Пламя грядущего

– Полагаю, тебе следует знать, что я послал герольда в Акру, чтобы он попытался разыскать Джона Фитц-Мориса. Но я боюсь, что он уже сбежал в Тир, где Конрад Монферратский, возможно, предоставит ему убежище наперекор мне. Если я когда-либо поймаю его – а однажды я это сделаю, – я повешу его за убийство твоего друга Хастинджа.

Дени не сумел придумать достойного ответа. Однако про себя он спросил: «Вы удержали меня подле себя в ту ночь, чтобы знать наверняка, что Артура некому будет защитить?»

Ричард бросил на него проницательный взгляд. Словно отвечая на мысли Дени, он сказал:

– Я догадываюсь: ты уверен, что все случившееся – моих рук дело. Это не так. Как раз в тот вечер я предостерегал Фитц-Мориса, чтобы он не смел продолжать ссору. Я был разгневан, да, но я собирался уладить дело с Хастинджем по-своему.

– Я знаю, милорд, – глухо сказал Дени.

Ричард поднялся с места и сжал обе руки Дени.

– Мой милый мальчик, – сказал он, придав наибольшую убедительность своему голосу, – я искренне сочувствую тебе. Но ты должен перестать так скорбеть о нем. Представь, что он пал в бою. Мы все ежедневно подвергаем риску свою жизнь. Считай, что такая судьба может постичь каждого из нас. Я хочу, чтобы ты воспрял духом. Прошу тебя, попытайся ради меня.

– Да, милорд, – промолвил Дени.

– Милорд?

– Да, Ричард.

– Блондел.

– Да, Блондел.

Ричард вздохнул.

– Очень хорошо. Теперь ты можешь идти.

Дени вышел. Но когда он оказался за пределами дома, внезапно на него накатил приступ тошноты. Он был полон отвращения к королю, но еще большее отвращение он чувствовал к самому себе. Он привалился к стене и вытер влажный лоб, с трудом превозмогая рвоту.

«Я убью его, – угрюмо подумал он. – Именно так. Я убью его, а потом себя. Надо со всем этим покончить. Рано или поздно».

И эта мысль засела у него в голове, превратившись в некую ценность, наподобие навозной мухи, замурованной в куске янтаря.

Несколько дней спустя король пригласил около дюжины человек на соколиную охоту, и Дени получил приказ присоединиться к свите. Они не надели доспехов, но вооружились копьями и мечами, чтобы потешиться на поле брани, если ненароком столкнутся с каким-нибудь шальным отрядом турок.

Дени собирался тщательно, словно готовился идти на пир, одевшись в свою лучшую тунику из полотна цвета шафрана, у ворота и на запястьях вышитую красной и белой нитью. Он препоясался мечом и убедился, что тот свободно выскальзывает из ножен. Он понял, почему Ричард велел ему быть с ним: очевидно, это приглашение являлось частью задуманного плана, как отвлечь его от постигшего горя. «Прекрасно, – рассуждал он, – пусть будет так, я поеду с радостью; к концу дня ни одного из нас больше не потревожат никакие беды». Он подвязал красную кожаную шапку и прикрепил к сапогам шпоры. Напоследок, вдруг спохватившись, он достал тонкую золотую цепочку со вставленными в звенья кусочками горного хрусталя, которую ему подарила Мод. Он бережно хранил ее, не допуская даже мысли о том, чтобы продать. Он надел цепочку на шею, поверх туники, тогда как под нею был крест Артура.

– Никто никогда не знает, чем кончится очередная увеселительная прогулка короля, – предупредил он Гираута. – Если со мной что-нибудь случится, ты можешь оставить себе все мое имущество. Я сделал письменное распоряжение вот на этой бумаге. Наверное, тебе бы лучше ждать моей смерти.

– Будьте осторожны, – сказал Гираут.

– Что? – отозвался Дени, криво усмехаясь. – Как это на тебя не похоже. Я полагал, ты веришь, что мир полон дьяволов и что освобождаться от них – самое милое дело.

– Будьте осторожны, – повторил Гираут, кусая губы, и аккуратно спрятал бумагу в свой истертый до дыр кошелек. – Я стану молиться за вас.

– Кому? – хрипло спросил Дени. Он вскочил в седло и поскакал рысью, чтобы присоединиться к королевской охоте.

Они выехали из Яффы и, перевалив через вершину холма, спустились в долину, смеясь и болтая всю дорогу, и направились к реке, где король надеялся поднять из камышей цапель. Земля, по которой они неслись галопом, оставалась почти невозделанной, хотя была тучной и плодородной. Причина была в том, что война делала жизнь мелких земледельцев невыносимой, и они неохотно взращивали урожаи вдали от городов, служивших надежным убежищем. Тем не менее то там то здесь попадались дынные бахчи, окруженные со всех сторон каменными изгородями, или же среди раскидистых оливковых деревьев, темно-зеленых или серебристых, виднелись маленькие хижины, подле которых паслись на привязи козы. Вдоль реки росли кипарисы и мимозы с листьями, напоминавшими птичьи перья. На протяжении всего пути они не встретили ни одного человека; при приближении всадников люди спешили спрятаться. И потому они словно ехали по призрачной, пустынной стране.

В низине у реки птицы водились во множестве, и король выпустил своих соколов, что доставило ему изрядное удовольствие, и попытался подстрелить аиста, которому посчастливилось ускользнуть.

Они превосходно развлеклись. Когда солнце встало высоко в небе, они стреножили лошадей и уселись на берегу подкрепиться снедью, прихваченной с собой в седельных сумках, – хлебом, вяленым мясом, фигами и сыром. Король попросил Дени спеть, и Дени, изобразив, как сумел, полную беспечность, спел несколько веселых данс и другие известные куплеты. Ричард растянулся в тени на краю небольшой рощи и моментально заснул. Остальные тоже задремали, а несколько человек принялись играть в кости, объявляя ставки шепотом, чтобы не потревожить короля.

Дени прогулялся туда и обратно недалеко от того места, где спал Ричард. Никто не следил за ним. Он подобрался к королю поближе и наконец остановился под деревом совсем рядом с ним. Неторопливо и осторожно он вынул из ножен меч, сделав это совершенно беззвучно.

Ричард лежал на боку, подтянув к животу одну ногу, положив одну руку под голову, а другую бессильно уронив за спину, ладонью вверх, и слегка согнув пальцы. Он медленно и глубоко дышал, кошмары его не мучили, и его лицо было спокойным, как у ребенка.

Дени оперся на меч, словно это была прогулочная трость, а сам он – обычным прохожим, случайно завернувшим на прелестную мирную поляну, чтобы постоять и полюбоваться природой. Открывавшаяся взору картина напоминала пастораль: спящие рыцари, слуги, похрапывавшие подле сидевших без движения соколов. Компания, метавшая кости на мягком, мшистом берегу реки. Шелест камыша, клонившегося от каждого дуновения ветра. Ясное небо, такое ясное, высокое и чистое, какого никогда и нигде не увидишь дома. «Теперь, – подумал он, – мне надо коснуться струн арфы и запеть что-нибудь ясное, высокое и чистое, колыбельную, чтобы он не проснулся, чтобы все они заснули волшебным сном. Я должен только поднять и опустить меч, ударить быстро и наверняка, пронзив его, пронзив его горло под густой золотистой бородой. Потоком хлынет кровь, и он останется лежать, пришпиленный к земле, и мне настанет конец вместе с ним. Он заплатит, и я тоже заплачу за жизнь Артура. И за ту ночь», – добавил голос где-то в глубине сознания. При этой мысли он содрогнулся.

В подлеске у него за спиной раздался треск. Он круто повернулся, и в тот же миг около его уха просвистел дротик. Среди деревьев было множество всадников. Их остроконечные шлемы поблескивали, словно темно-голубые цветы, их изогнутые мечи сияли, как серпы луны, – сарацины. Один из воинов, пришпорив коня и нацелив копье, помчался прямо на него с криком: «Улул-ул-улла!» Этот крик подхватили другие голоса. Так только гончие псы подают голоса, обложив оленя.

Дени увидел летевшее копье и, не раздумывая, отскочил в сторону, уклонившись от удара. Он успел нанести удар мечом, когда всадник проносился мимо, и почувствовал, что клинок задел коня, который споткнулся и свернул вбок. Наездник понукал его, но задние ноги животного подгибались. Ричард только приподнимался с земли с широко открытым ртом и выражением глубочайшего удивления на лице. Дени выкрикнул: «Берегитесь!» Он видел, как Ричард, сжимая меч в обеих руках, замахнулся и ударил турка. Тот повалился с седла набок. Дени обежал вокруг дерева, подле которого он стоял. Другой всадник напал на него, и Дени снова увернулся, играя в смертельно опасные прятки за стволом дерева. Низко пригнувшись к конским шеям, турки пролетали мимо – казалось, их были дюжины. Рыцарь упал, раскинув ноги, его лицо превратилось в кровавое месиво. Наездники развернулись в обратную сторону и галопом поскакали прочь.

Ричард, уже сидевший в седле, кричал:

– За ними!

Дени вскочил на своего коня и последовал за королем. Он не думал ни о чем, охваченный волнением и предвкушением погони.

Они выехали из леса – остальные рыцари, немного отстав, тянулись сзади – и увидели напавших на них сарацин. Оказалось, что их всего несколько человек. Ричард повернулся и, бросив взгляд на Дени, со смехом взмахнул мечом, увлекая его за собой. Перед ними был другой лес, более густой и сумрачный, и внезапно из-за деревьев появился более многочисленный отряд турок. Приближаясь, они растянулись полукругом, оглашая окрестности своим пронзительным, улюлюкающим боевым кличем.

Ричард увидел их в тот же миг, что и Дени, и придержал Флавия. Конь взвился на дыбы, сделал поворот, словно танцор, и устремился в обратном направлении. Дени поравнялся с Ричардом, и тотчас они очутились в вихре воинов, сверкающих клинков и клубов пыли. Король был окружен; Дени видел, как он покачнулся в седле, потом выпрямился и снова начал наносить мечом удары направо и налево с такой яростью, что турки на мгновение дрогнули.

Внезапно Дени понял, что надо делать. Пришпорив коня, он послал его вперед.

– Я король! – Он вспомнил, как сарацины называли Ричарда: «Melek Ric». – Melek! – закричал он. – Я melek!

Он обрушился на ближайшего врага и рубанул его с плеча. Небольшой круглый щит турка раскололся, и воин опрокинулся назад, как будто его дернули сзади. Остальные кольцом сомкнулись вокруг него, и перед лицом Дени вырос лес дротиков, острые наконечники уперлись ему в грудь. Он опустил оружие. Кто-то вырвал у него из рук меч. Кто-то схватил за повод коня.

Весь отряд, плотно окружив его, быстро поскакал прочь. Все это произошло в одно мгновение, короткое, как вспышка молнии. Он не успел бросить последний взгляд на короля. У него не было даже минуты на то, чтобы пожалеть о своем поступке, усомниться или хотя бы испугаться.

Глава 5

Иерусалим

Дневник Дени из Куртбарба. Отрывок 10-й.

Ныне, записывая эти слова, я едва могу поверить, что действительно нахожусь в стенах Святого города. И тем не менее даже бумага, на которой я пишу – плотная, толстая и восхитительно гладкая, – такого качества, какое вполне соотносится с чудесами этого города. Что касается числа, я сосчитал, как мог, сколько прошло времени с того дня, когда я был взят в плен, и полагаю, что уже, наверное, наступили октябрьские иды. Но я вполне мог и ошибиться на пару дней, ибо с тех пор, как предался в руки врага, произошло много самых разнообразных событий. И откровенно говоря, меня мало волновало, жив я или мертв, или какой на дворе день, и только в последние две недели, как мне показалось, начал возвращаться к жизни.

Я смотрю вдаль из окна своей комнаты, расположенной на верхнем этаже, и вижу крыши домов, в большинстве своем плоские или с маленьким куполом, устланные коврами, и каменные дома, побеленные известью или разноцветные, как те, что встречались нам на Сицилии. Здесь растут кедры и множество других деревьев, приятных взору. Поднимаются ввысь круглые купола храмов, и есть среди них один, огромный и величественный, называемый, как мне сказали, аль-Акса[176 - аль-Акса – мечеть, расположенная на южной окраине участка, где в древности находился Храм Соломона в Иерусалиме.], который некогда был большим монастырем тамплиеров, пока весь город не был завоеван Саладином четыре года тому назад. И там, как мне сказали, стоит также прекрасный дворец царя Соломона[177 - …стоит прекрасный дворец царя Соломона… – В ту пору, разумеется, никакого храма не было; он был полностью разрушен римлянами еще в 70-х годах н.э.], о котором упоминал отшельник Гавриил, когда он читал мне отрывок из песни, сочиненной этим древнейшим королем. И где-то там, слева от меня, находится могила благословенного Господа нашего, Гробница, ради спасения которой Артур и я последовали за королем за море. Итак, я приблизился ко Гробу Господнему, но, похоже, освободить его мне не легче, чем улететь из этого города, пронестись над горами и долинами и вновь очутиться на родной земле Пуату.

Однако посмотри на себя, Дени. Ты, дурень, помешался и в результате угодил в скверную передрягу, подобно священнику, который уселся на край колодца, чтобы утопить дьявола, и свалился туда сам. И теперь я должен ради собственного блага описать по порядку все, что со мной произошло, и посредством этого, возможно, вновь обрести рассудок, хотя бы отчасти.

Отряд сарацин, захватив меня в плен, покинул долину и углубился в горы; проделав довольно долгий путь, мы приехали в лагерь, раскинувшийся над городом, жители которого были заняты тем, что разрушали крепостные стены. Предводителем неверных, пленивших меня, был молодой человек, облаченный в красивые одежды, в золоченом шлеме и стеганой куртке, поверх которой был надет небольшой квадратный пластинчатый нагрудник из стали, покрытый золотыми насечками. По этому признаку я заключил, что он принц, так как простые сарацины не носят никаких доспехов помимо шлема. Он препроводил меня в самый большой из имевшихся шатров, в котором восседал худощавый, загорелый мужчина с длинной бородой, окруженный многочисленными слугами, самый последний из которых был одет более роскошно, чем он сам. И тем не менее, судя по той почтительности, с какой к нему все обращались, включая и сарацина, взявшего меня в плен, я предположил, что он занимает весьма высокое положение. И когда я приблизился настолько, чтобы рассмотреть его лицо, то увидел, что в его чертах запечатлено столько силы и властности, что я нисколько не удивился, узнав, что человек этот не кто иной, как сам султан Саладин. Ибо пришел переводчик и открыл мне, что это он, и более того, сказал: «Султану очень хорошо известно, что ты не являешься королем Англии. А потому говори, зачем ты закричал, что ты король, по какой причине тебя и схватили?» На это я ответил, что я – вассал короля Ричарда, и из опасения, что король будет захвачен в плен, я отвлек внимание напавших на нас воинов на себя. Я видел, что, когда мои слова были переданы султану на его родном языке, он кивнул и улыбнулся. Я решил, что он выглядит совсем неплохо, ибо мы представляли его себе безобразным и отталкивающим, подобно дьяволу, его господину. Но на самом деле его внешность была преисполнена подлинно королевского величия, чего не доставало многим из тех властителей, коих я видел: например, королю Франции. А потому я начал надеяться на снисхождение и милосердие, а не ожидать немедленной смерти от его руки. Потом меня спросили, какого я рождения – знатного или низкого, и я ответил, что отец мой является сенешалем Куртбарба, а сам я благородной крови. Затем воспоследовал небольшой спор между неверными, после чего мой захватчик, низко поклонившись султану и поцеловав его руки, сделал мне знак и сказал по-французски: «Идем». Он вывел меня из палатки, и мы прошли через лагерь к другому шатру, где он усадил меня на землю и подозвал слугу, который затем принес плоские сдобные хлебцы, вазы с фруктами и воду с лепестками цветов. Вслед за тем на скудном и ломаном французском он кое-как объяснил мне, что я – его пленник и останусь у него до уплаты выкупа. Он сказал мне, что его зовут Ахмад Абд ад-Дин ибн-Юсуф, но что его называют ал-Амином. Это мне понравилось больше, поскольку было короче и легче запоминалось.

Он велел мне ответить, как я предпочту поступить: будучи рыцарем, поклясться честью, что не убегу, и таким образом получить относительную свободу, или чтобы меня посадили в темницу и тщательно стерегли. Я быстро дал ему честное слово. Да я и не стремился к бегству; я праздно сидел в палатке или прогуливался по их лагерю, не имея никаких иных дел, кроме как ждать, что произойдет дальше, и был вполне доволен таким времяпрепровождением. Меня неотступно занимали лишь две мысли: я думал об Артуре, всегда со скорбью и горечью, и еще задавал себе вопрос, почему, твердо решив убить короля, а потом и себя, я вместо того спас ему жизнь и теперь был доволен, что до сих пор жив сам? Я вновь и вновь размышлял о том, правда ли, что он удержал меня при себе в ту ночь, зная, что таким образом Артур будет полностью беззащитен? Или он сделал это только из любви ко мне и не по какой другой причине? И как я дошел до того, чтобы покориться его объятиям и к тому же найти в них гнусное наслаждение? Но об этом я старался не думать.

И таким образом я провел в сарацинском лагере несколько дней, совсем потеряв счет времени и не заботясь о том, что делаю. Я почти не видел ал-Амина, который каждый день выезжал из лагеря, чтобы совершать набеги на моих же соратников. Я узнал, что он был сыном внучатого племянника султана по имени Мехед ад-Дин, и было совершенно ясно, что, несмотря на свою молодость, он был принцем. Неверные весьма высоко ценили его, и куда бы он ни шел, его всегда и везде почтительно приветствовали, кланяясь и прикладывая пальцы к груди и губам, как это у них принято.