Бераника. Медвежье счастье

Саботировать мои просьбы и распоряжения она уже пробовала. Ей не понравилось. Без ужина и без сказки.

За прошедшее время я успела оценить, что значит вернуться в молодое, сильное, здоровое тело. Я и в девяносто не болела, но это же не сравнить! Столько сил – дайте мне точку опоры, и я этот мир запросто переверну.

Для начала успела перевернуть все подворье, навести в комнатах относительный порядок, обшарить доставшийся мне в приданое дом от подпола до конька на крыше, найти массу нужной, хотя и не новой утвари, починить большую часть, влезть в печь и рассмотреть, что вывалившийся от старости кирпич закупорил дымоход и надо разобрать часть кладки.

Пересмотрела, пересчитала, пересортировала и перепрятала все вещи, что мы привезли с собой в ссылку, тридцать раз поругалась с выздоровевшими девчонками на тему того, что им придется мести пол, трясти одеяла и рвать крапиву, раз они хотят, чтобы я их кормила. Правдами и неправдами уломала Шона полежать в кровати еще денек – вот уж кому хотелось и веник, и крапиву, и бегать босиком по двору, и залезть в пруд!

Но злая мачеха упорно заставляла лежать и пить горькую гадость, хотя кашель вот почти совсем прошел, а жара и вовсе не было.

Еще я умудрилась воспользоваться шоковым состоянием старшего: у него тоже отобрала и отличные кожаные ботинки, и штаны из дорогой ткани, и даже форменный гимназический китель, в котором он фасонил по лесу.

Попытка устроить скандал была пресечена на корню – предложением отправляться жаловаться коменданту гарнизона в чем есть, то есть в исподнем.

Я тут мама. Я за всех отвечаю. Я главная. И мои команды исполняются без пререканий! А кому не нравится – милости просим в самостоятельную жизнь. Не держу.

Ну, на самом-то деле держу… не зря портки и ботинки отобрала. Далеко босиком по лесу не уйдет. Но из педагогических соображений поднесла это под нужным соусом.

Всем детям я сшила просторные рубашки и штаны из невыбеленного льна – оказалось, что в эту практичную ткань были завернуты книги и тетради Эдриана и ею же обтянуты все его сундуки изнутри и снаружи. Ну и мой собственный короб с рукодельем ой как пригодился – где бы еще я взяла в лесу иголки, нитки и ножницы?

Лен с сундуков спорола в момент и с радостью, хватило всех обшить, себя в том числе. И еще запас остался. Нам тут еще зимовать… Кто знает, на что придется обменивать тонкие кружева с шелковых рубашек, на хлеб или на уголь. Жизнь важнее нарядов.

А если, даст бог, обойдется – еще лучше. Дети вырастут, через пять лет за смертью главного фигуранта для них кончится срок ссылки и поражения в правах. Дворянство им автоматически не вернут, но уехать в центральные губернии мы сможем. И там первое время тоже надо будет на что-то жить… и учиться выживанию придется не откладывая в долгий ящик.

Так что старшие дети с кислыми минами помогают мне заготавливать корневища камыша и рогоза. Не картошка, конечно, но сейчас, весной, в них полно крахмала и прочих полезных питательных веществ. Можно варить, печь, сушить, молоть в муку. Хорошее подспорье!

Заодно и про ботинки временно забыли – шлепать по грязи босиком даже удобнее.

Эх, одно плохо: шумные и неуклюжие потомки графа Аддерли лягушек распугали… Придется вечером идти на охоту на дальний конец запруды. И готовить обед на завтра, когда дети уснут. А то ведь истерика будет, если узнают, чье это белое, похожее на куриное мясо в похлебке.

Шон и так уже вчера спросил, почему у птицы в супе такая длинная-длинная шея и ни одного крылышка. Ну, я не стала объяснять, что у ужей с крыльями вообще не очень. Сказала, что это не одна птичья шея, а несколько. А крылышки разварились, и косточки я выкинула. Все поверили.

С одной стороны, хорошо, что у юных графьев не очень с биологией и кулинарией. С другой – рано или поздно мне же и придется их учить. И пресекать истерики. У меня на лягушек вообще грандиозные планы – вспомнила, как мы с дедом в середине девяностых бизнес с французами делали. И ничего, машину на те деньги купили.

– Ну все, здесь пока достаточно, – объявила я, прикинув количество заготовленных клубней.

Мне ответом был радостный стон, который тут же перешел в разочарованный, потому что я вытерла пот со лба рукавом и продолжила:

– Пять минут перерыв, чтобы умыться, и идем на крапиву. Чего «У-у-у-у-у»? Вы хотите специальную обувь, чтобы по лесу бегать, или вы не хотите специальную обувь? Вот. А ну бегом к мосткам, кто последний, того защекочу! Купаться! Так и быть, полчаса вместо пяти минут! – ох и хорошо, что конец весны нынче жаркий, вода на отмели прогревается не хуже, чем в ванной.

Как мало детям пока надо… Радостно заорали все, даже Лисандр. И рванули к старым, но еще крепким мосткам с другой стороны пруда – детям страшно понравилось купаться и беситься на песчаной отмели, там, куда уже не доползали щупальца липкого прибрежного ила, но было еще совсем неглубоко. И щекотки они боялись с большей охотой, чем странных незнакомых людей и неизвестности впереди…

Мои затеи могли не нравиться детям аристократа, непривычная работа их раздражала, отсутствие нормальной обуви и одежды бесило. Но я не просто назвалась взрослой и главной – я вела себя как взрослая и главная. Я знала, что делать, и уверенно вела ребят за собой.

Это очень важно, по себе знаю. Особенно когда ты еще ребенок или подросток. Сколько угодно можно бунтовать, но, когда в момент опасности или неуверенности рядом есть тот, кто точно знает, КАК НАДО… жить становится не страшно. Появляется чувство защищенности. И можно немного побеситься на мелководье.

Ну и еще один маленький секретик. Работать дети не любили. А вот беситься… кто бы позволил им раньше купаться в пруду? Особенно девочкам? Какие бы мордочки они не строили поначалу, им этого самим хотелось, и еще как!

Короче, рычаги воздействия у меня появились, дело за малым.

Глава 9

Крепко стянутая веревочными бандажами тачка бодро подпрыгнула на одном колесе, преодолевая очередной ухаб лесной тропинки. Сидевший на ней Шон весело взвизгнул и вцепился в привязанный тюк, а я остановила Лисандра, впрягшегося в оглобли:

– Все, отдыхай, моя очередь.

Пасынок хотел было возразить, вскинулся, но тут же выдохнул, утер покрасневший лоб рукавом и согласно кивнул. Молодец, вспомнил наш «договор на берегу».

Ругаться можно дома. Когда нет посторонних – есть вариант попробовать убедить меня в том, что кто-то лучше знает, что делать. (Ни разу не убедили, но дети старались, и в целом я хвалила за попытки логично обосновать свои претензии).

Но как только выходим за калитку – все. Мы семья, команда, банда, войско и крепость. Один за всех, все за одного, и слово командира – закон. Потому что иначе нас сожрут – я в красках расписала детям все варианты. Впечатлила до того, что потом несколько ночей пришлось спать с ними в одной комнате – у младших случились кошмары. Зато все вс? поняли и приняли.

Сегодня мы впервые покинули заимку и шли в деревню, на ярмарку. Готовилась я к этому походу две седьмицы – так здесь называлась неделя. И сейчас мне было что предложить за то, что я хочу получить. Главное, правильно себя подать и не продешевить…

– Эмилина, ты все помнишь? – спросила я, когда за поредевшей гребенкой молодых елей показалась крытая дранкой крыша местной церквушки – совсем привычной по моим воспоминаниям, только вместо креста на маковке красовался кованый обруч – Святой Круг.

– От тебя ни на шаг. Держаться за руки обязательно. По сторонам слишком не глазеть, но демонстрировать умеренный интерес, – заученно откликнулась девочка и старательно выпрямила спину, изображая осанку без примеси спеси. – Не заискивать, но улыбаться в меру приветливо. Ничего не просить, не ныть, на приветствия отвечать с достоинством, если попытаются задеть или оскорбить – не поддаваться на провокацию и ждать, что ты ответишь.

– Умница, все правильно, – похвалила я, осматривая детей. Одеты мы были очень просто, но не без своеобразной элегантности: тот самый обивочный лен удалось покрасить соком толокнянки и синельника в коричневый и серо-синий цвет, правильно расправленные и высушенные на солнце сарафаны, рубашки и штаны выглядели почти как глаженые, скромная, но заметная вышивка по воротнику, манжетам и подолу смотрелась нарядно, правильный крой превращал простые балахоны в оформленные силуэты.

Семейство Аддерли отнюдь не выглядело несчастными нищими побирушками, хотя и богатством тут не пахло. Бабы в деревне остроглазые, оценят, взвесят, разберут крой по вытачкам. И разговоры пойдут нужные – про вдову с руками, головой, хотя и без денег.

Делать вид, что у нас есть какие-то там богатства припрятанные и мы явились в деревню ими щегольнуть, мне сейчас не с руки – не дай бог, найдутся лихие люди и решат ограбить беззащитную заимку. Я не отобьюсь, хотя кое-какие меры приняла. Но это все несерьезно. Эх, мужика бы на подворье… хорошего, путного. Да где ж его возьмешь?

Поэтому мы бедные, взять с нас особо нечего. Но умные и «себя понимаем», как говорили деревенские о людях с чувством собственного достоинства во времена моей первой молодости. Так о нас в округе и должны думать.

Через эту деревню, а точнее, полноценное село, мы проезжали ранней весной, когда улицы тонули в озерах жидкой грязи, а почерневшие за зиму дома выглядывали из-за голых плетней нахохленно и неприветливо. Беранике тогда было не до оценок и рекогносцировки. А вот я сейчас смотрела по сторонам зорко, все примечая, оценивая и запоминая. Весна, конечно, раскрасила пейзаж в яркие цвета, затянув обочины, заборы и дворы кудрявым тюлем зеленой листвы.

Село большое – своя церковь, сходная изба, солдаты гарнизона на постое, штаб волостной, почти сто дворов, целых четыре улицы. Ну и на выселках еще народишко. Так что народу сегодня, в предпоследний день седьмицы, на базарной площади, как раз между резным храмовым крыльцом и строгими, темно-серыми в белую полоску воротами гарнизонной конюшни, собралось немало.

Торговали прямо с телег и расстеленных на земле дерюг всем, что в крестьянском хозяйстве родится или пригодится. Больше всего, конечно, было съестного. А запах пирогов так густо плыл над толпой – даже крики зазывалы казались лишними, так и тянуло в ту сторону.

Я нарочно досыта накормила детей перед походом, хотя они пробовали даже немного покапризничать, мол, куда столько. И ничего, что ели мы не те самые пироги да каши, о которых сейчас звонко распинался деревенский зазывала, а щи из молодой крапивы, лягушек и клубней камыша. Ну и салатом из разных съедобных трав заедали. Пришлось чуть ли не с ложечки кормить, а потом чуть не волоком тащить отдувающихся и стонущих колобков по тропинке, пока у них там в животах все не улеглось.

Зато теперь отпрыски рода Аддерли смотрели вокруг сытыми равнодушными глазами, а не таращились, сглатывая слюну, на выставленные яства, как некоторые деревенские мальчишки, шнырявшие между рядов.

Шон вдруг соскочил с тележки и пошел рядом со мной, держа меня за руку и словно бы ненароком прижимаясь.

– Бера-а… мне не нравится, как они все на меня смотрят.

– Потерпи, Шон, – я в очередной раз уступила ручки от тележки Лисандру и положила руку на плечо младшему.

– Мы здесь люди новые и необычные. Поэтому всем интересно на нас посмотреть. Помнишь, что я говорила про первое впечатление? Мы – Аддерли, и пусть даже временно потеряли титул, свое достоинство мы не теряли.

Конечно, говорила я это больше для старшего пасынка и девочек, но даже Шон меня понял. Так что под прицелом любопытных, настороженных, недоброжелательных и даже завистливых глаз мы прокатили свою тележку в дальний конец рыночной площади, туда, где местные бабы продавали свое незатейливое рукоделие, собирая дочерям на приданое.

Спокойно заняв место в самом конце цепочки торговок, мы с Лисандром разгрузили тележку, перевернули ее и накрыли куском небеленого льна.

Дети достали и расставили примитивные складные табуретки – у меня муж на рыбалку себе такие делал. Два изогнутых аркой ореховых прута достаточной толщины, их концы-ножки, перекрещенные ножницами и скрепленные с помощью прожженной шилом сквозной дырки и еще одного прутка. Ну и наверху кусок льна, натянутый между получившимися деревянными рамами.