Мерседес из Кастилии, или Путешествие в Катай

– Его проект долго обсуждался на совете в Саламанке[25 - Саламанка – один из крупнейших культурных центров Европы с университетом, основанным в начале XIII в.], и мнения разделились. Самое серьезное возражение было такое: даже если допустить, что земля круглая и что до острова Сипанго можно добраться с запада, сможет ли корабль вернуться? Ведь на обратном пути ему придется плыть снизу вверх! Короче – большинство было против Колона, и я боюсь, он никогда не доплывет до своего Сипанго, поскольку до сих пор так и не снарядился в путь. Странно, что он вообще еще здесь: мне говорили, будто он окончательно решил уехать в Португалию.

– Вы, кажется, сказали, что он уже давно в Испании? – посерьезнев, спросил дон Луис, не спуская глаз с благородной фигуры Колумба, который стоял неподалеку от камня, где устроились собеседники, и спокойно взирал на пышное триумфальное шествие.

– Семь мучительных лет он умолял всех богатых и знатных людей страны снабдить его средствами, необходимыми для его путешествия.

– Если он продержался так долго, значит, у него есть деньги?

– По виду я не сказал бы, что он богат. Я знаю, что он зарабатывал себе на жизнь изготовлением географических карт. Часть времени он проводил в спорах с философами и в ходатайствах перед сильными мира сего, остальное же время трудился в поте лица, добывая своим ремеслом хлеб насущный.

– Ваш рассказ, отец Педро, настолько разжег мое любопытство, что я хочу поговорить с этим Колоном. Он стоит совсем один среди толпы. Пожалуй, я подойду к нему, скажу, что я тоже в какой-то степени мореплаватель, и постараюсь выведать кое-что из его необычайных планов.

– Как же ты думаешь с ним познакомиться?

– Я скажу ему, что я дон Луис де Бобадилья, племянник доньи Беатрисы де Мойя, наследник одного из знатнейших родов Кастилии…

– И ты думаешь, этого будет достаточно? – улыбаясь, спросил монах. – Нет, Луис, нет, сын мой, для какого-нибудь торговца картами было бы довольно одного твоего желания, но Кристовалю Колону этого мало! Он целиком захвачен необъятностью своего проекта, нисколько не сомневается в небывалых его результатах, видит их днем и ночью и так уверен в себе, в своей силе, что ни принц, ни даже король не способны унизить его достоинство. Даже наш славный государь дон Фердинанд не решился бы на то, что ты собираешься сделать, опасаясь встретить молчаливый отпор, а то и услышать резкое слово.

– Клянусь всеми святыми! Вы рассказываете об этом человеке такие необычайные вещи, отец Педро, что мне еще больше хочется с ним познакомиться! Может быть, вы меня представите?

– Охотно. Потому что я сам хочу узнать, что заставило его возвратиться к нашему двору. В последнее его посещение, как я слышал, он твердо решил обратиться со своим проектом к другим государям. Так что доверься мне, дон Луис, и я постараюсь все устроить.

Монах и его нетерпеливый юный собеседник встали с камня и начали пробиваться сквозь толпу к тому, кто занимал их мысли. Однако, когда они подошли достаточно близко, отец Педро не отважился сразу заговорить с Колумбом и терпеливо ждал, чтобы мореплаватель сам его заметил. Но тот долго не обращал на него внимания, взгляд Колумба был устремлен к башням Альгамбры, где с минуты на минуту крест должен был сменить полумесяц. Дерзкий, неугомонный и слишком горячий Луис де Бобадилья едва сдерживался: ему, никогда не забывавшему о своем высоком происхождении и связанных с этим привилегиях, трудно было подавить нетерпение. Еще бы! Какой-то торговец картами, какой-то кормчий так долго заставляет себя ждать! Он подталкивал своего спутника вперед, но тщетно. Наконец нетерпеливые жесты юноши привлекли внимание Колумба. Он оглянулся, встретил взгляд отца Педро, и старые знакомые приветствовали друг друга обычным в те времена учтивым поклоном.

– Поздравляю вас, сеньор Колон, с успешным окончанием осады, – заговорил монах. – Я рад, что вы присутствуете при этом торжестве, потому что слышал, будто важные дела призывали вас в другую страну.

– Ничто не совершается помимо воли Божьей, – отозвался Колумб. – Сегодняшнее событие служит мне уроком настойчивости и еще раз убеждает меня в том, что предопределенное свыше непременно осуществится.

– Я ценю ваше рвение, сеньор. Поистине без настойчивости нет спасения, и я не сомневаюсь, что упорство, с каким вели эту войну наши государи, и славное ее завершение могут служить тому подходящим примером.

– Поистине так, отец Педро, и это пример для всех благих дел, – ответил Колон, или Колумб, как мы его и будем в дальнейшем именовать. В глазах его вспыхнул яркий огонь пророческого восторга, и он продолжал: – Вам может показаться неразумным, что я применяю столь высокое сравнение к себе, но сегодняшний триумф наших государей чудесным образом вдохновляет меня: я тоже должен настойчиво, не отступая, продолжать мои утомительные ходатайства, ибо и они приведут к торжеству правого дела.

– Раз уж вы заговорили о своих планах и намерениях, сеньор, – с живостью подхватил отец Педро, – признаюсь, я этому рад. Здесь со мной один мой юный родственник, ставший чем-то вроде морского бродяги, – причуда молодости, от которой его не могли удержать ни друзья, ни даже любовь. Прослышав о ваших смелых замыслах, он загорелся желанием узнать о них как можно больше из ваших собственных уст, если вы соблаговолите уделить ему внимание.

– Я всегда рад удовлетворить похвальную любознательность отважных молодых людей и охотно сообщу вашему юному другу все, что он захочет, – ответил Колумб с простотой и достоинством, которые разом покончили со всеми притязаниями дона Луиса на роль снисходительного слушателя в предстоящем разговоре.

Юноша понял, что не мореплаватель, а он должен считать себя польщенным, что тот удостоил его беседы.

– Но простите, отец Педро, вы забыли мне представить сеньора, – продолжал Колумб.

– Это дон Луис де Бобадилья. Пожалуй, единственные его достоинства в ваших глазах – это смелость и любовь к морю, а также то, что ваша высокая покровительница маркиза де Мойя приходится ему теткой.

– Одного из двух было бы вполне достаточно, – отозвался Колумб. – Люблю юношескую отвагу, ибо она, несомненно, дается Богом для того, чтобы исполнить Его мудрые предначертания: в этом убеждении я сам черпаю силы и уверенность. Что же касается второго его достоинства, то скажу одно: вместе с Хуаном Пересом де Морачена[26 - Здесь Купер ошибается: Хуан Перес и Антонио Морачена – это два разных лица, что было установлено лишь в конце XIX в.] и сеньором Алонсо де Кинтанилья[27 - Алонсо де Кинтанилья – фактический министр финансов Изабеллы и Фердинанда, один из наиболее верных сторонников Колумба.] донья Беатриса принадлежит к числу моих лучших друзей, а потому ее родственник может рассчитывать на мою признательность и уважение.

Такая речь поразила дона Луиса. Хотя этот чужеземец, который даже говорил по-кастильски с акцентом, был неплохо одет и держался с достоинством, тем не менее он оставался всего лишь кормчим, или капитаном, зарабатывавшим себе на хлеб трудом своих рук. Тем более странным казался его покровительственный тон по отношению к знатнейшему из кастильцев: такое тот мог принять разве что от принца крови! Сначала дон Луис хотел осадить генуэзца, затем – рассмеяться ему в лицо, но в конце концов, видя, что монах относится к мореплавателю с большим почтением, сам почувствовал уважение к этому человеку со столь выдающимися замыслами и сумел не только взять правильный тон, но и ответить Колумбу находчиво и любезно, как и подобало юноше с его именем. Все трое отошли подальше от толчеи и присели на камнях, где уже расположилось отдохнуть немало зрителей.

– Отец Педро, вы, кажется, сказали, что дон Луис побывал в чужих странах? – заговорил Колумб, сам выбирая тему, как если бы имел на то право благодаря своему положению или заслугам. – И сказали, что он влюблен в чудеса и опасности океана?

– Да, это так, сеньор, только не знаю, добродетель это или недостаток. Если бы он уступил настояниям доньи Беатрисы или последовал моему совету, ему не пришлось бы променять рыцарские подвиги на занятие, столь несовместимое с его знатностью и воспитанием.

– Что вы, отец Педро, зачем же так сурово порицать юношу! Про того, кто провел жизнь в океане, нельзя сказать, что он прожил ее недостойно или бесцельно. Бог разделил земли водами не для того, чтобы отдалить людей друг от друга, а дабы люди могли встречаться среди чудес, которыми Он наполнил океан. В юности у всех нас были заблуждения: такое уж это время, когда мы больше слушаемся чувств, нежели разума. И, признаваясь в своей слабости, я не могу кинуть камень в дона Луиса.

– Вам, наверно, приходилось сражаться с нехристями на море? – смущенно проговорил юноша, не зная, как подступиться к интересующему его вопросу.

– Да, сынок, и на море и на суше, – ответил Колумб; такая фамильярность удивила, но не обидела дона Луиса. – Было время, когда я любил вспоминать обо всех пережитых мною опасностях – а повидал я немало бурь и сражений, – но, с тех пор как моя душа пробудилась для великого подвига, все эти злоключения перестали меня волновать.

Отец Педро перекрестился, а дон Луис с улыбкой пожал плечами, как человек, услышавший нечто весьма странное. Однако мореплаватель продолжал говорить со свойственной ему серьезностью:

– Много лет прошло с тех пор, как я сражался против венецианцев вместе с моим родственником и тезкой Колумбом Младшим, как его называли, чтобы не путать с его дядей – адмиралом, носившим то же имя. Помню бой к северу от мыса Сан-Винсенти. В тот кровавый день мы бились с восхода до заката, враг был силен, но судьба хранила меня, и я не был даже ранен. Другой раз галера, на которой я сражался, была охвачена пламенем, и мне пришлось добираться до берега – а он был не близок! – в утлой лодчонке.

Глаза мореплавателя разгорелись, вдохновенный румянец заиграл на щеках, но даже и в своих преувеличениях – а это, конечно, было преувеличением – он сохранял такую сдержанность, серьезность и достоинство, что их невозможно было спутать с досужим легкомыслием людей, у которых мимолетные прихоти заменяют глубокое чувство, а суетные мечты – убежденность и силу воли. Отец Педро не улыбнулся и ничем не выказал недоверия к этим словам. Наоборот, по тому, как набожно он перекрестился, и по сочувственному выражению его лица можно было видеть, что он понимает и разделяет глубокую веру Колумба.

– Смотрите, воздвигается благословенный символ нашего спасения, наш путеводный знак! – вдруг воскликнул монах, раскинув руки, словно желая обнять небеса; он упал на колени и смиренно, до самой земли, склонил обнаженную голову с выбритым кружком тонзуры.

Колумб посмотрел в ту сторону, куда указывал отец Педро, и увидел, что над главной башней Альгамбры сверкает большой серебряный крест, тот самый крест, с которым Фердинанд и Изабелла не расставались в течение всей войны с маврами. В следующее мгновение над другими башнями взвились штандарты Кастилии и святого Яго. Зазвучал победный гимн, сливаясь с церковным песнопением. И началось торжественное шествие, в котором пышность священных облачений соперничала с блеском воинских доспехов. Но это зрелище является скорее достоянием истории, нежели нашего частного и более скромного рассказа.

Глава V

Кто не изведал, как слабы, пусты
Слова перед величьем красоты?
Чей разум был достаточно силен,
Чтобы, восторгом дивным ослеплен,
Не затуманился и не признал хоть раз
Могущество и власть прекрасных глаз?

    Байрон

Эту ночь Изабелла и Фердинанд вместе с кастильским и арагонским дворами впервые провели в стенах Альгамбры. Сразу же после того, как закончилась церковная служба и отзвучал последний молебен, во дворец хлынула целая толпа, за которой, сохраняя подобающую им неторопливость и достоинство, проследовали и государи. Более юные придворные разбрелись по знаменитым дворам и роскошным залам, любуясь красотами дворца, приводившими в восторг их жен и сестер: дело в том, что затянувшаяся осада привлекла к стенам Гранады гораздо больше представительниц прекрасного пола, чем этого требовалось для свиты королевы. Осмотр затянулся до ночи, и лишь темнота на время умерила общее любопытство. Особый интерес вызывал Львиный двор, оставленный Боабдилом в лучшем состоянии, – восточная прелесть этого двора, вернее, то, что от нее сохранилось, до сих пор славится по всему свету. Несмотря на зимнее время, там все утопало в цветах, взращенных искусными руками. Смежные залы – зал Двух Сестер и зал Абенсеррахов[28 - Абенсеррахи – эмиры из династии, основанной Юсуфом ибн Насером в XIII в., и владевшие Гранадой до 1492 г.] – были ярко освещены и заполнены пестрыми толпами придворных, воинов, почтенных священнослужителей и разряженных красавиц.

Альгамбра настолько превосходила все остальные дворцы, возведенные магометанами на Пиренейском полуострове, что даже испанцы, привыкшие к особенностям легкой мавританской архитектуры, были поражены свежестью, новизной и одновременно царственным великолепием этого сооружения. Стены были украшены сложными резными узорами – искусство чисто восточное, неведомое европейцам, – и причудливыми, изящными арабесками, созданными изумительной фантазией величайших мастеров, искусство которых дожило до наших дней и теперь известно повсюду, разве что за исключением Нового Света. Струи фонтанов сверкали во дворах, рассыпаясь алмазными брызгами.

В толпе придворных, прогуливавшихся среди всей этой поистине сказочной роскоши, находилась и Беатриса де Бобадилья, давно уже ставшая женой дона Андреса де Кабрера маркиза де Мойя и теперь носившая его имя. Она по-прежнему оставалась ближайшей и самой доверенной подругой королевы, с которой ее разлучила только смерть последней. На руку маркизы де Мойя легко опиралась юная девушка такой редкой красоты, что мало кто проходил мимо, не оглянувшись, чтобы еще хоть раз посмотреть на столь необычное лицо и фигуру. Это была донья Мерседес де Вальверде, одна из самых богатых и знатных наследниц Кастилии, подопечная, родственница и приемная дочь королевской подруги – именно подруги, потому что слово «фаворитка» никак не соответствовало отношениям между доньей Беатрисой и Изабеллой. Однако вовсе не красота делала Мерседес такой необыкновенной и привлекательной: несмотря на всю ее женственность, изящество и бесспорную прелесть черт, она бы затерялась в толпе более блестящих придворных красавиц. Но ни у одной кастильской девушки не было столь одухотворенного лица, как у Мерседес, или правильнее было бы сказать, что лицо ее отличалось редкой для женщин выразительностью: сияние души, доброта и чувствительность светились в каждой его черточке. К тому же сейчас оно было ясно и безмятежно, а легкая тень грусти только придавала Мерседес особую привлекательность, ничем не умаляя ее красоты.

По другую сторону от маркизы де Мойя шел Луис де Бобадилья, чуть опережая свою знатную тетку и стараясь поймать взгляд Мерседес. Временами, преодолевая смущение, она обращалась к нему, и тогда ее прекрасные синие глаза встречались с горящими черными глазами юноши. Все трое непринужденно болтали о чем придется; король и королева уже удалились в свои покои, а разбившиеся на группки придворные были полностью поглощены новизной обстановки и своими разговорами.

– Нет, это просто какое-то чудо! – воскликнула донья Беатриса, продолжая беседу, явно интересовавшую всех троих. – Как случилось, что ты, морской бродяга и отчаянная голова, до сих пор ничего не слыхал о Колумбе? Ведь он уже столько лет добивается высочайшей поддержки короля и королевы для осуществления своих планов! Кстати, они уже обсуждались на особом совещании в Саламанке. Да и при дворе у него есть сторонники.

– Например, донья Беатриса де Кабрера, – проговорила Мерседес с чуть грустной улыбкой, похожей на отблеск скрытого в глубине души светлого пламени. – Я часто слышала от ее высочества, что вы самая ярая защитница Колумба во всей Кастилии.

– Ее высочество редко ошибается, дитя мое, а в отношении меня – никогда. Да, я поддерживаю этого человека, ибо верю, что он из тех, кто предназначен для великих и славных дел. А то, что он предлагает, намного превосходит самые смелые человеческие планы и даже мечты! Подумай только о людях, обитающих по ту сторону земли, о прямых и коротких путях к ним, о возможности принести им блага нашей святой церкви!

– Конечно, тетушка, конечно! – смеясь, воскликнул Луис. – А вы подумайте о том, какой у вас будет вид в их чудесной компании, когда вам придется прогуливаться вверх ногами, вниз головой! Надеюсь, этот Колумб уже приобрел опыт в таком способе передвижения – без долгой практики там вряд ли можно твердо стоять на ногах! Я бы на его месте начал с окрестных гор, как с букваря: пусть вперед научится ходить по крутым склонам, держась к ним под прямым углом. После этого пусть переходит к грамматике: стены и башни Альгамбры послужат ему подходящими ступеньками к новым успехам!

Мерседес инстинктивно сжала руку своей опекунши, когда та призналась, что верит в великий замысел генуэзца; насмешки же дона Луиса огорчили ее. Она нахмурилась и бросила на юношу взгляд, полный укоризны. Дон Луис больше всего на свете желал завоевать любовь воспитанницы своей тетки, и одного ее неодобрительного взгляда порой бывало достаточно, чтобы погасить кипучую жизнерадостность, которая часто толкала его на вздорные и легкомысленные поступки, в действительности не соответствовавшие серьезности его ума и характера. Теперь же, уловив такой взгляд, он постарался как можно скорее исправить свою ошибку, а потому, едва закончив последнюю фразу, тут же добавил:

– Но я вижу, донья Мерседес тоже принадлежит к партии Колумба. Похоже, он пользуется гораздо большим успехом у кастильских дам, чем у кастильских грандов!

– И в этом нет ничего удивительного, – с задумчивым видом прервала его девушка. – Женщины вообще более чутки ко всему благородному, более восприимчивы к смелым мыслям и более ревностны в богоугодных делах, чем мужчины.