Взломать Дарвина: генная инженерия и будущее человечества

На моем лице явно читается огорчение.

– Этот срок – намного меньше, чем мне нужно.

– Да, но вы всегда можете продлить.

– Многовато продлений выйдет, – говорю я, пожимая плечами. – А как я могу быть уверен в том, что ваша организация проработает все это время?

– Не волнуйтесь. Мы будем работать. Мы только недавно сделали ремонт.

Я сглотнул. Очевидно, что на будущее репродукции мы смотрим по-разному.

– Пожалуйста, присядьте и заполните эти формы, – добавила она, протягивая мне планшет. – Я позову вас, когда врач освободится.

В волнении сажусь в этой белой непримечательной приемной на жесткий пластиковый красный стул и под приторную фоновую музыку начинаю заполнять бланки, параллельно размышляя о том, как дошел до этого состояния. В своих воспоминаниях я дошел до странной череды событий, которая привела меня к настоящей одержимости генной инженерией, способной изменить эволюционную траекторию каждого представителя наших видов, включая и меня самого.

Все началось, когда я работал в Совете национальной безопасности Белого дома во второй срок правления Клинтона. Мой тогдашний начальник, а ныне близкий друг, Ричард Кларк рассказывал всем подряд, что терроризм – это страшная угроза безопасности США и страна должна принять более агрессивные меры, чтобы поймать загадочного террориста Усаму бен Ладена. Когда самолеты врезались в Башни-близнецы 11 сентября, пророческая и ставшая известной записка Дика об Аль-Каиде валялась, нерассмотренная, где-то в корреспонденции Буша.

Дик всегда говорил: если в Вашингтоне все занимаются чем-то одним, то совершенно точно из вида упускается нечто гораздо более важное. Этот урок я хорошо запомнил. После ухода из Белого дома я продолжил размышлять о том, что это были за чрезвычайно важные, упущенные из вида проблемы. Мои мысли возвращались к зарождавшейся тогда революции в области генетики и биотехнологии. Я был занят чтением всего, что мог найти, и поиском умнейших ученых и мировых мыслителей, которые рассказали бы мне еще больше. Почувствовав, что моих знаний достаточно для того, чтобы делиться ими с окружающими, я стал писать для зарубежных политических журналов статьи о влиянии национальной безопасности на генетическую революцию.

Однажды в начале 2008 года я получил необычный звонок от Брэда Шермана – умного и эксцентричного конгрессмена из Калифорнии. В те дни Шерман был председателем подкомитета по терроризму, нераспространению [ядерного оружия] и торговле комитета палаты представителей по иностранным делам. Конгрессмен рассказал мне, что часто думал о следующем поколении террористических угроз. Он прочитал одну из моих статей и заявил, что хотел бы провести по этой теме заседания в Конгрессе. Для меня было честью, когда он попросил меня помочь со структурой мероприятия, с отбором потенциальных участников и выступлением в качестве главного свидетеля для его пророческого заседания в июне 2008 года на тему «Генетика и другие технологии модификации человека».

– Когда через 200 лет наши потомки вспомнят наше время и спросят себя, какие самые главные проблемы стояли перед внешней политикой, – заявил я в докладе, – то, уверен, терроризм, при всей его важности, не попадет на вершину списка. Сегодня я стою на этой трибуне, поскольку верю: главнейшей проблемой внешней политики будет то, как мы, американцы и международное сообщество, используем новые возможности, чтобы управлять генетическим материалом и обрабатывать его[2 - «Генетика и другие технологии модификации человека: разумная международная регуляция или новая гонка вооружений?» (Genetics and Other Human Modification Technologies: Sensible International Regulation or a New Kind of Arms Race?) // выступление перед подкомитетом по терроризму, нераспространению ядерного оружия и торговле (комитет по иностранным делам), палата представителей, 110 Конгресс, 2-я сессияя. – 19 июня 2008 года. – Серийный номер 110–201. – URL: https://fas.org/irp/congress/2008_hr/genetics.pdf.].

Мое выступление перед Конгрессом привлекло внимание. Это придало мне уверенности в том, что я находился на пороге чего-то важного, что мне необходимо углубиться в эту увлекательную и стремительно изменяющуюся тему и что мне есть, чем поделиться с другими.

Я все чаще писал для политических журналов и начал выступать по стране и миру, рассказывая о будущем генной инженерии. Чем больше я узнавал и погружался в тематику, тем сильнее убеждался: мы как общество совсем не готовимся к наступающей генетической революции. А еще мне не давала покоя мысль о том, что мое сообщение до людей не доходит. Со временем стало ясно: если я хочу нести мысль в массы эффективнее, следует объяснять по-другому. Если политические лекции о генетике не приносили должного результата, то нужно было вернуться к тому инструментарию, которым я пользовался ранее.

Опубликовав свою первую книгу о важной, но малоизвестной истории геноцида в Камбодже и снабдив ее тысячей сносок, я понял: лучший способ подачи такого рода информации – это не увесистый фолиант, а рассказ. Рассказ историй – это то, чем мы занимались с древних времен. Истории, рассказанные в пещерах и у костров, превратились в романы, фильмы и телевизионные драмы. Вторая книга и мой первый роман The Depths of the Sea раскрывала трагическую историю Камбоджи иначе – через призму пересекающихся историй людей, оказавшихся у тайско-камбоджийской границы после вьетнамской войны. Первая книга более точно описывала тот катаклизм, однако переварить роман было намного проще.

Поэтому мои попытки осветить важнейшие проблемы генетической революции за пределами документалистики не увенчались успехами, и я вернулся к старой стратегии. В своих научно-фантастических романах Genesis Code (исследование последствий генетической революции) и Eternal Sonata (размышления об увеличении продолжения жизни) я попытался представить, что новейшие генетические технологии будут означать для каждого из нас. Я попытался вплести в сюжет о будущем генетики истории людей – так, чтобы мой рассказ читался легче.

Но на турне в поддержку книг произошло нечто неожиданное. Людей интересовали ополченцы Судного дня, коварные мастера шпионажа, зарождающиеся романтические отношения и вспышки взрывов, которые я добавил в придуманный мной фантастический мир. Глаза читателей округлялись, когда я объяснял научную подоплеку генетической революции и ее значение для нас, человеческих существ. Когда я рассказывал о науке на простом языке в стилистике романа, слушатели внезапно осознавали, как небольшие фрагменты научной информации, с которыми они сталкиваются каждый день, соединяются в общую картину нашего будущего. Я заметил, что все меньше обсуждаю вымысел и все больше говорю о настоящих технологиях, которые могут коренным образом изменить человечество.

Оживленные беседы с людьми во время турне и на других мероприятиях вдохновляли меня и побуждали задавать себе более сложные вопросы о будущем генной инженерии и моем личном отношении к нему.

Разменяв пятый десяток, я так и не обзавелся детьми, хотя всегда считал, что они у меня будут. Возможно, этому способствовала моя давняя и не всегда рациональная вера в науку, здоровый образ жизни и положительное отношение к регулярной проверке здоровья на предмет разрушительного действия времени и жестокости биологии. Я – техно-оптимист до мозга костей. Но, создавая образы нашего мира для своих читателей, я сам задавался вопросом: а действительно ли я верю в магию технологий так сильно, как заявляю?

Действительно ли я верю, что знаний, полученных за 150 лет изучения генетики, будет достаточно, чтобы изменить миллиарды лет нашей эволюционной биологии? Буду ли я готов поставить на то, что генетические изменения, которые сделают моего будущего ребенка умнее и сильнее, также обеспечат ему более счастливую жизнь? И как знаток истории, смогу ли я быть уверенным в том, что генетически усовершенствованные люди не будут использовать свои новые качества для доминирования над остальными, как это всегда происходило в колониальных державах? А как сын беженца из нацистской Европы буду ли я готов принять идею, что родители не просто могут, но и должны выбирать и конструировать собственных детей, основываясь на недостаточно изученных генетических теориях?

Какими бы ни были ответы, точно ясно лишь одно: после 4 миллиардов лет эволюции по одним правилам наш вид уже начинает развиваться по другим.

В опережающем время романе 1865 года «С Земли на Луну» французский романист Жюль Верн описал экипаж из трех человек, который запускает себя на снаряде на Луну, а затем возвращается обратно на парашюте. В 1865 году это была чистая фантастика. И сейчас – век спустя – технологий, способных доставить человека на Луну, очень мало. Воображать высадку на Луну в 1865 году – все равно что сейчас представлять приземление в другой звездной системе. Когда-то это может случиться, но пока что мы не знаем как. Наука еще не дошла до этого уровня.

Сто лет спустя, в 1962 году, президент США Джон Ф. Кеннеди поднялся на трибуну в Хьюстоне и произнес свою знаменитую речь о том, что к концу десятилетия Соединенные Штаты отправят человека на Луну. Президент Кеннеди рискнул поставить под угрозу доверие к США на пике холодной войны, поскольку в 1962 году уже существовали почти все технологии для успешного приземления на Луну: ракеты, теплозащитные экраны, системы жизнеобеспечения и компьютеры, способные выполнять сложные математические вычисления. Кеннеди не предсказывал отдаленное будущее, как Жюль Верн, и не придумывал фантастическую историю. Он делал четкие умозаключения, опираясь на существующие технологии, которые требовали незначительных доработок. Почти все уже было готово, неизбежность события была очевидной. Оставался лишь вопрос времени. Семь лет спустя Нил Армстронг сошел с лестницы «Аполлона-11», сделав «один маленький шаг для человека и огромный скачок для человечества».

Если говорить о генетической революции, то сейчас она находится в состоянии 1962 года, а не 1865-го. Разговоры о трансформации нашего вида – больше не спекулятивная фантастика, а вполне логическое продолжение современных и быстрорастущих технологий, которые существуют уже сейчас. У нас есть все необходимые инструменты для изменения генетического генома нашего вида. Наука уже готова. Реализация этого сценария неизбежна. Остаются лишь две переменные: произойдет ли это в течение ближайших десятилетий или позже и какими критериями мы будем руководствоваться, направляя развитие технологии.

Мало кто знает о законе Мура, в котором говорится, что вычислительная мощность компьютера удваивается каждые два года, но все мы ощутили его влияние. Ведь именно поэтому мы ждем, что каждая новая версия смартфонов и ноутбуков будет легче и мощнее. Так что, вполне очевидно, должен существовать эквивалент закона Мура, применимый к пониманию и изменению всей биологии, включая нашу.

Мы начинаем понимать, что наша биология – это еще одна система информационных технологий. Мы узнали, что наследственность – не магия, а все более понятный, читабельный и перезаписываемый код, который можно взломать. Именно поэтому со временем мы начнем предъявлять к себе те же требования, что и к другим информационным технологиям. Мы все чаще начнем считать себя информационной технологией.

Вполне понятно, что такая идея пугает многих. Вместе с тем она должна воодушевлять нас, поскольку дает нам невероятные возможности для улучшения жизненно важных процессов. Вне зависимости от нашего с вами отношения генетическое будущее наступит куда раньше, чем мы будем к нему готовы, и строиться оно будет на уже существующих технологиях.

На старте мы начнем использовать существующие технологии экстракорпорального оплодотворения (ЭКО) и осознанного отбора эмбрионов не только для отсеивания простейших генетических заболеваний и выбора пола, как это делают сейчас, но и для подбора, а затем и обширного изменения генетики наши будущих детей.

Вторая фаза, пересекающаяся с первой, пойдет еще дальше, увеличив количество яйцеклеток, пригодных для ЭКО. Это станет возможным благодаря индукции большого количества взрослых клеток (клеток крови или кожи) в стволовые клетки, которые превратятся в ооциты – а уже они будут развиваться в полноценные яйцеклетки.

Если – и когда! – этот процесс станет безопасным для человека, женщины, прошедшие через процедуру ЭКО, смогут оплодотворить не 10–15 своих яйцеклеток, а сотни. Вместо скрининга небольшого количества эмбрионов будущие родители смогут проверять сразу сотни и тысячи, дополняя процесс отбора аналитикой больших данных.

Кроме того, многие родители заинтересуются возможностью не только отбора, но и генетической модификации своих будущих детей. Технологии редактирования генов существуют уже давно. Но такие недавние инструменты, как CRISPR-Cas9, позволят еще более точно, быстро, гибко и доступно изменять генетику любого вида, включая наш. С точки зрения науки, технологии, подобные CRISPR, позволяют наделить эмбрионы новыми признаками и возможностями, внедряя в них ДНК других людей, животных и, может когда-нибудь в будущем, – и синтетических источников.

Как только родители поймут, что искусственное оплодотворение и отбор эмбрионов позволяют исключить риск возникновения многих генетических заболеваний и могут использоваться для культивации положительных признаков (например, высокий уровень интеллектуального развития, большая экстраверсия или эмпатия), увеличится количество желающих зачать ребенка вне матки женщины. Многие придут к выводу, что зачатие через секс сопряжено с опасным и ненужным риском. Правительства и страховые компании начнут агитировать будущих родителей пользоваться ЭКО и отбором эмбрионов. Это позволит им избегать затрат на оплату дорогостоящего и пожизненного лечения генетических заболеваний, которые можно было предотвратить.

При любом сочетании двигателей прогресса и первопроходцев крайне маловероятно, что наш вид откажется от развития технологий, способных искоренить ужасные болезни, улучшить наше здоровье и увеличить продолжительность жизни. Несмотря на любые недостатки, мы радушно принимаем все технологии, обещающие улучшить нашу жизнь, – будь то взрывчатые вещества, атомная энергия, анаболические стероиды или пластическая хирургия. Сама идея изменять наши гены требует крайней степени рассудительности. Но мы были бы совсем другим видом, если бы в своих помыслах руководствовались рассудительностью, а не амбициями.

С таким инструментарием мы захотим искоренить генетические заболевания как можно скорее, изменяя и улучшая в среднесрочной перспективе другие способности и, возможно, в будущем готовя себя к жизни на более жаркой Земле, в космосе или на других планетах. Со временем освоение способов генетической модификации человека начнут рассматривать как величайшее достижение в истории нашего вида, как ключ к раскрытию невообразимого потенциала и совершенно нового будущего.

Но все это не делает процесс менее шокирующим.

По мере того, как революция будет набирать ход, не все будут спокойно реагировать на генетические изменения – в силу идеологических или религиозных убеждений, реальных или эфемерных опасений о безопасности. Жизнь – это нечто большее, чем наука или код. Она полна тайн и случайности, а для некоторых – еще и духовности.

Если бы мы жили, в идеологически однородном мире, переход был бы сложен. Но там, где различия во мнениях и убеждениях столь велики, а уровни развития так разнообразны, у генной инженерии есть все шансы обернуться катастрофой, если, конечно, мы не будем достаточно осторожны.

Нам нужно задать себе ряд фундаментальных вопросов и разобраться в своих ответах на них. Будут ли эти технологии использоваться для развития или подавления человеческих качеств? Станут ли научные инновации доступны лишь ограниченному кругу привилегированных лиц, или же мы научимся использовать технологические новшества, чтобы уменьшать страдания, культивировать многообразие и улучшать здоровье и благосостояние, всех людей? За кем будет закреплено право принимать коллективные и индивидуальные решения, которые впоследствии могут повлиять на весь генофонд человечества? Какой процесс (и нужен ли он вообще) следует наладить, чтобы принимать наилучшие коллективные решения, выбирая будущую траекторию развития нас как одного или нескольких видов?

На эти вопросы нет простых ответов, однако каждый из нас должен быть частью этого процесса. Мы должны увидеть в себе президента Кеннеди, который, выходя на трибуну в Хьюстоне в 1962 году, готовился выступить с речью о будущем человечества в свете стремительного развития генетики и биотехнологий. Наши коллективные ответы, отшлифованные обсуждениями, организациями, гражданскими движениями, политическими структурами и международными организациями, определят нас самих, наши ценности и то, как мы будем двигаться вперед. Но чтобы стать частью процесса, нам нужно как можно скорее разобраться в проблеме.

– Мистер Метцль, вас готовы принять, – зовет меня администратор. Я слегка трясу головой и поднимаю взгляд, чувствуя, что мое волнение никуда не исчезло. Открывается дверь в коридор. Я медленно поднимаюсь, на мгновение замираю, а затем делаю решительный шаг вперед.

Я написал эту книгу, чтобы поделиться своим мнением: хотя генетическая революция человечества стремительно приближается и неизбежна, то, как она произойдет, еще неизвестно и во многом зависит от нас. Для принятия самых разумных коллективных решений о нашем будущем важно понять, что именно происходит и что на кону, и привлечь к обсуждению как можно больше участников. Моя книга – это скромная попытка запустить процесс.

Эта дверь открыта для каждого из нас. Нравится нам это или нет, но мы все идем к ней. И будущее нас уже ждет.

Глава 1

Дарвин встречает Менделя

– Поднимите руку, если вы собираетесь заводить ребенка не раньше, чем через 10 лет, – говорю я огромной аудитории миллениалов, которые собрались в шикарном конференц-зале в Вашингтоне. Примерно половина зала поднимает руку.

Вот уже 45 минут я поэтично расписываю то, как грядущая генетическая революция изменит способ зачатия и саму природу зарождающейся жизни. Я уже объяснил, почему считаю неизбежным тот факт, что наш вид с радостью примет генетически улучшенное будущее, и почему это событие одновременно захватывающее и пугающее. Обсудили мы и то, что, на мой взгляд, необходимо сделать уже сейчас, чтобы повысить эффективность революционных технологий и минимизировать вред.

– Если вы подняли руку и ваш пол – женский, то вам следует заморозить яйцеклетки. Если вы подняли руку и ваш пол – мужской, то настоятельно советую заморозить сперму как можно скорее.

Аудитория смотрит на меня с подозрением.

– Не важно, насколько вы молоды и фертильны, – продолжаю я, – существует определенная вероятность того, что зачатие своего ребенка вы совершите в лаборатории. Так почему бы не заморозить свой биоматериал, пока вы на пике?

По лицам этих амбициозных молодых специалистов проходит волна возмущения. Я уже чувствую, как назревает конфликт. Десятилетиями я задавался тем же вопросом, что и они: как отыскать баланс между изумительным чудом и грубой жестокостью нашей биологии?