Узкий коридор

Шок и трепет

Нельзя сказать, чтобы нигерийское государство не желало справиться с анархией в Лагосе или что власти Демократической Республики Конго вдруг решили, что не стоит следить за соблюдением законов и можно позволять бандитам убивать мирных граждан. Просто оба правительства были неспособны исполнять обязанности государства. В перечень этих обязанностей обычно включают контроль за исполнением закона, разрешение конфликтов, регулирование налогов и экономической деятельности, предоставление инфраструктуры или других общественных услуг. К этим же обязанностям может относиться и ведение военных действий.

Способность государства выполнять свои функции отчасти зависит от организации его институтов, но еще сильнее она зависит от бюрократического аппарата. Для воплощения в жизнь государственных планов необходимы бюрократический аппарат и государственные служащие, а эти бюрократы должны иметь средства и мотивацию для исполнения своих обязанностей. Первым эту концепцию описал немецкий социолог Макс Вебер, вдохновленный примером прусской бюрократической машины, которая легла в основу германского государства в XIX и XX столетиях.

* * *

В 1938 году у немецкой бюрократии появилась проблема. Правящая Национал-социалистическая немецкая рабочая партия (нацисты) решила избавиться от всех евреев в только что аннексированной Австрии. В связи с этим возник настоящий бюрократический коллапс. Для выезда из страны евреи должны были оформить и получить множество различных документов, а это требовало от чиновников огромного количества времени.

Руководителем этого процесса был назначен Адольф Эйхман, глава отдела IV-B-4 в Главном управлении имперской безопасности (РХСА). Эйхман предложил организационную идею, которую Всемирный банк сегодня назвал бы принципом «единого окна» (one stop shop), – своего рода конвейерную систему, объединявшую все нужные ведомства: министерство финансов, налоговую инспекцию, полицию и руководство еврейских общин. Он также отправил представителей этого руководства за границу для получения от зарубежных еврейских организаций финансовой помощи для оплаты эмиграционных виз. Ханна Арендт в своей книге «Эйхман в Иерусалиме» описывала эту систему следующим образом:

В здание входит еврей, у которого есть хоть какая-то собственность – фабрика, магазин или счет в банке, он движется по зданию от конторки к конторке, от кабинета к кабинету и выходит из здания без денег, без прав, но зато с паспортом, при вручении которого ему говорят: «Вы обязаны покинуть страну в течение двух недель. В противном случае вы будете отправлены в концлагерь»[5 - Перевод Сергея Кастальского и Натальи Рудницкой.].

В результате работы «единого окна» Австрию покинули 45 000 евреев. Эйхмана повысили, присвоив звание оберштурмбаннфюрера СС (соответствует армейскому подполковнику), и назначили транспортным координатором «окончательного решения». На этой должности он решал схожие бюрократические задачи, устраняя узкие места в процессе массового уничтожения евреев.

В данном случае речь идет о вполне дееспособном, эффективно работающем бюрократическом Левиафане. Но он использовал свою дееспособность и эффективность не для разрешения общественных конфликтов, не для того, чтобы остановить «войну всех против всех», а для преследования евреев, для того, чтобы отобрать у них гражданские права и собственность, а в конечном счете – уничтожить. Государство Третьего рейха, основанное на традициях прусской бюрократии и прусской профессиональной армии, определенно можно назвать Левиафаном в понимании Гоббса. Как и желал Гоббс, немцы (по крайней мере, изрядная их часть)«признали как свои собственные все действия и суждения того человека или собрания людей, которому большинство дало право представлять лицо всех». В самом деле, немецкий философ Мартин Хайдеггер говорил студентам, что «фюрер, и только он, есть настоящая и будущая немецкая действительность и ее закон». Германское государство, без сомнения, приводило в трепет всех своих подданных, а не только тех, кто поддерживал Гитлера. Немного находилось таких, кто готов был бросить вызов государству или нарушить его законы.

Германский Левиафан внушал гораздо больший ужас, чем анархия в Нигерии или Конго. И не без оснований. Нацистский режим бросил за решетку, подверг пыткам и убил огромное количество собственных граждан – социал-демократов, коммунистов, политических противников, гомосексуалов и свидетелей Иеговы. Он убил шесть миллионов евреев, многие из которых были гражданами Германии, а также 200 000 цыган; по некоторым оценкам, число славян, убитых на территории Польши и Советского Союза, превышает 10 миллионов.

Немцы и жители оккупированных Гитлером территорий страдали вовсе не от «войны всех против всех». Это была война государства против собственных граждан. Это было доминирование и непрекращающиеся убийства. Не такого Гоббс ожидал от своего Левиафана.

Трудовое перевоспитание

Страх перед всемогущим государством – это не какой-то единичный случай, связанный исключительно с нацистским режимом. Этот страх в истории встречался гораздо чаще. В конце 1950-х годов коммунистический Китай все еще вызывал восхищение у многих европейских левых; о теории маоизма постоянно рассуждали в парижских кофейнях, а «Красная книжечка» (сборник цитат председателя КНР Мао Цзэдуна) входила в число модных бестселлеров. В конце концов, разве не Коммунистическая партия Китая свергла гнет японского колониализма и западного империализма, разве не она руководит строительством сильного социалистического государства на обломках прежнего режима?

11 ноября 1959 года на Чжана Фухуна, секретаря Коммунистической партии в уезде Гуаншань, было совершено нападение, которым руководил некий Ма Луншань, первым толкнувший Чжана. Затем другие нападавшие набросились на секретаря с кулаками, а потом стали пинать его ногами. Чжана избили в кровь, его волосы были выдраны целыми клоками, его одежда изорвана в клочья, и он едва мог ходить. Потом его избили еще несколько раз, и 15 ноября Чжан уже не мог сопротивляться, когда его снова избивали ногами и вырвали остатки волос. Когда Чжана принесли домой, он уже не владел своим телом, не мог ни есть, ни пить. На следующий день его снова избили, и 19 ноября Чжан умер.

Это сцена из книги китайского журналиста Яна Цзишэна «Надгробный камень». Ян вспоминает, как чуть раньше в том же году его внезапно вызвали домой из школы-интерната, потому что отец Яна умирал с голоду. Вернувшись в свою родную деревню Ванли, он увидел, что

от вяза перед нашим домом остался только голый ствол без коры, даже его корни были выкопаны. Пруд пересох; соседи сказали, что его откачали, чтобы собрать на дне вонючих моллюсков, которых раньше никогда не ели. Не было слышно собачьего лая, не пробежала ни одна курица… Деревня превратилась в призрак. Войдя в дом, я застал полнейшее запустение, не было ни зернышка риса, ничего съедобного, не было даже воды в кадке… Отец полулежал на своей кровати, его глаза запали и смотрели совершенно безжизненно, лицо вытянулось, кожа потрескалась и обвисла… Я сварил кашу из риса, который привез с собой… но он уже не мог глотать. Три дня спустя он оставил этот мир.

Отец Яна Цзишэна скончался во время Великого голода, охватившего Китай в конце 1950-х; по приблизительным оценкам, всего от голода умерло 45 миллионов человек. Ян описывает, как

голод превратился в долгую агонию. Зерно исчезло, дикие травы были все съедены, даже кору с деревьев содрали. Птичий помет, крысы, вата из коробочек хлопка – все шло в дело, чтобы как-то набить живот. В карьерах, где добывали каолин, умирающие от голода люди жевали вырытую глину. Пищей для тех, кто совсем отчаялся, становились даже трупы беженцев из других деревень, а порой и умершие близкие.

Людоедство было широко распространено.

Этот период стал настоящим кошмаром для жителей Китая. Но, как и в случае с Третьим рейхом, причиной кошмара стало не отсутствие Левиафана: катастрофу спланировало и осуществило государство. Чжан Фухун был забит до смерти своими же товарищами по Коммунистической партии (Ма Лошан был секретарем уездного комитета партии). Чжана обвинили в «правом уклоне» и «вырожденчестве» только за то, что он пытался предупредить надвигающийся голод. Даже простое упоминание о голоде в Китае могло повлечь за собой обвинение в «отрицании Великого урожая», и с такими отрицателями следовало «бороться», что зачастую означало – забить до смерти.

В народной коммуне Хуайдянь в другой части Китая с сентября 1959-го по июнь 1960 года погибло 12 134 человека – треть населения. Большинство из них умерли от голода, но не все; 3528 человек были избиты членами Коммунистической партии, 636 из них скончались, 141 – на всю жизнь остались инвалидами и 14 – совершили самоубийство.

Причина катастрофы проста. Осенью 1959 года в результате неурожая было получено необычно низкое количество зерна – лишь 5955 тысячи тонн. Но Коммунистическая партия уже запланировала изъять у крестьян 6000 тысяч тонн зерна. Так что все зерно коммуны Хуайдянь отправилось в города в распоряжение партии. Крестьянам пришлось есть кору с моллюсками и умирать с голоду.

Эти эксперименты были частью «Большого скачка» – программы «модернизации», объявленной председателем Мао Цзэдуном в 1958 году. «Скачок» должен был коренным образом преобразовать Китай – превратить его из отсталой аграрной страны с преобладающим сельским населением в современное индустриальное государство с преобладанием городского населения. Программа предусматривала тяжелые поборы с крестьян ради развития промышленного производства. Результатом стала не просто гуманитарная катастрофа, а экономическая трагедия огромного масштаба – и все это спланировал и осуществил Левиафан. Блестящая и волнующая книга Яна показывает, как Левиафан, обладающий властью «лишать индивидов всего», шел даже на такие меры, как конфискация всего урожая зерновых в коммуне Хуайдянь, причем эти меры сопровождались «борьбой» и насилием.

В ходе этой «борьбы» был предложен и такой метод, как создание централизованной системы приготовления и распределения пищи на государственной «коммунальной кухне», что давало возможность «лишить еды любого, кто откажется подчиняться». В результате крестьяне уже не могли выжить самостоятельно: любого, кто был несогласен с действиями правительства, «сокрушали», и в результате каждый превращался «либо в деспота, либо в раба». Чтобы выжить, людям приходилось «порицать то, что они ценили выше всего, и восхвалять то, что они презирали больше всего» и демонстрировать преданность системе посредством «виртуозного угождения и вранья» – то есть мы видим доминирование в чистом виде.

Гоббс утверждал, что жизнь людей «одинока, бедна, беспросветна, тупа и кратковременна», если они «живут без общей власти, которая держит всех в трепете». Но из описания Яна Цзишэна следует, что, хотя крестьяне и трепетали перед Мао, жизнь их стала еще более бедной, жестокой – и короткой.

Другой инструмент, который использовала Коммунистическая партия, назывался «трудовым перевоспитанием». Первый документ, в котором встречается это словосочетание, – это опубликованные в 1955 году «Директивы по полному искоренению скрытых контрреволюционеров». В следующем году система перевоспитания вступила в действие: по всей стране были созданы лагеря, в которых применялись различные методы «борьбы». Ло Хуншань, приговоренный к трем годам перевоспитания, вспоминает:

Мы просыпались от четырех до пяти часов утра и шли на работу к шести тридцати… работали до семи-восьми часов вечера. Заканчивали работу, когда становилось уже слишком темно, чтобы что-то можно было рассмотреть. О времени мы не имели ни малейшего представления. Нас регулярно избивали, я знаю 7–8 заключенных из первого рабочего отряда, которых забили до смерти. И это не считая тех, кто повесился, не вытерпев издевательств… Избивали железными дубинками, деревянными битами, рукоятками от кирок, кожаными ремнями… Мне сломали шесть ребер, и все мое тело до сих пор в шрамах… Все виды пыток – «взлет на самолете», «поездка на мотоцикле»… «стоять на цыпочках в полночь» (это названия наиболее частых видов пыток) – все это применялось регулярно. Нас заставляли есть экскременты и пить мочу – это называлось «поесть печенья» и «выпить вина». Надзиратели были настоящими садистами.

Надо заметить, что Ло арестовали не в эпоху «Большого скачка», а в марте 2001 года, когда Китай считался уважаемым членом мирового сообщества и был одной из ведущих мировых держав. Система трудового перевоспитания была расширена после 1979 года, причем под руководством Дэн Сяопина – архитектора легендарного экономического роста Китая в последние четыре десятилетия. Дэн рассматривал эту систему как полезное дополнение к своей программе экономических реформ. В 2012 году в КНР насчитывалось примерно 350 лагерей перевоспитания, в которых содержались 160 000 заключенных. Для того чтобы отправить человека в такой лагерь на срок до четырех лет, не требовалось никакого судебного процесса.

Лагеря перевоспитания – лишь часть огромного архипелага исправительных центров и различных нелегальных «черных тюрем» в китайской провинции; дополнением к нему служит обширная «общественная исправительная система», которая в последние годы быстро расширяется. В мае 2014 года эта система «исправляла» 709 000 человек.

Борьба со «скрытыми контрреволюционерами» продолжается. В октябре 2013 года председатель Си Цзинпинь с похвалой отозвался о «системе Фэнцяо» и рекомендовал партийным кадрам следовать этому примеру. Речь идет о районе в провинции Чжэцзян, в котором во время кампании «четырех чисток», начатой Мао в 1963 году, людей не арестовывали, а заставляли следить друг за другом, доносить на своих соседей и помогать «перевоспитывать» их. Это была прелюдия к «культурной революции», в ходе которой погибли сотни тысяч, а то и миллионы невинных китайцев (точное количество жертв неизвестно и не разглашается до сих пор).

Китайский Левиафан, как и Левиафан Третьего рейха, вполне способен разрешать общественные конфликты и достигать поставленных целей. Но он пользуется этой способностью не для расширения свободы, а для неприкрытого подавления и доминирования. Да, этот Лефиафан покончил с «войной всех против всех», но заменил ее другим кошмаром.

Левиафан-Янус

Первый изъян в тезисе Гоббса заключается в предположении о том, что у Левиафана лишь одно лицо. В действительности же он двулик, как бог Янус. Одно из этих лиц действительно напоминает то, что нарисовал Гоббс: этот Левиафан предотвращает войну, защищает своих подданных, разрешает конфликты, предоставляет общественные услуги, удобства и экономические возможности, закладывает основы экономического процветания.

Но другое лицо Левиафана – это страшное лицо деспота: он заставляет молчать своих граждан и не обращает внимания на их желания. Он доминирует над ними, бросает их за решетку, калечит их и убивает. Он похищает плоды их труда или помогает другим делать то же.

Некоторые общества, такие как Германия во времена Третьего рейха или Китай под правлением Коммунистической партии, видят лишь ужасное лицо Левиафана. Они страдают от доминирования, но на этот раз его причина – само государство и те, кто облечен государственной властью. Определяющая характеристика Деспотического Левиафана – это не то, что он подавляет и убивает своих граждан, а то, что он не оставляет обществу и рядовым гражданам никаких средств, которые могли бы сдержать его мощь и ограничить его всевластие. Китайское государство не потому деспотическое, что оно отправляет своих граждан в лагеря перевоспитания. Оно отправляет своих граждан в лагеря перевоспитания именно потому, что может это делать, а может оно потому, что оно деспотическое и не сдерживается обществом, которому неподотчетно.

Здесь мы возвращаемся к упомянутой в предисловии проблеме Гильгамеша. Деспотический Левиафан создает мощное государство, но затем использует его для доминирования над обществом, иногда с помощью откровенных репрессий. Какова же альтернатива? Прежде чем ответить на этот вопрос, обратимся к другому изъяну в концепции Гоббса – к его предположению о том, что отсутствие государства непременно означает насилие.

Клетка норм

Хотя прошлое человечества изобилует примерами самых разнообразных войн, имеется и довольно много примеров безгосударственных обществ, которым удалось поставить насилие под контроль: от пигмеев мбути в тропических лесах Конго до нескольких крупных этносов в Западной Африке, таких как аканы на территории современной Ганы и Кот-д’Ивуар. Британский администратор Броди Крукшенк писал в 1850 году, что

тропы и дороги Ганы в той же степени безопасны для переправки товаров и так же свободны от помех любого рода, как и наиболее используемые дороги самых развитых стран Европы.

Как и предсказывал Гоббс, в отсутствие войны расцвела коммерция. Крукшенк отмечал:

Не было ни одного удаленного уголка в этой земле, в котором не ступила бы нога какого-нибудь предприимчивого торговца. В каждой деревне можно увидеть ленты из манчестерского хлопка и китайского шелка, развешанные по стенам домов или по деревьям на рыночной площади, привлекающие внимание деревенских жителей и пробуждающие в них жажду наживы.

Столь процветающая торговля невозможна в обществе, неспособном разрешать конфликты и до определенной степени обеспечивать правосудие. И действительно, судя по наблюдениям, который сделал чуть позже в том же XIX веке французский торговец Жозеф-Мари Бонна,

первые часы дня в маленьких деревнях посвящены именно отправлению правосудия.

Каким же образом акана отправляли правосудие? С помощью социальных норм – обычаев, традиций, ритуалов и образцов приемлемого поведения, которые культивировались на протяжении многих поколений.

Бонна описывал, как деревенские жители собираются на совет. Старейшины, которых «сопровождают те из жителей деревни, кто не занят сейчас работой»,

рассаживаются под самым тенистым деревом, а следующие за каждым старейшиной рабы несут стул для него. Собрание, всегда включающее большую часть жителей, выслушивает споры и соглашается с мнением одной из спорящих сторон. В большинстве случаев вопрос решается по взаимному согласию, и виновный выплачивает штраф, обычно в виде определенного количества пальмового вина, которое тут же распределяется среди присутствующих. Если же вопрос более серьезный, то в виде штрафа назначается овца, а также определенное количество золотого песка.

Итак, община выслушивает дело и на основании социальных норм определяет виновного. Затем те же нормы определяют порядок выплаты штрафа, возмещения или иной формы возмездия. Хотя Гоббс считал основанием правосудия всемогущего Левиафана, обычаи многих народностей в этом отношении не слишком отличаются от обычаев акана. Социальные нормы определяют, что правильно, а что неправильно, какое поведение недопустимо и в каких случаях человека или его родственников следует осудить и лишить общественной поддержки. Нормы также играют ключевую роль в связях людей друг с другом и в координации их действий – так, чтобы они были способны предпринять совместные усилия в борьбе против других общин или против того, кто совершил серьезное преступление в их собственной общине.

Хотя нормы играют важную роль даже в условиях деспотии (вряд ли нацистский режим смог бы выжить, если бы все немцы решили, что он нелегитимен, прекратили бы с ним сотрудничать и восстали против него), особенно они важны в отсутствие государства – потому что в этом случае нормы представляют собой единственный инструмент, позволяющий обществу избежать войны всех против всех.

Однако с точки зрения свободы эта проблема не так однозначна. Те же нормы, которые возникли и развивались ради координации совместных действий, разрешения конфликтов и отправления правосудия, в то же время создают своего рода клетку (cage) и порождают подавляющее доминирование (пусть и несколько иного рода, чем при деспотизме). Это верно для любого общества, но в обществах, которые обходятся без центральной власти и опираются исключительно на социальные нормы, клетка норм (cage of norms) становится особенно тесной и удушающей.

Понять, как образовались эти нормы и как они ограничивают свободу, можно на примере тех же аканов, нравы которых описал еще один британский чиновник, капитан Роберт Раттрей. В 1924 году Раттрей стал первым руководителем антропологического департамента ашанти – одной из крупнейшей группы аканов, проживающей на территории британской колонии Золотой Берег (ныне Гана). В обязанности Раттрея входило изучение обычаев и религиозных верований ашанти. Он приводит следующую пословицу ашанти: