Эльфийский корабль

Поэтому около десяти часов вечера они бросили якоря в тихой речной заводи – в одной из тех, что покрыты ковром из лилий и весьма похожи на болота, в которые время от времени угрожала превратиться вся река. Заводь была расположена в низине, и все луга вокруг до сих пор были залиты водой, которую принес шторм еще неделю назад. Толстые стволы ив торчали из тихой воды, и на всякий случай путешественники привязали веревку к самому толстому из них.

Эскаргот порылся в своем мешке и извлек оттуда бутылочку хереса и мешочек грецких орехов. При свете одного из фонарей все четверо уселись на палубе и стали грызть орехи и отхлебывать херес, который оказался весьма недурным – его сделали за морем, на Океанских Островах. Джонатан был удивлен, обнаружив, что Ахаву так же нравятся орехи, как и всем остальным, – даже больше, чем Дули, который просто разбивал их ради интереса и один за другим скармливал псу. Было несколько прохладно устраивать пикник на палубе, но ночь выдалась настолько ясной, а звезды сверкали так ярко, что не устроить его было бы просто стыдно. Когда из-за холмов наконец показалась луна, путешественники увидели лишь очень тоненький серп, но ведь два дня назад ее вообще не было. И серп этот глядел очень дружелюбно.

Дули, который под влиянием рассказов Эскаргота все еще находился в состоянии благоговейного ужаса, все же решил, что дедушка слегка привирает, рассказывая о том, как он летал к Луне и был там среди воздушных пиратов. Слово “привирает” показалось Джонатану вполне уместным, но его слегка удивила реакция самого Эскаргота на заявление Дули. Он пробормотал что-то насчет того, что это было давно, и тут же перевел разговор на другую тему. Объяснить это можно было лишь тем, что или эта история на самом деле была из области выдумок, или же, что очень вероятно, в ней должны были упоминаться украденные часы, а Эскаргот очень сожалел об этом факте. Джонатан не был уверен, прав он в своих размышлениях или нет, но, так или иначе, историй о Луне и воздушных пиратах в тот вечер больше не было.

Сменить тему разговора труда не составило. Эскаргот обратил их внимание на дрожащие огни, которые двигались среди деревьев на далеком берегу. Джонатан тут же вскочил и загасил все фонари, какие были на плоту. Путешественники напряженно всматривались в темноту. Света луны оказалось недостаточно для того, чтобы разглядеть, кто там шел. И слышали они лишь шуршание каких-то животных у берега, стрекотание сверчков да кваканье лягушек. Джонатан пристально разглядывал приближающиеся огни, и от попыток разглядеть что-либо в темноте его глаза сделались большими, как тарелки. Дули начал что-то шептать, но Эскаргот зашикал на него. Минут пять они сидели не шелохнувшись и наблюдали за тем, как по тропинке вдоль реки друг за другом прошли шестьдесят или даже восемьдесят гоблинов. По сравнению с той толпой, которая напала на их плот, эти гоблины были на удивление благоразумны – они шли, освещая свой путь полудюжиной горящих факелов. Среди них было несколько гоблинов огромного роста – в два раза больше, чем обычно, то есть почти таких же, как средний эльф. Однако из-за мерцающего пламени факелов сказать, какие именно гоблины отличались высоким ростом, было, как ни странно, невозможно. Когда они вышли прямо к реке и от плота их отделяло всего пятьдесят-шестьдесят ярдов, Джонатан разглядел наконец огромного, страшного гоблина, бледного и безобразного, который выглядел гораздо отвратительнее, чем его товарищи. Но едва Джонатан различил его в толпе других гоблинов, как он вдруг как будто сократился, изменился и уменьшился вдвое, а другой гоблин, рядом с ним, неожиданно увеличился в размере и стал ростом с эльфа, отчего все остальные стали казаться совсем мелкими.

– Что-то нехорошее они затеяли, – прошептал Профессор Вурцл, когда гоблины наконец прошли и только отблески факелов мелькали среди далеких деревьев. – Как вы думаете, куда они направляются?

– Может быть, к первой сторожевой башне, – предположил Эскаргот.

– Хозяин окажет им весьма горячий прием, – добавил Профессор. – Ему не понравились даже мы с Джонатаном и Дули, когда проплывали мимо на полуразвалившемся плоту; воображаю, как ему понравится толпа гоблинов с факелами.

– С таким же успехом они могли отправиться к переправе Сноупа, – сказал Эскаргот.

Джонатан усмехнулся:

– В таком случае они легко могут натолкнуться на компанию Сквайра, и как же им не повезет тогда!

– Будем надеяться, что они не натолкнутся ни на кого этой ночью, – произнес Эскаргот. – Нет, парни, этих гоблинов слишком много для того, чтобы играть с ними в ладушки, и, кроме того, они способны не только на то, чтобы наливать мед в шляпы честных людей.

– Это просто беспрецедентно, – проговорил Профессор, зажигая трубку. – Мне очень сильно не понравились эти гоблины.

– А почему? – поинтересовался Дули.

– Они занимаются плохими делишками, – объяснил ему Эскаргот, – и гадят самыми разными способами.

Джонатан представил себе, как сощурился Эскаргот, и понадеялся, что он на самом деле так же уверен в своих силах, как старается это показать. Этот трудный разговор, когда каждый храбрился, был нужен им до окончания путешествия.

Ночью они решили нести дежурство. Эскаргот вызвался дежурить первым и затем должен был разбудить Джонатана. Сыровар сам предпочел бы дежурить первым, но он целый день крутил педали колеса, и это вымотало его, поэтому он чувствовал себя уставшим, как после продолжительного купания. С другой стороны, проспав всего два часа, ему было бы трудно потом следить за окружающей обстановкой и не уснуть.

Но когда Джонатан проснулся, он увидел, как в окошко рубки бьет солнечный свет, а Эскаргот плещет себе на лицо водой из чашки – его плащ, уже вполне видимый, лежал на его спальном мешке. Чудесные запахи бекона и кофе наполняли рубку, и Профессор позвякивал двумя шипящими сковородками, стоящими на походном очаге, и помахивал вилкой над потрескивающим беконом.

– Сколько времени? – спросил Джонатан. – Я пропустил свое дежурство.

Он опустил негнущиеся ноги на пол. Его икры и бедра гудели так, словно он всю ночь крутил педали.

– А я пропустил свое, считай, на целую неделю, после того как продал одну вещицу, – произнес Эскаргот. – Солнечные часы, сделанные из кальмара, показывали время точнее, чем мои часы. Потом я обменял их на те карманные часы, о которых вы уже слышали. Но я сделал только хуже. От этих часов были одни несчастья. А избавление от этих часов было еще большей ошибкой. Но я готов исправить все это. Если бы я сохранил свои часы из кальмара, ничего бы не произошло. Вот подумайте, смогли бы вы увидеть всех этих эльфов, гномов, коротышек, гоблинов, и кто знает, кого еще, если бы я не обменял часы? Вряд ли. А часы из кальмара – это самая странная вещь на свете.

К этому времени Джонатан уже встал и разминал мышцы. Он прохаживался так, как делал это, должно быть, один из тех коротконогих троглодитов из музея в городке Твомбли, прежде чем превратиться в окаменелость. Джонатану пришло в голову, что, по всей вероятности, сильная физическая нагрузка и явилась причиной того, что троглодиты окаменели, – ваши конечности делаются с каждым днем все тверже и наконец в одно прекрасное утро вы просыпаетесь и обнаруживаете себя совершенно застывшим, после чего вам придется лишь выкатываться из своей постели. Но тут Джонатан заметил, что его конечности уже стали гибкими, а ведь прошло совсем немного времени. По-видимому, это произошло под влиянием запахов кофе и бекона.

– Кто-нибудь должен был разбудить меня ночью, – сказал Джонатан. – Сам я бы ни за что не проснулся.

Эскаргот натянул свой плащ и исчез из виду.

– Я весь день ничего не делал, только болтал. Если вы будете слишком много разговаривать, то сойдете с ума. Это уже доказано. Верно, Профессор?

Профессор кивнул, но Джонатану показалось, что он сделал это лишь из вежливости.

– Таким образом, – продолжал Эскаргот, – я решил, что если я просижу всю ночь, раздумывая о том о сем, то буду молчать, даже если слова попытаются сами вылезать из меня. У эльфов есть пословица на эту тему, они говорят, что молчание – золото. Они считают, что чем больше молчишь, тем мудрее становишься. Для того чтобы понять, насколько ценна философия, достаточно часок, не больше, пообщаться с эльфами. Да, кстати, вы знаете, что сказал этот Бламп, когда их корабль отправился на следующую ночь в плавание?

– Нет, – ответил Джонатан, – мне кажется, Бламп отплыл еще до того, как мы отправились в Гавань Дроздов.

– Ничего подобного, – заявил Эскаргот. – Они ждали меня. Ну и подарочек этот Бламп. Он, конечно, не семи пядей во лбу, как, например, Твикенгем, но сообразителен. Он был уже здесь, на борту, когда ставили парус на грот-мачте, и он закричал на меня, когда мы с Твикенгемом побежали в “Луну и Шляпу”. Он кричал и махал все время Сквайру, чтобы привлечь его внимание. Он крикнул: “Почему этот коротышка такой неповоротливый и медлительный?” Твикенгем не расслышал его, но я услышал и пожал плечами. И тут он стал смеяться как сумасшедший и закричал: “У него может начаться трупное окоченение!” Он захохотал так, что свалился на эту проклятую палубу и двум эльфам пришлось помочь ему добраться до его экипажа. И все это время он с гиканьем выкрикивал что-то совершенно безумное. Вот вам и капитан эльфов.

– У нас просто недоразвитое чувство юмора, это точно, – сказал Профессор, – но мне кажется, что даже безумная веселость лучше никакой.

– Думаю, шутка была очень хорошей, – вставил Джонатан и несколько раз повторил ее про себя, чтобы потом не забыть так же подшутить над Гилроем Бэстейблом.

Дули, который вошел в рубку, чтобы позавтракать, спросил:

– А что могло бы начаться?

– Трупное окоченение, – объяснил Эскаргот.

– Что это такое?

Профессор начал было объяснять, но в результате шутка потеряла всю свою остроту. Наконец он бросил объяснения и сказал Дули, что совершенно неважно, что происходит с телом после смерти.

– Тогда мы должны были окоченеть прошлой ночью, – сказал Дули, – потому что я не мог с трудом ходить.

Профессор сказал, что Дули выразился неправильно, что надо было сказать “я едва мог ходить”, но раскрытие тайн грамматики увенчалось не большим успехом, чем научное объяснение сущности трупного окоченения. И во время завтрака все уже забыли об этом.

– А где можно достать эти часы, сделанные из кальмара? – поинтересовался Джонатан у Эскаргота.

– Я сделаю вам такие. Если мы когда-нибудь окажемся на побережье, потратим на это один день. Но мы должны поймать речного кальмара. Вам не нужно много их. Хитрое переплетение щупальцев. У них слишком много ног. Тебе придется их подравнивать.

– У меня были улиточные часы, – сказал Джонатан. – Они шли очень хорошо, только не во время снегопада.

– Никогда не слышал о таких часах, – произнес Эскаргот.

– Я сам их изобрел, – пояснил Джонатан. – Но их можно использовать только дома. Если в пять утра выйти на лужайку, там можно найти сотен шесть улиток, к все куда-то ползут. Едят траву и тому подобные вещи. Вы должны быть осторожны, чтобы не наступить на них. В шесть тридцать их остается всего лишь штук двадцать, и все они ползут к кустам, прежде чем покажется солнце. К семи пятнадцати вы найдете всего лишь одну улитку. Я думаю, эта улитка в их племени – что-то вроде деревенского дурачка; наверное, она не в состоянии различать, сколько сейчас времени. Она несколько запутывает часы. И потом уже, ночью, все повторяется, только в обратном порядке.

– Не слишком-то это точные часы, Джонатан, – сказал Профессор.

– Они хороши, когда нечего делать, – сказал Джонатан в поддержку этих часов, – но точно определять по ним время – весьма нудное занятие.

– И чтобы выполнить эту нудную работу, нужно еще очень рано встать, – заметил Эскаргот. – Я сделаю вам часы из кальмара, Бинг. Они будут идти и днем, и ночью.

В окно рубки они видели деревья, покачивающиеся под дуновением утреннего бриза. Он был не таким уж сильным, но путешественники поднялись и стали ставить паруса, а затем медленно поплыли вверх по реке в лучах нежаркого утреннего солнца.

Так прошло два дня; время от времени, когда стихал ветер, они крутили гребное колесо, с помощью шестов пробирались среди отмелей и медленно, но верно двигались вперед. В то утро, ниже по течению, они заметили дым, который поднимался с берега Горной Страны. Дым поднимался большими темными клубами; он был настолько густой, что почти час заслонял небо на востоке. Может быть, это горел лес, а может, и какой-нибудь амбар. Вечером путешественники заметили клубы дыма от другого пожарища, но с наступлением сумерек он исчез из вида. Друзья не сомневались в том, что шествующая ночью толпа гоблинов и эти пожары как-то связаны между собой. Джонатану пришлось согласиться с Профессором, что сейчас было не время бездельничать, потому что селения в холмистой долине, может быть, ужевсе в руинах.

Но они ничего не могли сделать с этими пожарами в низовье реки. Прошла ночь, за ней другая, и на шестой день путешествия они были уже возле разрушенного Малого Стутона, который выглядел достаточно странно – как будто он был разрушен не две недели назад, а гораздо раньше. Дома, стоявшие вдоль берега, были покрыты ползущей лозой дикого винограда, который проникал в окна, и вылезал из них, и даже прорастал сквозь черепицу на крышах. Из щелей в некоторых домах сочился тусклый свет – словно внутри горели лампы или свечи. Но не исключено, что это была всего лишь игра солнечного света, который иногда показывался сквозь бреши в затянутом тучами небе. Тоненький дымок поднимался из одной трубы, что показалось путешественникам еще более странным. Они не знали, как понимать этот дым – или свет ламп, если это, конечно, были лампы, – было ли это хорошим сигналом, означавшим, что Малый Стутон все-таки не совсем брошен, или плохим – свидетельствующим о том, что здесь опять орудуют гоблины. Профессор сказал, что хотел бы знать, что же происходит; его просто приводила в ужас мысль о том, что в покинутых домах могут жить гоблины. Эскаргот возразил, что он слышал и не о таких странностях. И то, что происходит в этих темных лесах, в общем-то, не является чем-то необычным. И он, и Джонатан считали лишним останавливаться здесь только затем, чтобы удовлетворить любопытство, и Профессор наконец согласился с этим.

До девяти часов утра ветра почти не было, но затем он задул, правда в сторону моря. Даже Дули понял, что надвигается буря, – ветер был влажным и пах водой; он несся со стороны Белых Скал, которые время от времени показывались из-за облаков, хотя были слишком далеко и путешественники не могли услышать раскаты грома.

Около десяти часов пошел дождь – большие круглые капли падали с серого неба, и шлепались на палубу и крышу рубки, и ручейками стекали вниз. Теперь уже не было опасности, что какие-нибудь бочонки или что-то еще начнет кататься по палубе, поскольку весь груз был спрятан в рубке. Снаружи оставались лишь сиденья, приделанные к палубе.