Зачем убили Джона Кеннеди. Правда, которую важно знать

В Гефсиманском аббатстве ответ Томаса Мертона на разрешение Карибского кризиса также выразился в благодарственной молитве. Он написал Даниэлю Берригану: «Что касается Кубы, слава Богу, на этот раз мы избежали последствий нашей собственной глупости. Мы успешно попадаем в позиции, где нужно “нажимать кнопку” и т. п. Я все больше осознаю, что весь этот военный вопрос – девять десятых нашей собственной сфабрикованной иллюзии… Я думаю, что Кеннеди хватает здравого смысла, чтобы избежать наихудших неправедных деяний, он действует так, будто знает, что надо делать. Но, похоже, мало кто еще это понимает»[132 - Томас Мертон, письмо Дэниелу Берригану от 27 ноября 1962 г.; в “The Hidden Ground of Love: The Letters of Thomas Merton on Religious Experience and Social Concerns”, edited by William H. Shannon (New York: Farrar, Straus & Giroux, 1985), p. 75.].

Что касается урегулирования президентом кризиса, Мертон написал Этте Гуллик в Англию: «Конечно, обстоятельства были такими, какими были, у Кеннеди практически отсутствовали альтернативы. Я же возражаю против того, чтобы обстоятельства были такими, как результат глупости и близорукости политиков, у которых нет как таковых политических взглядов»[133 - Merton, “Cold War Letters,” p. 190.].

В письме Этель Кеннеди он продолжил эту мысль: «Кубинское дело было крайне опасным, но в таких обстоятельствах, я думаю, Джон Кеннеди справился с этим очень хорошо. Я говорю об обстоятельствах, потому что только мимолетный взгляд на эту ситуацию доставляет радость. Это был кризис, нужно было что-то делать, и выбор был лишь из нескольких зол. Он выбрал наименьшее из зол, и это сработало. В целом все это продолжает оставаться гадким»[134 - Томас Мертон, письмо Этель Кеннеди от 14 мая 1963 г.; в “Hidden Ground of Love,” p. 447.].

Днем в воскресенье 28 октября, после разрешения кризиса, Роберт Кеннеди вернулся в Белый дом и долго беседовал с президентом. Когда Роберт собрался уходить, Джон сказал, намекая на смерть Авраама Линкольна: «Этим вечером мне нужно пойти в театр». Его брат ответил: «Если пойдешь ты, пойду с тобой и я»[135 - R. Kennedy, “Thirteen Days,” p. 110.]. Прошло не так много времени, прежде чем это случилось с обоими.

Третьим заливом Свиней для Джона Кеннеди было его обращение к студентам Американского университета в Вашингтоне. Редактор Saturday Review Норман Казинс так обобщил смысл этой замечательной речи: «10 июня 1963 г. в Американском университете президент Кеннеди предложил положить конец холодной войне»[136 - Norman Cousins, “The Improbable Triumvirate” (New York: W. W. Norton, 1972), p. 9.].

«Рыцарь» холодной войны Джон Кеннеди возвращался в прямом библейском смысле этого слова (teshuvah – «возвращение к Богу» в Еврейских писаниях, metanoia – «переосмысление» по-гречески, «покаяние» (repentance) – по-английски). В Карибском кризисе Джон Кеннеди как президент Соединенных Штатов начал раскаиваться и отворачиваться от соучастия в худшем проявлении американского империализма – готовности уничтожить мир, чтобы «спасти его» от коммунизма. Тем не менее, отойдя от края пропасти, Кеннеди, казалось, был не способен начать движение в новом направлении.

После разрешения ракетного кризиса он был одновременно полон надежд и разочарований. Неизбежность всеобщего уничтожения заставила его и Хрущева искать пути к новым переговорам. Однако на протяжении нескольких месяцев после кризиса противникам, казалось, никак не удавалось использовать эту возможность.

Они сходились во мнении, что запрещение ядерных испытаний должно стать очередным важным шагом от края пропасти. Тем не менее у того и у другого была уже история проведения ядерных испытаний, загрязнявших атмосферу и усиливавших напряженность. В ответ на ядерные испытания Советского Союза летом 1961 г. Кеннеди возобновил 25 апреля 1962 г. в США испытания в атмосфере. Затем с апреля по ноябрь 1962 г. Соединенные Штаты осуществили серию из 24 ядерных взрывов в южной части Тихого океана[137 - Richard Reeves, “President Kennedy: Profile of Power” (New York: Touchstone, 1993), pp. 312, 339, 514.].

В контексте их хрупкого перемирия в ракетном кризисе и ядерных испытаний в манере «око за око» Кеннеди и Хрущеву было чрезвычайно трудно договариваться о запрещении испытаний. Хрущев заявил, что Соединенные Штаты используют свое условие об инспектировании ядерных полигонов как стратегию шпионажа за СССР. Во имя мира он уже согласился на условие США о трех ежегодных инспекциях, но это привело лишь к тому, что американцы вдруг потребовали больше. Кеннеди на это ответил, что Хрущев неправильно понял исходную позицию США. На что Хрущев просил посредника передать:

«Можете сказать президенту, что я принимаю его объяснение о честном недопонимании и предлагаю двигаться дальше. Но следующий шаг за ним»[138 - Cousins, “Improbable Triumvirate,” p. 101.].

Кеннеди принял вызов Хрущева. Его речь в Американском университете преодолела мертвую точку, изменив контекст. Выразив понимание позиции русских, Кеннеди достучался до Хрущева. Теперь у них было пять с половиной месяцев, оставшиеся до убийства Кеннеди, для выстраивания мирных отношений. В то время как речь Кеннеди вызвала доверие Хрущева, между президентом и его собственными военными советниками и советниками по разведке разверзлась еще большая пропасть. Для Пентагона и ЦРУ высказывания президента о мире в Американском университете, казалось, сделали его сообщником врага.

Их противодействие Кеннеди можно понять с точки зрения независимости, которую они приобрели за время холодной войны. Мы уже видели, как президент Трумэн ликовал при бомбардировке Хиросимы. Из-за своей неспособности понять страдания людей, попавших в зону ядерного гриба в Хиросиме и Нагасаки, администрация Трумэна открыла эру атомной дипломатии, в основе которой была гордыня. Чрезвычайно самоуверенный из-за пока «эксклюзивного» обладания атомной бомбой Трумэн пытался диктовать Советскому Союзу послевоенные условия в Восточной Европе. Через месяц после Хиросимы на лондонской встрече министров иностранных дел Советы отклонили требования США, подкрепленные атомным оружием. Джон Фостер Даллес, присутствовавший на лондонской встрече, расценил это как начало холодной войны[139 - Gar Alperovitz, “Atomic Diplomacy” (New York: Penguin Books, 1985), p. 8.]. В сентябре 1945 г. Трумэн заявил, что он не заинтересован в международном контроле над ядерным оружием. Если другие страны желают «догнать» Штаты, сказал он, «им [придется] делать это самим, как это делали мы». Трумэн согласился с комментарием друга о последствиях этой политики: «Тогда, господин президент, вот что последует за этим. Начало гонки вооружений»[140 - Там же, с. 58.].

Трумэн продолжал использовать бомбу в качестве угрозы для того, чтобы заставить Советы идти на уступки. Он считал, что успешно применил эту стратегию в Иране всего через семь месяцев после Хиросимы и Нагасаки. Советская армия продолжала оккупировать территории на севере Ирана, стремясь получить доступ к нефтяным месторождениям, подобным тем, что были у англичан на юге. Позже Трумэн рассказывал сенатору Генри Джексону, как вызвал в Белый дом советского посла Андрея Громыко. Президент потребовал, чтобы советские войска эвакуировались из Ирана в течение 48 часов, иначе Соединенные Штаты используют свое атомное оружие. «Мы сбросим бомбу на вас», – сказал он Громыко. Войска были выведены в 24 часа[141 - Daniel Ellsberg, “Call to Mutiny,” in Protest and Survive, edited by E. p. Thompson and Dan Smith (New York: Monthly Review, 1981), pp. i-ii; цитата из статьи в Time (январь 1980 г.).].

Для сдерживания Советского Союза на более широком фронте Соединенные Штаты применяли стратегию «холодной войны». Политика сдерживания была сформулирована сотрудником Госдепартамента, дипломатом Джорджем Кеннаном, и опубликована в журнале Foreign Affairs под псевдонимом «Х» в июле 1947 г. Хотя Кеннан заявлял, что цель сдерживания была более дипломатической и политической, нежели военной, Пентагон окружил СССР американскими военными базами и силами патрулирования.

Чтобы соответствовать эффективности тоталитарного врага, военачальники США настаивали на введении закона, который позволит привести нацию в состояние постоянной готовности к войне. Таким образом, Закон о национальной безопасности 1947 г. заложил основы полицейского государства с его составляющими: Советом национальной безопасности, Советом по ресурсам для нужд национальной безопасности, Советом по вопросам снабжения, Советом по исследованиям и разработкам, Министерством обороны, Объединенным комитетом начальников штабов и Центральным разведывательным управлением (ЦРУ)[142 - Michael J. Hogan, “A Cross of Iron: Harry S. Truman and the Origins of the National Security State, 1945–1954” (New York: Cambridge University Press, 1998), p. 65.]. Прежде чем был принят этот закон, госсекретарь Джордж Маршалл предупреждал президента Трумэна о том, что тот предоставляет новому разведывательному агентству «почти неограниченные» полномочия[143 - Там же, с. 56.], об этой критике ЦРУ Трумэн вспомнит слишком поздно – после убийства Джона Кеннеди.

Совет национальной безопасности при Трумэне сделал 18 июня 1948 г. следующий шаг в «зыбучие пески» ЦРУ и утвердил сверхсекретную директиву NSC 10/2, которая давала санкции американской разведке на проведение широкого спектра тайных операций: «пропаганда, экономическая война, превентивные спецоперации, включая саботаж, антисаботаж, подрывные и эвакуационные работы; подрывная деятельность против враждебных государств, включая помощь подпольным движениям сопротивления, партизанам и силам освобождения из числа политэмигрантов»[144 - Peter Grose, “Gentleman Spy: The Life of Allen Dulles” (New York: Houghton Mifflin, 1994), p. 293.]. ЦРУ теперь обладало полномочиями военизированной организации. Джордж Кеннан, который способствовал принятию NSC 10/2, сказал позже в свете истории, что это была «самая большая ошибка, когда-либо совершенная им»[145 - Там же.].

Поскольку NSC 10/2 санкционировала нарушения международного права, она также сделала нормой ложь официальных органов власти, как незаменимое прикрытие. Все подобные мероприятия надлежало «планировать и реализовывать так, чтобы ответственность правительства США не была очевидной для непричастных к делу лиц, а в случае выявления участия правительства США у него должна быть возможность правдоподобно отрицать ответственность за них»[146 - Там же, цитата из NSC 10/2.]. Доктрина национальной безопасности на основе «правдоподобного отрицания» соединила ложь с лицемерием. Это породило Франкенштейна.

Правдоподобное отрицание поощряло автономию ЦРУ и других тайных (разведывательных) агентств от правительства. Чтобы защитить видимую власть правительства от протестов и осуждения, ЦРУ было уполномочено не только нарушать международное право, но и делать это с минимумом согласований. Автономность ЦРУ шла рука об руку с правдоподобным отрицанием. Чем более расплывчатым был приказ президента, тем он лучше подходил для последующего «правдоподобного отрицания». И чем меньше было согласований, тем более творчески подходило ЦРУ к толкованию того, о чем думал президент, особенно тот президент, который был с ним так не согласен, что хотел разорвать ЦРУ на тысячу кусочков и развеять по ветру.

На слушаниях по операциям разведки США в Сенате в 1975 г. под председательством сенатора Фрэнка Черча официальные представители ЦРУ неохотно рассказывали о своих попытках ликвидировать Фиделя Кастро. В конце 1960 г., без ведома президента Дуайта Эйзенхауэра, ЦРУ связалось с представителями преступного мира Джоном Росселли, Сэмом Джанканой и Сантосом Траффиканте и предложило им $150 000 за убийство Кастро[147 - “Alleged Assassination Plots Involving Foreign Leaders: An Interim Report”; November 20, 1975 (Washington: U. S. Government Printing Office, 1975), pp. 74–77.]. Гангстеры были счастливы получить заказ от правительства США на убийство человека, который позакрывал их казино на Кубе. Они надеялись, что в случае успеха поставленный США преемник Кастро снова позволит им открыть казино.

Весной 1961 г. без ведома нового президента Джона Кеннеди Отдел технического обслуживания ЦРУ подготовил партию ядовитых таблеток для Кастро. Таблетки были отправлены на Кубу через Джона Росселли. Замысел не удался, потому что кубинские агенты ЦРУ не смогли подобраться к Кастро достаточно близко, чтобы отравить его[148 - Там же, с. 79–82.]. Цель ЦРУ состояла в том, чтобы убить Кастро незадолго до вторжения в залив Свиней. Как сказал разработчик плана операции в заливе Свиней Ричард Бисселл, «убийство должно было подкрепить план [вторжения]. Предполагалось, что к моменту высадки десанта Кастро будет мертв. Однако очень немногие знали об этом пункте плана»[149 - Интервью Люсьена Вандербрука с Ричардом Бисселлом, Фармингтон (штат Коннектикут), 18 мая 1984 г.; цитируется в Vandenbroucke “‘Confessions’ of Allen Dulles,” p. 374.].

После того как президент Кеннеди уволил Бисселла из ЦРУ за его роль в заливе Свиней, Ричард Хелмс[14 - Ричард Хелмс (1913–2002) – кадровый сотрудник американских спецслужб, проработавший там почти всю жизнь – с 1943 г. В молодости в качестве корреспондента одной из американских газет на Олимпийских играх 1936 г. взял интервью у А. Гитлера. Не исключено, что уже тогда имел отношение к американским спецслужбам. Специализировался на тайных операциях, в том числе и тех, к которым США не могли иметь прямого отношения. С 1966 по 1973 г. – глава ЦРУ. Участвовал в организации отстранения Р. Никсона от должности, за что уволен в отставку. В 1973 г. лжесвидетельствовал перед Сенатом под присягой относительно участия ЦРУ в свержении правительства С. Альенде. В 1977 г. приговорен к условному заключению и штрафу, но несмотря на это, в 1983 г. награжден президентом Р. Рейганом «Медалью национальной безопасности». – Прим. науч. ред.], его преемник в качестве заместителя директора по планированию продолжил начатую Бисселлом разработку сценария по устранению Кастро. Хелмс признался комитету Черча, что он ни разу не проинформировал ни президента, ни вновь назначенного директора ЦРУ Джона Маккона о планах убийства. Он также не посвящал в эти планы никого из администрации Кеннеди. Хелмс сказал, что он не собирался утверждать план убийства, потому что не считал убийство предметом, который возможно было обсуждать с высшим руководством[150 - “Alleged Assassination Plots,” p. 151.]. Когда его спросили, был ли проинформирован президент Кеннеди, Хелмс ответил, что «никто не хочет компрометировать президента Соединенных Штатов, обсуждая в его присутствии убийство лидеров иностранных государств»[151 - Там же. с. 150.]. Он также не запрашивал разрешения специальной группы, курировавшей антикастровскую программу, потому как, по его словам, «он не мог представить себе, что такая вещь, как планирование убийства, может обсуждаться большой группой людей, заседающих в правительстве Соединенных Штатов»[152 - Там же, с. 151.].

Джон Маккон и другие члены администрации Кеннеди утверждали, что «убийство выходило за рамки антикастровского плана»[153 - Там же, с. 135.]. Однако Ричард Хелмс и другие сотрудники ЦРУ продолжали разрабатывать сценарии убийств вопреки воле президента.

В ноябре 1961 г., через семь месяцев после вторжения в залив Свиней, Джон Кеннеди спросил журналиста Тэда Шульца во время личной беседы в Овальном кабинете: «Что бы вы подумали, если бы я приказал убить Кастро?» Ошарашенный Шульц сказал, что он против политических убийств в принципе и, в любом случае, сомневается в том, что это решило бы кубинскую проблему. Президент откинулся на спинку кресла, улыбнулся и сказал, что проверял Шульца и согласен с его точкой зрения. По словам Кеннеди, «он находился под большим давлением со стороны советников из спецслужб (которые не были названы), настаивающих на устранении Кастро, но сам он выступал категорически против на том основании, что, по моральным соображениям, Соединенные Штаты никогда не должны участвовать в политических убийствах».

«Я рад, что вы считаете так же», – сказал Кеннеди Шульцу[154 - Tad Szulc, “Cuba on Our Mind,” Esquire (February 1974), p. 90. По словам Дэвида Тэлбота, хотя «критики Кеннеди утверждают, что он завел этот разговор с Шульцом для создания прикрытия на случай раскрытия заговора [против Кастро]», остальные считают это надуманным. Ричард Гудвин, советник Кеннеди, заявил, что если бы Кеннеди планировал убить Кастро, зачем ему было говорить об этом с репортером New York Times, «у которого уже на следующий день после смерти Кастро в руках была бы самая громкая история в мире!» Интервью Дэвида Тэлбота с Ричардом Гудвином в David Talbot, Brothers (New York: Free Press, 2007), p. 94. Фидель Кастро уверил и Тэда Шульца, и Этель Кеннеди, что Джон и Роберт Кеннеди «не причастны к покушениям ЦРУ на его жизнь». Там же, с. 94.].

Ричард Хелмс, однако, так не считал. Хелмс был известен как «человек, умеющий хранить секреты», и это стало названием его биографии[155 - Thomas Powers, “The Man Who Kept the Secrets: Richard Helms and the CIA” (New York: Alfred A. Knopf, 1979).]. Он был мастером использования возможностей правдоподобного отрицания, примером чего стало его руководство и контроль планов ЦРУ по организации убийства Кастро. Как рассказал Хелмс в своих показаниях Комитету Черча, он и другие ветераны холодной войны из числа сотрудников ЦРУ считали, что знают намерения президента лучше, чем сам президент. Такой подход создал проблему для ЦРУ и его союзника Пентагона, когда президент Кеннеди стал действовать по собственному разумению и решил положить конец холодной войне.

На протяжении нескольких недель, предшествовавших выступлению в Американском университете, Кеннеди тщательно готовился одним прыжком перейти к миру. Сначала он присоединился к премьер-министру Великобритании Гарольду Макмиллану, предложив Хрущеву новые переговоры на высшем уровне по договору о запрещении ядерных испытаний. Они предложили провести эти переговоры в Москве, что само по себе было жестом доверия. Хрущев согласился.

Чтобы показать серьезность своих намерений в переговорах, Кеннеди решил приостановить американские испытания в атмосфере в одностороннем порядке. Окруженный советниками, которые были сторонниками продолжения холодной войны, он принял решение самостоятельно – без их рекомендаций и консультаций. Ступая на этот путь, он знал, что немногие поддержат его, а кто-то может и помешать ему, прежде чем он доберется до цели. Он объявил о своей односторонней инициативе в Американском университете как о быстром способе начать переговоры о запрещении испытаний.

Как в своей речи, так и в своих действиях Кеннеди пытался ликвидировать плоды 18-летнего американо-советского раскола на два лагеря. Он видел агрессивность США по отношению к русским, достигшую пика в настойчивом стремлении Пентагона нанести превентивные удары по кубинским пусковым установкам для ракет. Принимая весной 1963 г. решение уйти от демонической диалектики холодной войны, Кеннеди знал, что у него мало союзников в его собственном правительстве.

Кеннеди изложил свои мысли о том, что он назвал «речью о мире», советнику и спичрайтеру Соренсену, и отправил его работать. Лишь некоторые из советников что-то знали о проекте. Один из них, Артур Шлезингер, рассказывал: «Нам было предложено выслать свои лучшие идеи Теду Соренсену и никому об этом не говорить»[156 - Schlesinger, “Thousand Days,” p. 900.]. Накануне выступления советские чиновники и корреспонденты Белого дома были в общих чертах предупреждены. Им сказали, что речь будет иметь важное значение[157 - Sorensen, “Kennedy,” p. 731.].

Президент Кеннеди представил свой доклад выпускникам Американского университета 10 июня 1963 г. как «самую важную тему на земле: мир во всем мире».

«Какой мир я имею в виду? – спрашивает он – Какого мира мы стремимся добиться? Не “американского мира”, навязанного американским оружием. Не мира могилы или рабской покорности. Я говорю об истинном мире, который делает жизнь на земле достойной того, чтобы ее прожить, о том мире, который позволяет людям и нациям развиваться, надеяться и строить лучшую жизнь для своих детей, не о мире исключительно для американцев, а о мире для всех людей, не о мире только в наше время, а о мире на все времена»[158 - “Public Papers of the Presidents: John F. Kennedy, 1963,” p. 460. Все последующие цитаты из выступления в Американском университете взяты со с. 460–464.].

Отказ Кеннеди от «мира по-американски, навязываемого всем с помощью нашего оружия» был актом сопротивления тому, что президент Эйзенхауэр назвал в своем «Прощальном обращении» военно-промышленным комплексом. «Это соединение огромного военного истеблишмента и гигантской военной промышленности, – предупреждал Эйзенхауэр за три дня до инаугурации Кеннеди, – абсолютно новое явление для Америки. Его сильное влияние – экономическое, политическое и даже духовное – ощущается в каждом городе, в каждом государственном учреждении, в каждом подразделении федерального правительства…»

«В правительственных кругах мы должны остерегаться необоснованного обретения влияния военно-промышленным комплексом, независимо от того, было ли оно востребованным или непреднамеренным. Предпосылки губительного роста неоправданного влияния существуют и будут сохраняться в будущем»[159 - Президент Дуайт Эйзенхауэр, «Прощальное обращение», 17 января 1961 г., в “The President Speaks: From William McKinley to Lyndon B. Johnson,” edited by Louis Filler (New York: Capricorn Books, 1965), pp. 367–68.].

То, что Эйзенхауэр в последние часы своего президентства назвал величайшей угрозой нашей демократии, Кеннеди в разгар своего президентства выбрал целью противостояния. Военно-промышленный комплекс всецело зависел от «мира по-американски, навязываемого всем с помощью нашего оружия». Этот «мир», контролируемый Пентагоном, считался незаменимой системой, чрезвычайно выгодным средством сдерживания и победы над коммунизмом. Идя на большой риск, Кеннеди отвергал основы системы холодной войны.