И всех их создал Бог

За стеклом маячила грузная фигура в восточном халате. С изрытого оспой лица на нас зловеще смотрели раскосые глаза-щелочки, левую щеку от уха до подбородка пересекал уродливый шрам, но особенно жутким был единственный черный сальный ус, свисавший с верхней губы почти до ключицы. Экзотически пестрый халат ниспадал с его плеч свободными складками, а скрещенные на животе руки были глубоко засунуты в рукава.

Жена фермера взвизгнула и отпрянула от стола. А я смотрел, не в силах шевельнуться, и не верил собственным глазам. Откуда взялось это леденящее кровь видение на фоне сараев и лугов йоркширской фермы?

Вопли фермерши становились все пронзительней, переходя в истерический хохот, но внезапно она умолкла и медленно направилась к окну. Страшное лицо расплылось в дружеской ухмылке, «Фу-Манчу» выпростал руку из рукава и растопырил пальцы.

– Так это же Игорь! – ахнула фермерша и грозно повернулась к мужу. – И в моем праздничном халате! Это ты его подучил, черт паршивый!

Фермер захлебывался смехом, обмякнув в кресле, – его шуточка удалась как нельзя лучше.

Игорь был одним из военнопленных, недавно водворившихся на ферме. В конце войны их сотнями отправляли трудиться на земле, что устраивало всех: фермеры получали вдоволь рабочей силы, а пленные только радовались возможности дожидаться репатриации, проводя много времени на свежем воздухе и питаясь – если учесть жесткое рационирование и карточки – прямо-таки по-царски. И даже я получил некоторую передышку от вечной необходимости одному справляться с задачей, требовавшей нескольких рук. Помощников у меня теперь появилось хоть отбавляй: они всегда были рады поразмяться, возясь с коровой или лошадью. Все-таки развлечение.

Естественно, подавляющую часть военнопленных составляли немцы, но на фермах работали еще итальянцы и, как ни странно, русские. Я даже растерялся, когда на станции вдруг увидел, что из вагонов выходят сотни, как мне показалось, китайцев в немецких шинелях. Потом я узнал, что это были татары, завербованные немцами и попавшие в английский плен. Игорь был одним из них.

Я знаю немало фермерских семей в наших краях, которые и по сей день ездят погостить у немцев и итальянцев, которых пригрели в ту пору.

Меня все еще душил смех, а фермерша все еще разделывала мужа под орех, когда я сел в машину и справился со списком вызовов.

«Престон, Скарт-лодж, – значилось там. – Хромая корова». Езды было минут двадцать, и я, как обычно, перебирал в уме всякие возможности. Нагноение? А может быть, придется пустить в ход копытный нож. Или просто растяжение… Ну, увидим!

Хэл Престон как раз гнал с луга мою пациентку, и диагноз я поставил прямо в машине. Никакой радости он у меня не вызвал.

Корова еле брела: правая задняя, словно укоротившаяся нога только чуть касалась земли, свисая почти под животом. А огромная шишка в области таза, несомненно, была выпирающей из-под кожи головкой бедра. Вертикальное смещение. Типичное – дальше некуда.

– Утром это с ней приключилось, – сказал фермер. – Вечером все вроде в порядке было. Ума не приложу…

– Все понятно, мистер Престон, – перебил я. – Вывих бедра.

– А это серьезно?

– Да. И очень. Видите ли, чтобы водворить головку кости назад во впадину, требуется огромное усилие. Даже с собакой бывает много возни, а уж с рогатым скотом положение иногда оказывается совсем безвыходным.

Фермер помрачнел.

– А, прах его возьми! Корова-то отличная. Такой удойной – поискать! Ну а вправить не сможете, что тогда?

– Боюсь, она так калекой и останется. У собак иногда образуется надежный ложный сустав. Но не у коров. По правде говоря, многие хозяева сразу решают: чем возиться, лучше тут же прирезать беднягу.

– Черт! Этого я не хочу! – Хэл Престон энергично потер подбородок. – Попробуем, а?

– Отлично. Мне это тоже больше по душе. – Я повернулся к машине. – Сейчас съезжу за намордником для хлороформа, а вы пока не заглянули бы к соседям позвать парней покрепче? Лишним никто не будет.

Фермер обвел взглядом зеленые просторы холмов, где не видно было никаких признаков жилья.

– До моих соседей далековато будет. Да только нынче и без них обойдемся. Вот посмотрите!

Он повел меня на кухню, полную аппетитного благоухания жареной колбасы. Вокруг стола сидели четверо дюжих немцев. Перед каждым стояла тарелка с грудой картошки, капусты, грудинки и колбасы.

– Их прислали помочь мне с сенокосом, – объяснил мистер Престон. – Судя по виду, толк от них будет!

– Вы правы. – Я улыбнулся и приветственно поднял ладонь. Пленные повскакали из-за стола и наклонили головы. – Чудесно, – сказал я фермеру. – Вы пока обедайте. Я вернусь через полчаса.

Когда я вернулся, мы отвели корову на лужок с мягкой травой. Она с трудом ковыляла, волоча почти бесполезную заднюю ногу.

Я пристегнул намордник к рогам и накапал хлороформа на губку. Корова вдохнула невидимые пары, широко открыла глаза от изумления, шагнула вперед и опустилась на траву.

Я просунул ей под ногу круглый кол, поставил у его концов двух самых дюжих пленных, обвязал ногу веревкой чуть выше плюсны, а конец веревки вручил мистеру Престону и двум оставшимся немцам.

Завершив приготовления, я согнулся над крестцом и уперся обеими ладонями в головку бедренной кости. Останется ли она упрямо в этом положении, или я почувствую, как она заскользит вверх по краю впадины на свое законное место?

Ну, будь что будет! Глубоко вздохнув, я крикнул:

– Тяните!

Троица изо всех сил потянула веревку, и на мощных загорелых руках справа и слева от меня вздулись бугры напряженных мышц.

Несомненно, такое перетягивание каната с коровой посередке – зрелище не из самых величественных. А уж научности – ни малейшей. Но в сельской практике так оно чаще и бывает.

Впрочем, мне было не до теоретических рассуждений: все мои мысли сосредоточились на шишке у меня под ладонями.

– Тяните! – вновь завопил я и вновь услышал натужные покряхтывания.

Я стиснул зубы. Проклятая головка не шелохнулась. Неужто и эти усилия не возымеют действия? Кость сохраняла каменную неподвижность.

Я уже готов был признать себя побежденным, как вдруг ощутил под пальцами легкое движение. Остальное заняло несколько секунд. Под моим отчаянным нажимом головка приподнялась и с громким щелчком вошла во впадину. Победа осталась за нами!

Я даже руками замахал от восторга.

– Отлично! Бросайте веревку! – И, на четвереньках перебравшись к голове коровы, снял намордник.

Потом мы все вместе перекатили ее на грудь, и вскоре она уже моргала и встряхивала головой, освобождаясь от дурмана. А я с жадным нетерпением ждал одного из самых дорогих для ветеринара мгновений. И вот корова встала и пошла по лугу, твердо ступая на все четыре ноги. Пять потных физиономий, блестевших в солнечных лучах, озарились еще и радостным изумлением, а я, хотя видел это далеко не впервые, тоже испытал ликующее торжество, которое не может приесться.

Я угостил пленных сигаретами и на прощание поделился с ними чуть ли не половиной моего скудного запаса немецких слов:

– Данке шён, – произнес я от всей души.

– Битте, битте, – закивали они, расплываясь в улыбках. Операция явно доставила им большое удовольствие, и я подумал, что, вернувшись домой, они непременно будут про нее рассказывать.

Несколько дней спустя мы с Зигфридом вылезли из машины на ферме под Харфордом. Вместе мы туда отправились потому, что наш будущий пациент (вол редполлской породы) отличался, как нас предупредили, на редкость дурным норовом, а две пары рук всегда лучше, чем одна.

Фермер проводил нас в загон, где двадцать рогатых голов склонялись над кормушками с турнепсом.

– Вот он! – Указательный палец ткнул в сторону огромного раскормленного вола. – А вон штуковина, про которую я вам толковал. – Теперь палец указывал на болтающуюся под брюхом опухоль величиной с футбольный мяч.

Зигфрид вперил в фермера суровый взгляд:

– Послушайте, мистер Гаррисон, почему вы нам раньше не позвонили? Почему допустили, чтобы она так разрослась?

Фермер стащил шляпу с головы и неторопливо поскреб лысую макушку.