Весь этот свет

– Прекрасно, – сказал он наконец. – Идем.

– Куда?

– В парк.

Мы пошли в сторону Джунипер-стрит, по дороге завернули в кафе «У Браума» и купили холодной воды. Я прижала большой палец к плечу, сильно нажала и отняла руку. На коже осталось белое пятно, которое постепенно покраснело.

– Солнечный ожог? – спросил Эллиотт.

– Я вечно обгораю в июне. Один раз сгорю – и готова к лету.

– Я бы не был так уверен, – поддразнил меня Эллиотт.

Я с завистью поглядела на его бронзовую кожу. На вид она казалась мягкой, и мне захотелось к ней прикоснуться. От этих мыслей мне стало не по себе, потому что прежде я ни о чем подобном не думала.

– Нужно натереть тебя солнцезащитным кремом, а то ожоги будут болеть.

– Неа. Ничего со мной не случится, увидишь.

– Что я увижу?

– Я просто имела в виду, что со мной все будет хорошо, – буркнула я, сталкивая Эллиотта с тротуара.

Пряча улыбку, он толкнул меня в ответ. Я потеряла равновесие, наклонилась к забору, так что моя блузка зацепилась за торчащий кусок проволоки, и тонкая ткань порвалась. Я вскрикнула, а Эллиотт бросился ко мне, протягивая руки.

– Осторожно!

– Я застряла! – воскликнула я, сгибаясь пополам и одновременно цепляясь пальцами за сетку, чтобы не упасть и не порвать блузку еще больше.

– Есть, – сказал Эллиотт, отцепляя мою блузку от забора. – Почти получилось. Извини, это было очень глупо с моей стороны.

Отцепив край моей блузки от проволоки, Эллиотт помог мне выпрямиться. Я оглядела прореху на ткани и нервно рассмеялась.

– Все в порядке. Я такая неуклюжая.

Эллиотт поморщился.

– Это я болван, толкнул девушку.

– Мне не больно.

– Да, знаю. Просто… мой отец иногда выходит из себя и теряет над собой контроль. В такие моменты я думаю, всегда ли он был таким и, если нет, почему стал так себя вести. Не хочу быть похожим на него.

– Мамочка тоже постоянно устраивает сцены.

– Она бьет твоего папу?

Я покачала головой.

– Нет.

На скулах Эллиотта заходили желваки, затем он повернулся к парку и жестом предложил мне следовать за ним. Несколько кварталов мы прошли в молчании, пока не услышали вдали смех и веселый писк малышей.

Парк Битл пребывал не в лучшем состоянии, но все равно его наполняло множество маленьких представителей рода человеческого. Я гадала, как Эллиотт будет фотографировать, ведь в каждый кадр непременно попадет чумазый, сопливый карапуз, но мой спутник каким-то неведомым образом находил красоту в ржавых бочках и покосившихся качелях, на которых никого не было. Спустя час мамочки и няньки начали отлавливать детей и звать их к грузовичкам, чтобы накормить обедом. Через несколько минут мы остались одни.

Эллиотт предложил мне покачаться на качелях, и я присела на пластиковое сиденье. Он оттянул качели назад, потом сильно толкнул вперед и пробежал подо мной, когда конструкция взлетела вперед и вверх.

Он вскинул фотоаппарат, но я закрыла лицо рукой.

– Нет!

– Фото выйдет хуже, если будешь упрямиться.

– Мне просто это не нравится. Пожалуйста, перестань.

Эллиотт опустил камеру и покачал головой.

– Это странно.

– Ну, значит, я и сама странная.

– Нет, просто… Это если бы заходящее солнце пожалело о том, что оно так прекрасно.

Я качалась на качелях, плотно сжав губы, чтобы не улыбнуться. И вновь не понимала, то ли Эллиотт делает мне комплимент, то ли у него просто необычный взгляд на этот мир.

– Когда твой день рождения? – спросил он.

Я нахмурилась, застигнутая врасплох.

– В феврале… А что?

Он фыркнул.

– Какого числа?

– Второго. А когда у тебя день рождения?

– Шестнадцатого ноября. Я Скорпион. А ты… – он поднял глаза к небу, очевидно, подсчитывая в уме. – О, ты Водолей. Знак воздуха. Очень загадочный.

С моих губ сорвался нервный смешок.

– Понятия не имею, что бы это значило.

– Это значит, нам следует держаться далеко, очень далеко друг от друга, если верить моей маме. Она любит такую ерунду.

– Астрологию?

– Ага, – ответил Эллиотт.