Пламя грядущего

– Никто не причинит мне вреда, – сказала она, снова засмеявшись. – Мой отец сильный человек, большой и важный. А мои братья очень грубые. Они могут съесть тебя.

Девушка искоса посмотрела на него. Она была полна очарования: простодушна, жизнерадостна и просто необыкновенно привлекательна.

– Но, может быть, они не захотят, – сказала девушка. Она спрыгнула со скалы и стала спускаться с холма широкими, скользящими шагами.

– Подожди, – окликнул ее Дени.

Она остановилась, балансируя на склоне, и вскинула брови.

– Я… э… – пробормотал он. – Ты часто приходишь сюда собирать… а, каппари?

Она выпятила губки, тихо присвистнув. Потом лукаво спросила:

– А ты? Ты приходишь сюда?

– О да. Каждый день.

– Ха! Тогда, возможно, мне будет страшно приходить, – воскликнула она. Она громко и язвительно расхохоталась и помчалась вниз по склону, словно молодая дикая козочка.

На другой день Дени пришел на то же самое место, но ее нигде не было видно. Он потешался над собой из-за того, что увлекся, хотя и ненароком, крестьянской девушкой. Он попытался поработать над песней, но не мог собраться с мыслями. Он разозлился – на нее, ведь она посмела нарушить его душевный покой, на Гираута, поскольку с него и начались неприятности, на себя, поскольку он оказался ослом, причем похотливым. Он вскочил на коня и отъехал, но, сделав круг, вернулся к разрушенному храму. Она так и не появилась. Он пообещал себе, что приедет еще только один раз, и если она не покажется, он забудет о ней.

На следующий день, когда он сидел в одиночестве на разбитых ступенях храма, отчаянно пытаясь совладать с ритмом строфы, она поднялась на холм, пожевывая соломинку. Ее юбки ритмично покачивались, тотчас вытеснив из головы Дени все поэтические ритмы.

– Ах! – воскликнула она, изображая глубокое удивление. – Ты здесь? – И она не удержалась от улыбки. – Что ты делаешь? Собираешь каппари?

– Пишу песню, – ответил он.

У нее была забавная привычка по-детски морщить нос, когда она что-то не вполне понимала. Она сказала:

– Наверное, ты большой лжец. Я не вижу ни перьев, ни бумаги. Может, ты пишешь палкой на земле?

– Сядь, – велел Дени. – Я спою тебе.

После минутного колебания она присела на краешек плиты, подальше от него, сложив руки на коленях.

Дени пожалел, что не взял с собой арфу. Он прочистил горло и запел:

Зачем же соловей так скоро улетает,
И нам в саду цветущем больше места нет?
Мне солнца первый луч тоскою сердце наполняет;
Прощай, любовь, уж небо золотит рассвет.

Она протяжно вздохнула.

– Песня очень красивая, – мягко сказала она. – Я не все поняла. Кто такой Соловей? Он солдат, да? На его землю напали враги, и он должен идти и сражаться?

– Ты очаровательна, – прикусив губу, сказал он. – Нет, соловей – это птица, не знаю, как вы ее называете, маленькая птичка, сладкоголосый ночной певец. Моя песня о двух влюбленных, которые вместе провели ночь на ложе из цветов, и когда они лежали в объятиях друг друга, соловей пел им. Потом наступает утро, всходит солнце, птица улетает, и им тоже пришло время расстаться.

– Ах, понимаю, – сказала она. – Очень печально. Но если им нравится спать вместе, они это сделают снова в следующую ночь, да? Стало быть, не так уж и грустно расставаться.

– Мне это не приходило в голову.

– Ты рыцарь? – спросила она, обнимая свои колени.

– Пожалуй, нет, не совсем. Я оруженосец. Я удостоился меча и шпор, но я никогда не проходил через акколаду. Ну, знаешь… – Он сделал движение рукой, будто наносил удар. – Так называют посвящение в рыцари.

– Ты землевладелец?

– Нет. Я младший сын рыцаря. Я только бедный поэт, трубадур – тебе знакомо это слово, верно? Я никогда не знаю, где мне посчастливится добыть пенни в следующий раз. Я греюсь надеждой на пламя грядущего дня и сыт мечтою об обеде, который утолит мой голод завтра. – Он горько рассмеялся. – Ты разочарована?

Она пожала плечами.

– Мой отец богат. У него много пахотных полей, оливковых рощ, других плодовых деревьев, овец, коз. Сам Гаусельм да Раметта брал его за руки. – Внезапно она наклонилась вперед и серьезно посмотрела ему в лицо. – Ты пришел с английским королем Ричардом? Это правда, что у него есть хвост?

– Нет, не правда, – засмеялся Дени. – И даже у меня нет хвоста.

– Ха! Я знала, что это ложь. – Она вскочила на ноги. – Много лжи. Ложь также и то, что вы все отправляетесь спасать Гроб Господа нашего Иисуса. Вы хотите отобрать наши земли. Нет?

Дени тоже поднялся.

– Конечно, нет. Мы идем в крестовый поход.

– Тогда почему вы убиваете людей в Мессине?

– Они начали первыми. Откровенно говоря, они вели себя не очень-то дружелюбно. Кроме того, нельзя ждать, что армия будет следовать монастырскому уставу, солдаты не монахи. – Он замолчал и вздохнул. – Нам с тобой нет необходимости враждовать, – сказал он.

Она пристально посмотрела на него, и выражение ее лица изменилось. Глаза затуманились, а губы задрожали, как будто она собиралась расплакаться. Потом она отвернулась, собираясь уходить. В мгновение ока он очутился рядом с ней и схватил ее за запястье. Девушка стремительно надвинулась на него, сжимая другой рукой кинжал, тонкий, но длинный клинок, добрых девяти дюймов серой стали. Дени почувствовал укол острия сквозь стеганую куртку и рубаху.

– Пусти меня, – сквозь зубы процедила она.

Он не пошевелился, но, взглянув ей в глаза, понял, что она без малейших колебаний зарежет его.

– Я не обижу тебя, – промолвил он. – Только скажи мне, зачем ты опять пришла сюда?

Она не произнесла ни слова, но решительно ткнула его острием клинка, так что он вздрогнул от боли и отодвинулся от девушки.

– Итак? Почему ты мне не отвечаешь? – резко сказал он. – Ты пришла потому, что хотела увидеть меня, как и я хотел увидеть тебя. Разве нет? Зачем? Затем, чтобы побеседовать со мной о крестовом походе?

Она глубоко и прерывисто вздохнула. Ее подбородок судорожно вздрогнул. Внезапно она выронила кинжал, схватила его за руки, крепко прижалась к нему и прильнула к его губам.

Наконец, разомкнув объятия, они откатились друг от друга по мягкому дерну. Девушка села, держа края распахнутого лифа, и хихикнула.

– Ты красивый, – сказала она. – Ты на мне женишься?

Дени смотрел на нее из-под полуопущенных ресниц.

– Ты прелестна, – сказал он.

Положив ее на траву, он снова обнял ее.