты в самые диковинные костюмы, поношенные и оборванные. Маленькие дети, голые, с раздувшимися животами, играли у костров, на которых готовилась пища. Это место было «домом» для большинства из них, и их игрушками становились ненужные обломки, подобранные на поле битвы. Стены Акры были серые и выщербленные, в некоторых местах проломлены насквозь, бреши были засыпаны грудами каменных осколков. Вдоль стены тянулся длинный ров, который осаждающие все время пытались засыпать. Они использовали для этой цели не только землю и камни, но и тела мертвых животных и людей. По ночам сарацины выползали из брешей крепостной стены, расчленяли трупы несчастных и уносили их, чтобы потом сбросить в море. С другой стороны лагеря тоже находился ров, защищавший христиан от армии Саладина, и его воины старались наполнить эти траншеи, тогда как крестоносцы прилагали все усилия, чтобы очищать их. Армия султана расположилась в предгорьях и занимала полностью всю открытую равнину. Палатки и знамена неверных были видны как на ладони, и дым их лагерных костров устремлялся в жаркие небеса, смешиваясь с дымом и копотью костров крестоносцев и очагов защитников Акры.

– Это выглядит не совсем так, как я думал, – содрогнувшись, сказал Дени.

– Война, что поделаешь, – добавил Хью.

Артур, близоруко щурясь, с жалостью смотрел на двух ребятишек, тащивших за хвост дохлую собаку. Их руки и ноги были не толще тростинки, а волосы кое-где выпали.

– Может быть, мы сумеем быстро положить этому конец, – сказал он. – Может быть, это все закончится в течение нескольких дней теперь, раз уж мы здесь.

– Не рассчитывайте на это, – посоветовал Хью. – В свое время мне довелось участвовать в нескольких осадах, но ничего подобного этой я не видел. Вот и остановка. Полагаю, мы разобьем лагерь именно тут.

Они приблизились к месту, где городская стена круто поворачивала. Приземистая, изборожденная глубокими трещинами башня выдавалась вперед, защищая угол, и на равнине был установлен ряд катапульт и баллист, обращенных в ее сторону. Довольно большое пространство было расчищено от лачуг, чтобы освободить место для людей, прибывших с английским королем. Там, поодаль от стен, было установлено знамя Ричарда. Вокруг знамени началась оживленная суета – слуги принялись ставить шатры.

Дени привязал лошадей к столбам, вбитым в землю, в то время как Гираут принялся разворачивать палатки. Остальные пришли ему на помощь. Они уже поставили первую, когда к ним, прихрамывая, подошел рыцарь и сказал:

– Неужели это Хью Хемлинкорт?

Хью оторвал взгляд от веревки, которую завязывал крепким узлом.

– Кто это? – спросил он.

В следующий миг он ринулся вперед и стиснул незнакомца в медвежьих объятиях.

– Иво! Бог ты мой, как я рад тебя видеть, – взревел он.

– Эй, поосторожнее! – завопил рыцарь. – Ты сломаешь мне ребра. Ведь я уже не тот, что прежде.

Хью отстранил его от себя и пристально осмотрел.

– Верно, ты не похож на себя, – заметил он. И повернулся к Дени и Артуру. – Это… Иво де Вимон. По крайней мере, он был им раньше. Иво, это Дени де Куртбарб и Артур из Хастинджа.

Дени попытался не глазеть на него, но Иво имел необычный вид. Его дырявая кольчуга заржавела до такой степени, что стала цвета запекшейся крови. Его кольчужные штаны выглядели не лучше, а ноги были обернуты почерневшими кусками кожи. Поверх кольчуги на нем были перетянуты поясом остатки того, что некогда было белым плащом, и на плече еще держался выцветший красный лоскут, обрывок тамплиерского креста[163]. Его голову украшал сарацинский шлем, который был ему несколько маловат и потому кокетливо сползал набекрень, а с предличника свисал привязанный ниткой свинцовый медальон с зазубренными краями и изображением св. Христофора[164]. Кожа рыцаря была цвета хорошо прокопченного окорока. Его щеки, покрытые серебристой щетиной, ввалились, и скулы резко выдавались вперед. Глаза Иво, глубоко сидящие в глазницах и окруженные сетью морщин, беспокойно бегали, сверкая белками, когда он посматривал на их вещи, палатки, на них самих.

– Я спрашиваю, у вас есть что-нибудь съестное? – выпалил он. Руки у него дрожали, и он стал нервно потирать их.

Артур покопался в одном из узлов и извлек кусок сухого сыра. Иво выхватил сыр у него из рук и принялся с жадностью пожирать его.

– Поберегите свою провизию и вообще любые вещи, какие у вас с собой есть, – сказал он с полным ртом. – В лагере полно воров, которые тотчас перережут вам глотки из-за куска хлеба, как только увидят съестное. – Он совсем невесело усмехнулся. – Припоминаю, как несколько месяцев назад, в феврале, двое моих ребят случайно нашли пенни. На него они смогли купить тринадцать бобовых зерен у какого-то крестьянина, который живет там дальше, за чертой лагеря. Ну и представьте, они вернулись назад и принялись делить между собой эти зерна, а один боб оказался гнилым. И тогда они двинулись обратно, прошли через все укрепления, прямо по краю лагеря неверных и заставили крестьянина обменять им этот боб. Мы все долго над этим смеялись. Господи, наголодались мы, скажу я вам. К тому времени, когда весной начала поступать провизия, в лагере не осталось ни одного боевого коня. Мы их съели. Одно яйцо стоит двадцать денье. Что же до хлеба… грошовая булка стоила три фунта анжуйских денег, и, черт побери, игра стоила свеч, если ты мог достать их где-нибудь.

– Трудно пришлось, а? – сказал Хью.

– Трудно? О да, нелегко. – Кусок сыра несколько успокоил Иво. Он проглотил слюну, и кадык дернулся на его тощей шее. – Чертовски хороший сыр, превосходный. А вам известно, что даже тогда, когда пришли корабли с припасами, нашлись торговцы, которые не захотели снизить цены? Пшеницу продавали по сотне безантов за мешок. Безант – это такая золотая монета, которая у них в обращении. Стоит около тридцати пяти денье, слышали? А потом цена упала до четырех. Тут был один человек, пизанец, который удерживал высокие цены, но Бог наказал его. Да, покарал его за гордыню, Он покарал. – Иво хрипло рассмеялся. – Однажды ночью дом этого приятеля загорелся, и никто пальцем не пошевелил, чтобы помочь ему потушить пожар. И его склад сгорел тоже. Но довольно странно то, что никто не нашел среди руин никаких признаков обугленной пшеницы или мешков. Забавно, правда?

– Звучит так, будто вы не воевали, а только рыскали в поисках еды, – вздохнул Хью. – Однако как воняет, дружище, – добавил он.

– Да, думаю, в самом деле ужасно. Но к этому в конце концов привыкаешь, поверь мне, – сказал Иво, смахивая последние крошки со своего истлевшего плаща. – Ты бы приехал сюда в феврале, когда шел этот проклятый дождь. Ей-Богу, вот тогда действительно смердело. Все полегли с дизентерией, честное слово. Отхожие места были наполнены до краев, и нам пришлось использовать канавы. Только так можно было сесть на корточки, не опасаясь, что на тебя нападет какой-нибудь здоровенный сарацинский ублюдок с копьем наперевес. Ричард де Верной – ты помнишь старину Дикки, так ведь? Его чуть не убили таким образом. К счастью, он камнем размозжил мерзавцу голову.

– Помню ли его? Доброго старого Дикки? Надо думать! Какие были времена, – с сожалением произнес Хью. – Господи, сколько жарких битв, а? Помнишь старые денечки, да? Ты и я, Бобо и Маршал, помнишь? Боже, ты изменился, Иво. Почем нынче позолоченные шлемы?

Иво вновь начал потирать руки, и вдруг слезы брызнули у него из глаз и заструились по небритым щекам.

– Позолоченные шлемы, – хихикнул он. – Ты старый конокрад, Хьюги. Ты, со своим дурацким золотым шишаком, который постоянно сползал тебе на глаза. Прежние деньки… Маршал и Бобо… Как мы сражались на турнирах, не заботясь ни о чем на свете. Знаешь, я здесь с августа прошлого года. Я встал под знамена Тибо де Блуа; он не протянул и трех месяцев. Подцепил лихорадку и – фьють! Его не стало. Ты не поверишь, скольких уж нет. Было невесело, совсем невесело, старик.

– Бедняга, – пробормотал Хью.

– Теперь все будет иначе, – горячо вмешался Артур. – Король Ричард не даст им передышки. Он возьмет Акру, как он взял крепость Тайебур, когда все считали, что это невозможно.

– Верно, – сказал Дени. – Я был рядом с королем и видел его в деле. Я слышал, как он говорил на совете прелатов и лордов, что разгромит неверных, вместо того чтобы заключать с ними перемирия. И он так и сделает, если это вообще возможно.

Дени говорил довольно решительно, чтобы поддержать Артура, а не потому, что так думал. Но не успел он закончить, как его сердце дрогнуло: он заметил бессмысленный взгляд Иво, устремившийся на него.

– О да, без сомнения, – сказал Иво. – Но посмотрим, что вы скажете, когда поживете здесь немного, сэр. У вас только двадцать пять галер, не так ли? И, боюсь, не очень много припасов в трюмах. Ну да ладно, я должен идти. – Он с трудом поднялся на ноги. – Ты поймешь, Хью, что эта война несколько отличается от обычных войн. И это совсем не так весело, как вы думаете. Я еще увижу вас, да?

– Где мне найти тебя?

– Именно сейчас я, пожалуй, не у дел, – сказал Иво. – Король Филипп предложил кругленькую сумму денег тому, кто пойдет к нему на службу, но я не доверяю этому парню. Мне не нравится его рот, откровенно говоря. Скупердяй, не вызывает доверия. Вы случайно не знаете, Ричарду не нужны рыцари?

– Уверен, что он будет рад заполучить тебя, – ответил Хью. – Но с ним ты не особенно разбогатеешь. Он щедр на обещания, но не более того.

– А, ну-ну. Он по крайней мере воин. Возможно, он поведет нас в атаку на лагерь Саладина, и мы в любом случае найдем там что-нибудь съестное. Да, я загляну к вам попозже.

– Обязательно, – сказал Хью. Он проводил взглядом ковылявшего Иво и вздохнул. – Вы ни за что не поверите, – печально промолвил он, – но этот человек некогда был самым большим щеголем во Франции. Целый день сражался на турнире и заботился, чтобы каждый волосок лежал на своем месте. Обычно покрывал позолотой свои шлемы и носил меч с эфесом из чистого серебра. Куда катится мир, я вас спрашиваю?

Артур кусал губы.

– Как Бог мог допустить, чтобы такое случилось с войском Христовым? – взорвался он. – Я не понимаю этого. Вы не думаете, что он преувеличивал?– Он прервался на полуслове, ибо достаточно было один раз потянуть носом, чтобы убедиться, что ничего не придумано.

– Бог? Что вы знаете о Боге? Это дело рук дьявола, – сказал Гираут.

Они забыли о нем. Он стоял, понурившись. Руки его повисли вдоль тела, в глазах появилось странное, бессмысленное, отсутствующее выражение. Волчья ухмылка приподнимала углы его рта, обнажая зубы.

– Воинство Христово? – выдавил он надтреснутым голосом. – Адское войско, вот что это такое, сражающееся во имя дьявола. Я понял это сразу, как только почуял запах. Да вы только посмотрите на них.

Хью молниеносно рванулся вперед, схватил его за руку и резко повернул к себе. Выражение лица Гираута тотчас изменилось; он будто пришел в себя и вновь принял обычный свой дерзкий вид, хотя весь при этом съежился.

– Не бейте меня, благородный сэр, – заныл он.

– Что это такое ты имел в виду? – рявкнул Хью. – Это какой-то новый сорт бесовской ереси? А? Бить тебя? Ты этого не стоишь.

Он отпихнул Гираута с такой силой, что бедняга потерял равновесие и распластался на земле.

– И чтобы мы никогда больше не слышали подобных разговоров, – сказал Хью. – Бедный старый Иво и другие ребята… голодают… ползают вокруг в поисках отбросов и надрываются изо всех сил, сражаясь с чернявыми. Не смей так говорить о них, дружок, или я в два счета вырву твое сердце.

Он весь побелел от гнева и от усилий совладать с собой. Дени смотрел на поверженного человека, и ему стало тошно от отвращения, смешанного с жалостью.

– Довольно, Хью, оставь его в покое, – сказал он. – Поднимайся, Гираут. Вернись к своему делу и помалкивай.

На лице Гираута мелькнула, словно вспышка молнии, откровенная злоба. Потом он кое-как поднялся на ноги, льстиво улыбаясь и кланяясь, и сказал плаксивым голосом:

– Достойный господин, благородный рыцарь, дорогой сеньор, простите меня, я всего лишь жалкий бедный менестрель, который слегка тронулся умом от перенесенных бедствий. Я буду нем, милорд. Больше ни гу-гу. Вы не услышите больше от меня ни слова… Конечно, если только ваша светлость не пожелает, чтобы я спел. – И он принялся разворачивать вторую палатку.

– Думаю, я понял, что Гираут имел в виду, – сделав над собой усилие, промолвил Артур. – Хотя мы называем себя пилигримами, мы преисполнены греха, и потому штурм города не может быть легким; он должен быть так же труден, как и преодоление самого греха. Таково испытание, посылаемое нам Господом.

Хью стоял, широко расставив ноги, засунув за пояс большие пальцы рук, набычившись, и пристально смотрел на Артура. Потом сказал грубо:

– Заткнись.

В молчании они ставили палатки и убирали свое имущество. Гираут отправился на поиски дров для костра, тогда как Дени напоил коней. Хью сходил к королевскому шатру и договорился, что они будут питаться из общего котла с несколькими другими рыцарями, начиная с завтрашнего утра. Артур же нашел складские строения, расположенные вдоль берега, и заплатил каким-то людям, чтобы те принесли запас сена для лошадей. Оно было плохо уложено в тюки и подмокло во время морского путешествия, но животные обрадовались и этой пище. Гираут развел слабенький костер из хвороста, щепок и кусков сухого навоза и приготовил котелок гороховой похлебки, которая была довольно сытной, хотя и не очень вкусной.

За обедом они едва перемолвились словом. Все были глубоко подавлены. Вокруг них по всему лагерю старожилы шумно праздновали прибытие войска Ричарда. Они беззаботно жгли огромные костры из скудных запасов дров. Вино, которое берегли неделями, лилось рекой. Ричард, которого не оставила равнодушным вопиющая бедность лагеря, приказал открыть побольше бочек с вином, но не осмелился раздавать припасы. К биваку его воинов непрестанно подходили попрошайки, умоляя подать им объедки и пьяно пошатываясь. Даже небольшое количество вина, выпитое на голодный желудок, валило их с ног. Большинство из вновь прибывших охватило чувство уныния и безнадежности. Дени не мог заснуть и лежал, уставившись на парусиновое полотнище, на котором плясали отблески праздничных костров. У него было тяжело и безотрадно на душе. Мрачные мысли не давали ему покоя. Он вспоминал прекрасные земли, где ему довелось побывать: дом Артура, где он провел так много счастливых дней, солнечную Сицилию, ту девушку, имя которой уже стерлось в его памяти, двор Дофина Овернского, где когда-то он так приятно проводил время, и многие другие дворы, замки и города, где, как ему казалось, жизнь была гораздо легче. Все прошлые горести и беды представлялись теперь, когда он оглядывался назад, всего лишь мелкими неприятностями. Стиснув зубы, он думал о том, какие глупые надежды он возлагал на блага заморских земель. «Небольшое славное поместье, кусок земли с замком… возможно, я смогу там навсегда поселиться…» – да, именно так он сказал Скассо, представляя, как воинство Христово с развевающимися знаменами марширует под стенами сказочного города, а сарацины слагают оружие к ногам Ричарда и перед ним отворяются врата райских садов, где бьют фонтаны и земля устлана лепестками роз, а сарацинские девушки…

Он вертелся с боку на бок и раздраженно ворчал. Артур спал. Дени хорошо видел его профиль на фоне подсвеченных стен палатки. Он встал и вышел наружу. Он долго стоял, заложив руки за спину и вдыхая воздух, пропитанный зловонием, которое сейчас немного смягчал дым, поднимавшийся от костров. В лагере еще гуляли. Шум доносился издалека, то с одной, то с другой стороны. Пение сделалось жидким и нестройным, и отдельные голоса, все еще выкрикивавшие здравицы, казались очень далекими и одинокими. Поблизости, в лагере французов, горело несколько высоких костров, но, похоже, вокруг них не осталось никого. Пока Дени любовался пламенем, один из костров рассыпался, выбросив сноп искр, взмывших ввысь. Искры погасли, и сгустилась темень.

Кто-то приближался к нему, с трудом волоча ноги и фальшиво распевая сквозь икоту.

– Гираут? – тихо позвал Дени.

– Э?

– Ты воровал вино.

– Что, вы об этом знаете? Вы правы, – удовлетворенно подтвердил менестрель.

– Еще что-нибудь осталось?

Гираут подался вперед, попытавшись разглядеть Дени, и едва не опрокинулся. Он восстановил равновесие, поднял бурдюк с вином, который держал в руке, и встряхнул его.

– Что вы можете знать об этом? – сказал он. – Вот оно. Вы, сэр Дени, великий турвер… трувер… просите у меня выпивку? Отлично. Я вам даваю… дам вина.

Дени основательно глотнул.

– Сядь, – сказал он. – На земле гораздо удобнее.

– Если я сяду, я больше не встану, – возразил Гираут.

Дени снова приложился к бурдюку. Вино – крепкое, терпкое и дешевое – быстро ударило ему в голову.

– Гираут, – начал он, – почему ты сказал то, что сказал, – об адском воинстве, сражающемся во имя дьявола?

– Я ничего не говорил, – с достоинством ответил Гираут. – Я не утверждаю, что ничего не говорил, я утверждаю, что не говорил что-нибудь об этом.

Дени выпустил из меха в рот тонкую струйку вина и причмокнул. Припереть Гираута к стенке казалось ему самым важным делом на свете.

– Ты самый скользкий чертов дурень, которого мне когда-либо доводилось встречать, – сердито сказал он. – Отвечай сию же минуту! У тебя наверняка что-то было на уме. Черт побери, ты же не можешь сказать, что этот… крестовый поход – дело рук дьявола, и ничего не иметь в виду.

Гираут мягко взял его за руку. Он низко наклонился к Дени, дохнув ему в лицо отвратительным перегаром, и с трудом пригляделся к нему.

– А почему я должен что-то иметь в виду? – сказал он. – Вы сами имеете что-то в виду? Или вы всего лишь тело, в котором сидит дьявол, который пытается меня убедить, что у вас кое-что на уме?

– Ты спятил, – обеспокоенно сказал Дени. – Я Дени из Куртбарба.

– Да? Правда? Откуда вы знаете?

– Потому, что это я. Я был крещен, разве нет? Если бы во мне сидел дьявол, он был бы изгнан.

– Да, был бы, – сказал Гираут, крепче стискивая его руку. – При крещении – обязательно. А теперь послушайте. Послушайте меня, сэр Дени де Корбарб. Вы только взгляните вокруг себя. Взгляните на чудный мир, который не имеет предела. Вы когда-нибудь видели, чтобы кто-то хоть раз поступил хорошо и бескорыстно?

– Конечно, видел. Артур, например.

– Я не имею в виду Артура например. Как бы то ни было, он не существует на самом деле. – Гираут мановением руки исключил Артура из числа живущих. – Нет, я имею в виду человека вообще. Вы знаете хоть кого-нибудь, кто никогда не нарушал ни одной из десяти заповедей? Нет, не знаете. А теперь послушайте. Бог дал нам эти десять заповедей, но если Богу все ведомо, Ему ведомо и то, что мы не можем им следовать. Если бы мы могли им следовать, мы были бы ангелами, не людьми. Ведь так? Ангелами. Эти запони… заподи… они только шутка. И именно этого можно ждать от дьявола. Так? Велеть вам сделать то, что вы не можете сделать, а потом отправить вас прямиком в ад потому, что вы делаете то, что он знает, что вы будете делать в любом случае. Верно?

Дени попытался отстраниться.

– Я хочу еще выпить, – сказал он. – Ты сумасшедший. Кто говорит о десяти заповедях? Ты ошибаешься. Архангел Гавриил рассказывал мне, что и он ломал над этим голову, и Голос велел ему идти удить рыбу.

– Удить рыбу? – Гираут взахлеб захохотал, брызгая слюной. – Удить рыбу! Это именно то, что ему и следовало сказать. В любом случае, чего можно ожидать от архангела? Эй, послушайте, – сказал он, вновь став серьезным. — Вы верите в дьявола, не так ли?

– Конечно, верю. Все верят.

– Очень хорошо. Очень хорошо. И если вы оглядитесь вокруг, вы увидите его проделки, ведь правда? Клевету, воровство, убийства, люцемюрие…

– Что такое люцемюрие?

– Я не говорил люцемюрие. Я сказал лицемрерие. Маленьких детей пинают, избивают… И убийства, и прелюбодеяние, и ложь, и обжорство, и все прочее. Таковы люди. Не слишком-то хороши, верно? И вы верите в Бога тоже, да? Очень хорошо, оглянитесь вокруг. Вы видите его деяния? Доброту? Любовь? Смирение? Милосердие? Так как, сэр Дени Барб? Если кто-то подает слепому нищему пенни, он делает это, ибо рад, что он сам зрячий, а не потому, что ему жаль бедного нищего. Покорность? Только в отношении того, у кого длиннее меч, а он, в свою очередь, покоряется тому, у кого меч еще длиннее. Любовь? Не смешите меня. Вы любите меня? Неужели я ваш брат, дружище, мой старый приятель? – Он повис у Дени на шее и поцеловал его в щеку. – Конечно, вы не похожи на других, – признал он. – Вы настоящий сукин сын, и я люблю вас. Я не имею в виду, что вы сукин сын, сэр. Я имею в виду, что вы настоящий. Вы не такой, как некоторые из этих благородных рыцарей, которые избивают бедного человека и плюют на него. Они никого не любят. Но вы любите. Я вижу это, ибо вы очень любите своего друга Артура и меня вы тоже любите. Я это знаю.

Дени высвободился и подался на пару шагов назад. Обнаружив, что все еще держит бурдюк, он снова выпил, причем изрядно.

Гираут покачивался из стороны в сторону, с трудом поддерживая равновесие. Его лицо было скрыто тенью, но гаснущий отсвет костров высвечивал его выступающий подбородок и острые скулы, отражаясь в одном глазу. Казалось, что он вырос и навис над Дени устрашающей громадой. Он смеялся шепотом, издавая свистящий, приглушенный звук, от которого волосы поднимались дыбом.