Моя жизнь среди индейцев

После молитвы Одинокий Вапити набил магическую трубку, зажег ее поданным снаружи углем, и трубка пошла по кругу; каждый из нас, выпустив дым к небу и к земле, произносил короткую молитву к Солнцу и Матери-земле. Когда пришел мой черед, я тоже помолился, как умел, вслух, как и все остальные. Никто не улыбался. Товарищи мои верили, что я искренне считаю себя одним из индейцев, говорю, думаю и поступаю как они. Я хотел узнать этот народ, узнать как следует, и считал, что единственный путь для достижения этой цели – пожить некоторое время их жизнью. Итак, я горячо помолился Солнцу, думая о словах, которым меня учили когда?то в далекой отсюда стране: «Да не будет у тебя других богов пред лицом Моим» [13 - Исх. 20: 3.] и т. д. Когда?то я верил во все это и слушал по воскресеньям проповеди пресвитерианского проповедника, грозившего нам геенной огненной и страшным гневом мстительного Бога. Прослушав очередную проповедь, я боялся ложиться спать, ожидая, что во сне меня схватят и ввергнут в погибель. Но все это теперь было в прошлом. У меня не осталось ни веры, ни страха, ни надежды, так как я пришел к выводу, что человек может с уверенностью сказать лишь одно: «Я не знаю». И я охотно молился Солнцу, следуя своему плану.

Осень уже шла к концу, и мы считали, что ассинибойны сейчас далеко, где?нибудь около устья Малой реки – так черноногие называют реку, которую мы зовем Милк. Решено было поэтому отправиться верхом, а не пешком. Излюбленный для набегов способ передвижения – пеший, так как отряд при этом не оставляет следов и может успешно скрываться в дневное время.

Однажды вечером, предводительствуемые начальником отряда, мы выступили, направляясь на юго-восток по темной равнине параллельно реке. Мои товарищи не были похожи на изукрашенных бахромой и бусами, расцвеченных и убранных орлиными перьями воинов, о каких мы читаем в книжках или каких видим на картинках. Они носили простые будничные легинсы, рубашки, мокасины и плащи из одеял или шкуры бизона. Но к седлам у них были привязаны красивые военные наряды, а в скатках из сыромятной кожи лежали головные уборы из орлиных перьев или рогов и хорьковых шкурок. При вступлении в бой, если на то было время, воины облачались в военные наряды. Если времени не хватало, то наряд брали с собой в сражение, так как все части его считались могучими талисманами, особенно рубашка, на которой часто рисовали краской видение владельца. Это какое?нибудь животное, или звезда, или птица, явившиеся индейцу во время долгого поста, обязательного при переходе от беззаботной юности к ответственной жизни воина.

Мы быстро ехали всю ночь, и утро застало нас недалеко от устья реки Марайас. Со всех сторон виднелись мирно отдыхающие или пасущиеся бизоны и антилопы; очевидно, нигде поблизости не было людей.

– Сегодня нам нет нужды прятаться днем, – сказал Мощная Грудь и, отрядив одного из людей наблюдателем на край обрыва, повел остальных вниз в долину, где на берегу реки все, кроме Хорькового Хвоста и меня, расседлали лошадей и пустили пастись; нам же велено было добыть мяса. Заряд пороха и пуля много значит для индейца; так как у меня было много патронов для винтовки Генри и я мог получить их еще вдоволь, то на мою долю выпала приятная обязанность добывать мясо. За ним не пришлось далеко ходить. Меньше чем в полумиле отсюда мы увидели небольшое стадо антилоп, спускавшихся в долину на водопой. Прячась за кустами ирги (канадской рябины) и диких вишен, я сумел подобраться к стаду на сто ярдов и застрелить двух хороших антилоп-самцов. Мы взяли мясо, языки, печень и рубцы и вернулись в лагерь. Скоро все занялись поджариванием любимых кусков на огне – все, кроме Мощной Груди. Ему всегда полагалось лучшее мясо или, если он хотел, язык. Мясо готовил для него юноша, впервые вышедший на тропу войны учиться искусству набегов; юноша этот носил для начальника воду, ходил за его лошадью, был, по существу, его слугой. Начальник отряда – важное лицо, почти столь же недоступное, как генерал армии. В то время как остальные болтают, шутят и рассказывают разные истории у костра, он сидит в стороне, а если хочет – у особого костра. Много времени он проводит в молитве и размышлениях о смысле своих сновидений. Часто бывает, что вдали от дома, накануне вступления во вражескую деревню, начальнику отряда снится сон, который заставляет его повернуть вместе с отрядом назад, не сделав даже попытки достигнуть цели.

Покинув реку Марайас, отряд в дневное время тщательно скрывался и прятал лошадей как можно лучше. Мы обошли по краю восточный склон гор Бэр-По, восточный предел гор Литтл-Рокис (Малые Скалистые), на языке черноногих Ма-кви-ис-стук-из (Волчьи горы). Мы думали, что встретим где?нибудь в этих местах стоянку племени гровантров (читатель помнит, что они в то время были в мире с черноногими), но не увидели никаких признаков их пребывания, кроме следов четырех- или пятимесячной давности, и решили, что гровантры еще находятся на реке Миссури. Каждый раз, как отряд разбивал лагерь, выставляли одного или двух человек в таком месте, откуда можно было обозревать окружающие горы и прерию, и каждый вечер сторожевые докладывали, что животные ведут себя спокойно и что во всей обширной местности нет признаков других людей, кроме нас самих.

Один раз на рассвете мы оказались у подножия очень высокого холма немного к востоку от гор Литтл-Рокис. Мне сказали, что это Хэри-Кэп (Мохнатая Шапка) – удачное название, так как вся верхушка холма покрыта густой сосновой чащей. Мы разбили лагерь у подножия Хэри-Кэп, вблизи ручья на красивой, заросшей травой поляне, со всех сторон окруженной кустарником. Говорящий с Бизоном и я получили приказ взобраться на вершину холма и оставаться там до середины дня, пока нас не сменят. Мы оба оставили себе от ужина по большому куску жареного бизоньего мяса. Выпив столько воды, сколько могли вместить, и захватив жареное мясо, мы взобрались наверх по широкой тропе, протоптанной дикими животными среди сосен, и наконец достигли вершины. Здесь мы обнаружили несколько походных жилищ-шалашей из жердей, веток кустарника и кусков гнилых бревен; покров был уложен так плотно, что сквозь него не пробился бы ни единый проблеск огня. Этим способом пользовались военные отряды всех племен, чтобы развести костер, не выдавая проходящему врагу своего присутствия. Мы нашли шесть таких укрытий; некоторые из них были построены совсем недавно, и, вероятно, поблизости нашлись бы и другие. Мой спутник показал мне укрытие, в постройке которого сам участвовал позапрошлым летом, и сказал, что этот холм часто посещают военные отряды всех племен прерии, так как с него легко обозревается обширная местность. Действительно, отсюда было видно далеко кругом. К северу мы видели течение реки Милк и прерии за ней. К югу перед нами лежала прерия, простирающаяся до Миссури, а за рекой опять шла прерия, виднелись далекие горы Сноуи и Мокасин и темные ущелья Масселшелл. К востоку до самого горизонта тянулись пологие холмы и острые гребни.

Мы сели и поели жареного мяса, затем Говорящий с Бизоном набил и зажег свою черную каменную трубку. Закурили. Немного спустя я стал дремать.

– Спи, – сказал Говорящий с Бизоном, – а я посторожу.

Я улегся под деревом и скоро очутился в стране снов. Около десяти товарищ разбудил меня.

– Смотри! – воскликнул он в возбуждении, указывая на юг, в направлении Миссури. – Сюда идет военный отряд.

Протерев глаза, я посмотрел в ту сторону, куда показывал напарник. Небольшие стада бизонов разбегались к востоку, западу и к северу. Затем показался плотно сбившийся табун лошадей, быстро приближающихся к нашему холму; табун гнала группа всадников.

– Это или кри, или ассинибойны, – сказал мой спутник. – Они совершили набег на кроу или на гровантров и, опасаясь преследования, мчатся домой со всей скоростью, на какую только способны их лошади.

Прыгая по склону холма, мы понеслись вниз. Казалось, не прошло и минуты, как мы очутились среди наших товарищей и рассказали им новость. Все кинулись седлать лошадей, облачаться в военные наряды, надевать головные уборы, снимать чехлы со щитов. Тогда Мощная Грудь сам взошел на склон холма до того места, откуда мог видеть приближающийся отряд; все ждали его внизу. Командир отряда стоял ярдах в ста от нас и вглядывался в прерию. Люди начали нервничать – я, во всяком случае. Мне казалось, что Мощная Грудь никогда не спустится, чтобы сообщить нам план действий. Должен сознаться, что теперь, когда настало время участвовать в атаке, я испытывал страх и был бы очень рад оказаться в этот момент в безопасности рядом с Ягодой, далеко отсюда, в лагере на реке Марайас. Но отступать было невозможно; мне следовало идти с остальными и делать свое дело. Мне хотелось, чтобы все уже кончилось.

Прошло пять или десять минут в ожидании, и Мощная Грудь присоединился к нам.

– Они пройдут немного к востоку от нас, – сказал он. – Поедем вниз по этой лощине и встретим их.

Это была не настоящая лощина, а просто широкое и более низкое место на равнине, однако достаточной глубины, чтобы скрыть нас. Через небольшие промежутки времени наш предводитель осторожно подъезжал к краю лощины и смотрел на юг. Наконец он скомандовал остановиться.

– Теперь наш отряд прямо у них на дороге, – сказал он. – Как только послышится топот копыт их лошадей, мы выскочим отсюда на них.

Сердце мое стучало, в горле пересохло. Мне было страшно. Как в полусне я услышал команду Мощной Груди, и мы поскакали из лощины.

– Смелее, – кричал наш предводитель, – смелее! Уничтожим их всех до одного!

Неприятель и табун, который он гнал перед собой, находились не более чем в ста ярдах от нас, когда мы оказались с ними на одном уровне. Наше появление было так внезапно, что лошади противника бросились врассыпную: одни поскакали на восток, другие на запад. Несколько секунд всадники пытались собрать их снова, но тут наши люди оказались уже среди них. Враги пытались остановить нас, стреляя из ружей и луков. Некоторые были вооружены только луками. Я видел, как четверо из них один за другим свалились с лошадей наземь; остальные повернули конец и поскакали, разбегаясь во все стороны. Наш отряд преследовал их по пятам. Их было больше, чем нас, но, по-видимому, неприятель нам попался не очень храбрый. Возможно, наше внезапное нападение с самого начала деморализовало его. Почему?то, едва выехав из лощины и увидев противников, я перестал ощущать страх; вместо этого на меня нашло возбуждение: мне хотелось быть впереди. Я выстрелил в нескольких из неприятельских всадников, но, конечно, не мог сказать, падают ли они от моих выстрелов или от выстрелов других воинов нашего отряда. Когда неприятель повернул назад и побежал, я наметил себе одного всадника на большой рыже-пегой лошади и погнался за ним. Он скакал прямо к Хэри-Кэп, чтобы укрыться в соснах. Я сразу увидел, что его лошадь лучше моей и что он уйдет, если не остановить его пулей. Я старался попасть в цель, стреляя снова и снова, и каждый раз думал: «Вот сейчас обязательно попаду», – и промахивался. Три раза воин заряжал свое кремневое ружье и отстреливался. Но целился он, должно быть, не лучше меня, так как я ни разу даже не слышал свиста его пуль и не видел их попадания. Всадник все скакал и скакал, и расстояние между нами увеличивалось. Достигнув подножия холма, он погнал лошадь вверх по крутому склону; скоро индеец добрался до точки, где уклон был так близок к отвесному направлению, что лошадь уже не могла двигаться дальше. Всадник соскочил и, бросив скакуна, стал карабкаться вверх. Я тоже спешился, стал на колено и не торопясь прицелился. Я выстрелил три раза, прежде чем он достиг сосен. Видно было, как пули врезались в землю, – ни одна из них не ударилась ближе чем в десяти футах от бегущей цели.

Так плохо я, пожалуй, никогда еще не стрелял.

Конечно, мне хватило ума не преследовать индейца в густом сосновом лесу, где он имел бы передо мной все преимущества. Лошадь его сбежала с холма и ускакала в прерию. Я поехал следом и скоро поймал ее. Возвращаясь к тому месту, где мы бросились в атаку из лощины, я видел воинов нашего отряда, подъезжающих со всех сторон, гоня перед собой лошадей. Скоро все собрались вместе. Отряд не потерял ни единого человека, и только один был ранен – юноша по имени Хвостовые Перья. Его правую щеку страшно разодрала стрела, и он прямо раздулся от гордости. У неприятеля насчитали девять убитых, мы захватили шестьдесят три лошади. Все были в восторге от исхода схватки, наперебой рассказывали, что каждый сделал. Мне удалось привлечь к себе внимание Мощной Груди.

– Кто они? – спросил я.

– Это кри.

– Откуда ты знаешь?

– Я понял несколько слов из того, что они кричали, – ответил наш предводитель. – Но если бы даже они не издали ни единого звука, я узнал бы кри по их гнусным лицам и одежде.

Я подъехал к одному из убитых, лежавших на земле неподалеку. Его оскальпировали, но видно было, что лицом он сильно отличается от черноногих. Кроме того, на подбородке у него виднелись три синих вытатуированных знака, а мокасины и одежда были непохожи на те, что я видел до сих пор.

Сменив лошадей, отряд повернул к дому; всю вторую половину дня мы медленно двигались без остановок. Возбуждение мое прошло, и чем больше я думал о схватке, тем больше был доволен, что не убил того индейца кри, которого загнал в сосны. Но другие, в которых я стрелял, те, что упали на моих глазах? Мне удалось убедить самого себя в том, что пули, от которых они погибли, не мои. Разве я не выстрелил двадцать раз в человека, которого преследовал, и разве все мои пули не пролетели далеко в стороне от цели? Конечно, не я свалил их. Я захватил отличную лошадь, более сильную и резвую, чем мой конь, и остался доволен.

Через четыре или пять дней наш отряд приехал домой. Можете себе представить, какое возбуждение вызвало наш прибытие, сколько танцев со скальпами исполнили те, кто терял близких, погибших от руки индейцев кри. Маленькие группы людей с выкрашенными в черное руками, лицами и мокасинами ходили из конца в конец деревни; они несли скальпы, привязанные к ивовым прутьям, пели грустную поминальную песню и танцевали медленный танец в такт пению. Церемония показалась мне очень внушительной; жаль, что я забыл эту песню, которая напомнила бы мне о старом времени.

Старина Ягода и его жена заклали тучного тельца в честь моего благополучного возвращения. Помимо лучшего мяса, хлеба и бобов мы съели за обедом три пирога с сушеными яблоками и пудинг с изюмом. Нужно отметить, что два последних блюда были редким угощением в то время в этих местах.

Я был рад вернуться в форт. Как весело пылал огонь в широком очаге в моей спальне, как мягко было лежать на ложе из шкур бизона и одеял. Некоторое время я держался поближе к огню и ничего не делал: только спал, ел и курил. Казалось, я никогда не отосплюсь.

Глава V

На охоте

В один прекрасный день в форт приехал Гнедой Конь со своей женой, с которыми я провел лето, а с ними вместе – молодой Медвежья Голова, в прошлом Скунс, и его жена из племени гровантров, которую я помогал ему выкрасть. Собственно говоря, я лишь сопровождал его в походе в лагерь гровантров и горячо сочувствовал его предприятию. Ягода с женой, как и я, были рады видеть старых друзей и отвели семье Гнедого Коня одну из комнат в форте на то время, пока Конь будет строить собственный бревенчатый дом. Он решил зимовать с нами, ставить капканы на бобров, травить волков и, может быть, немного торговать с индейцами. С помощью Медвежьей Головы он вскоре выстроил удобный двухкомнатный дом позади нашего жилища, с двумя хорошими очагами, такими же, как наши. Я был рад очагам, так как рассчитывал иногда посиживать перед ними в предстоящие длинные зимние вечера. Нет на земле ничего, что давало бы такое ощущение покоя и прочного мира, как веселый огонь в широком очаге, когда наступят зимние холода и по прерии начнут носиться идущие с севера снежные бури.

Среди прочих вещей я привез с собой на Запад дробовое ружье и теперь, с началом перелета на юг гусей и уток, часто охотился. Каждый раз за мной шло несколько индейцев посмотреть, как я бью пернатую дичь. Видеть, как птица падает от выстрела, доставляло им такое же удовольствие, какое я сам испытывал при попадании. Один раз я убил на лету одиннадцать диких уток-свистух из пролетавшей стаи, и зрители пришли в дикий восторг. Но мне не удавалось уговорить их принять убитую дичь: они не ели ни птицу, ни рыбу; особенно нечистой считалась у них рыба. Им нравилась только ни-тап-и вак-син – настоящая пища, под которой подразумевалось мясо бизонов и других жвачных.

В ноябре многие из племени собственно черноногих спустились с севера, где они проводили лето на берегах реки Саскачеван и ее притоков, а вслед за ними пришли каина, или блады, тоже племя черноногих. Каина разбили лагерь в одной миле вниз по течению от пикуни, а пикуни поставили свои палатки примерно на полмили выше нашего форта. Вокруг нас расположилось 9–10 тысяч индейцев, считая женщин и детей, и торговцы были заняты все дни напролет. Шкуры бизонов еще не достигли высшего качества – шерсть отрастает до полной длины только к началу ноября, – но шла оживленная закупка шкур бобров, вапити, оленей и антилоп. Из бакалейных товаров индейцы обычно покупали только чай, сахар и кофе, которые обходились им в среднем по доллару за мерку в одну пинту. Трехслойное домотканое одеяло стоило двадцать долларов или за него давали четыре полномерных (с головой и хвостом) шкуры бизона; ружье стоимостью в пятнадцать долларов продавалось за сто; виски – очень слабое – шло по пять долларов за кварту; даже пакетик красно-оранжевой краски стоил два доллара. Торговля была несомненно прибыльной. Собственно говоря, в ассортименте торговцев не было ни одного предмета, который не был бы для индейцев роскошью. Дельцы рассуждали примерно так: индейцам эти товары не нужны, но раз уж они хотят их получить, то пусть платят за них такую цену, какую я потребую, поскольку я рискую в этом деле жизнью только ради большой прибыли.

Конечно, Ягода не рассчитывал один обслужить покупателей всех трех лагерей. В форт Бентон все время приезжали группы индейцев со шкурами бизонов и мехами; собственно, бо?льшая часть торговли шла через Бентон. Тем не менее и у маленького форта на реке Марайас дела шли отлично.

Зима в тот год наступила рано, в первой половине ноября. Озера и реки замерзли, несколько раз уже выпадал снег; северо-восточные ветры сметали его в сугробы в лощинах и на подветренной стороне холмов. Вскоре бизоны начали держаться подальше от реки, где размещались крупные лагеря. Немногочисленные животные, конечно, забредали и сюда, но большие стада оставались вдали, в прерии к северу и к югу от нас. Когда выпал снег, бизоны, во всяком случае, перестали приходить на водопой, так как получали достаточно воды в виде снега, поедаемого вместе с травой. Как бы ни была сурова и продолжительна зима, бизоны оставались жирными, пока получали воду таким способом. Но когда с началом таяния снега всюду в прерии возникали маленькие озера воды, бизоны начинали пить ее и быстро худели. Так как с началом зимы бизоны уже не подходили близко к реке, индейцам, чтобы добыть необходимые мясо и шкуру, приходилось отправляться в двух-трехдневные вылазки и разбивать лагерь на месте охоты. Несколько раз за зиму я отправлялся с ними в компании своих друзей Хорькового Хвоста и Говорящего с Бизоном. На охоту брали с собой лишь несколько палаток, в которых устраивались жить по пятнадцать – двадцать человек. Группу охотников сопровождало небольшое число женщин – сколько требовалось, чтобы готовить пищу.

Как правило, охотники все вместе выходили каждое утро и, увидев большое стадо бизонов, приближались к нему как можно осторожнее, пока наконец встревоженные животные не бросались наутек. Тогда начиналась грандиозная погоня, и, если все шло хорошо, охотники убивали много жирных самок бизона. Почти у всех пикуни имелись какие?нибудь ружья: кремневые или пистонные, гладкоствольные или нарезные. Но во время погони многие индейцы, особенно если под ними были резвые, обученные лошади, предпочитали пользоваться луком и стрелами, так как можно выпустить две или три стрелы в разных бизонов за то время, что тратится на перезарядку ружья, хотя старые гладкоствольные винтовки заряжались быстро. Охотник держал несколько пуль во рту. Разрядив ружье, он тотчас же высыпал порцию пороху из рога или фляги на ладонь, а потом в дуло. Затем, вынув пулю изо рта, он бросал ее поверх пороха, раза два резко ударяя по стволу, чтобы утрясти заряд, и насыпал порох на полку или вставлял пистон – в зависимости от системы ружья. При такой зарядке ружье следовало держать дулом кверху, иначе пуля выкатывалась из него. При выстреле охотник нажимал на спусковой крючок в то мгновение, когда ружье опускалось до уровня цели. Некоторые меткие стрелки верхом на исключительно быстрых и выносливых лошадях часто убивали за одну погоню по двадцать и более бизонов. Однако среднее число добытых животных на одного человека, по-моему, не превышало трех. После удачной охоты главный лагерь представлял собой подобие бойни. Вьючные лошади шли цепочками, одна за другой, нагруженные мясом и шкурами, а некоторые охотники перебрасывали одну-две шкуры или большие пласты мяса через седла и садились сверху. Все вокруг было залито кровью: лошади, тропа, одежда и даже лица индейцев.

Я бывал на нескольких охотах в такую холодную погоду, что шкура бизона, застывая, вставала колом, как только отделялась от туши под ножом; но индейцы свежевали свою добычу голыми руками. Я носил очень теплое белье, рубашку из толстой фланели, замшевую рубашку, жилет и пиджак, короткую верхнюю куртку из шкуры бизона и штаны из того же материала, и все же временами очень мерз, а на щеках и носу у меня были болячки от частого примораживания. Индейцы же надевали только две рубашки, два одеяла или легинсы из кожи бизона, меховые шапки, перчатки из бизоньей шкуры и мокасины без носков. Но они никогда не мерзли и не дрожали на морозе. Они приписывали свою невосприимчивость к холоду благоприятному влиянию ежедневного купания: индейцы купались в любую погоду, даже если для этого приходилось прорубать отверстие во льду. И заставляли купаться своих детей начиная с трехлетнего возраста, вытаскивая сопротивляющихся малышей из постели, чтобы отнести их под мышкой к реке и окунуть в ледяную воду.

Во время таких кратковременных охот не бывало ни азартных игр, ни танцев. Отряд всегда сопровождал какой?нибудь знахарь, и вечера проходили в молитвах Солнцу об успехе охоты и в пении песен, которые можно назвать охотничьими, особенно песен о волке – самом удачливом из охотников. Спать ложились рано, поскольку мало радости сидеть в дыму от горящего бизоньего кизяка.

Возможно, читателю приходилось видеть на северо-восточной равнине круги из камней или небольших валунов; диаметр этих кругов составляет от двенадцати до двадцати футов и даже более. Подобные камни применялись как грузы, чтобы придавить нижний край шкур, покрывающих палатку, и этим предохранить ее от опрокидывания в сильный ветер. Когда лагерь снимался с места, камни просто скатывали с кожи. Часто такие круги находят на расстоянии многих миль от воды. У вас может возникнуть вопрос, как люди на стоянках ухитрялись утолять жажду: они растапливали снег. Лошади ели снег вместе с травой; топливом служил высушенный навоз бизонов. Круг из камней – это признак давнишнего лагеря зимних охотников. Некоторые из лагерей такие древние, что верхушки камней едва виднеются в траве, так как постепенно в течение многих сезонов дождей под действием собственного веса валуны погрузились в почву.

К концу ноября закупка шкур шла полным ходом; было убито много тысяч бизонов, и женщины все время занимались дублением шкур, требующим немалой затраты сил и времени. Я часто слыхал и читал, что индейцы-мужья не жалеют своих жен, что индианки проводят жизнь в тяжелой неблагодарной работе. Эти утверждения весьма далеки от истины, если говорить о кочевниках северной прерии. Правда, женщины собирают топливо для очага палатки – вязанки сухих ивовых прутьев или сучьев упавших тополей. Они также готовят пищу и, кроме дубления шкур бизона, превращают шкуры оленей, вапити, антилоп или горных баранов в мягкую замшу для домашнего употребления. Но ни одна индианка не страдает от чрезмерного труда; если им хочется, они отдыхают. Женщины знают, что и завтра будет день, и необходимую работу делают без спешки. Муж никогда не вмешивается в дела жены, как и она не вмешивается в его обязанности, в добычу шкур, мехов и мяса – основы жизни племени.

Большинство индианок – почти все – от природы трудолюбивы и гордятся своей работой. Им доставляет удовольствие наполнять одну за другой кожаные сумки отборным сушеным мясом и пеммиканом, выделывать шкуры бизонов и мягкую замшу для домашнего употребления или на продажу, вышивать удивительные узоры из бус или крашеных игл североамериканского дикобраза на верхе мокасин, платьях, легинсах и сбруе. Если шкуры шли в продажу, то женщины получали свою долю из выручки. Если муж решал купить себе спиртное – что ж, это его дело, но жена тогда приобретала одеяла, красную и синюю шерсть, оранжевую краску, бусы, пестрые ситцы, разные другие предметы обихода и украшения.

Ягода и часть его людей в течение зимы совершили несколько поездок в форт Бентон. В одну из них Ягода привез свою мать, которая жила там со своей подругой Женщиной Кроу. Матушка моего друга была чистокровной индианкой из племени манданов, но с очень светлой кожей и каштановыми волосами – высокая, стройная, красивая женщина, очень гордая и важная, но с добрейшим сердцем. Ко мне она была добра, ходила за мной, когда я болел, давала мне диковинные горькие лекарства; она заботливо убирала разбросанные мною вещи, стирала и чинила мою одежду, шила мне красивые мокасины и теплые перчатки. Даже будучи родной матерью, она не могла бы смотреть за мной лучше. Я знал, что никогда не смогу отплатить этой женщине за все, что она для меня сделала. Когда я заболел горной лихорадкой и у меня вечерами начинался бред, она неустанно заботилась обо мне и благополучно вы?ходила. Ее подруга Женщина Кроу была также добра ко мне. У этой женщины имелась романтическая история. Как?то вечером мы сидели у огня, и она рассказала мне о своей жизни.

Глава VI

История Женщины Кроу

Ис-сеп-а-ки, как ее звали черноногие, была из индейцев арикара, которые во времена Кетлина, посетившего эти племена в 1832 году, жили на довольно значительном расстоянии от манданов, ниже их по течению, на берегах Миссури. Как и манданы, племя арикара обитало в деревне, состоявшей из покрытых землей хижин, похожих на холмики; поселение окружал высокий крепкий тын из тополевых бревен, вбитых в землю стоймя. Арикара входят в разбросанное по обширной территории семейство пауни, или кэддо, но они давно оторвались от своих родичей. Они могут разговаривать с кроу, родственными жителями деревни гровантров. Собственный же язык арикара, как и наречие племени манданов, чужеземцу изучить чрезвычайно трудно. Временами между кроу и арикара устанавливались хорошие отношения, но бывали долгие периоды, когда они воевали друг с другом.

Женщина Кроу рано вышла замуж. Думаю, в юности она была красавицей, так как даже в старости, когда я знал ее, она все еще была хороша, несмотря на морщины и седину. Женщину Кроу отличали очаровательные глаза, искрящиеся и насмешливые, а характер у нее был удивительно мягкий. После многих злоключений она наконец нашла у своей подруги, матери Ягоды, тихое пристанище и достаток, которые были ей теперь обеспечены до конца жизни. Вот что она рассказала мне, когда мы сидели перед камином в тот далекий зимний вечер.