Унесенные страстью

Он пригнулся, припав к холке лошади, и выехал из библиотеки. Однако уже в дверях Эйкен задержался и обернулся.

– Я прослежу, чтобы этих женщин забрали с острова. – Он шутливо отсалютовал Калему и добавил: – Но не раньше, чем будут готовы пироги.

Глава 6

Если кто-нибудь обидел тебя и ты не уверен,

умышленно он это сделал или нет, – не стоит

прибегать к крайним мерам; ты просто выжди,

пока не подвернется удобный случай,

и стукни его по голове кирпичом.

    Марк Твен. Советы юношеству

– Учитель арифметики не мог прийти в себя минут пять, мистер Мак-Лаклен.

Гнусавый пронзительный голос мисс Вирсавии Харрингтон проникал сквозь ореховые двери, отделявшие кабинет директрисы от маленькой приемной.

Семилетняя Кирсти Мак-Лаклен ткнула локотком под ребро своего брата Грэма и, прошмыгнув мимо него, приникла глазом к замочной скважине в двери приемной.

– Я ведь первый сюда пришел, – заныл Грэм вполголоса.

Девочка обернулась, почти вплотную приблизив к нему рассерженное личико; обычно это оказывало нужное действие.

– Тсс! Из-за тебя мне ничего не слышно.

Грэм обозвал ее чертовкой, едва разжимая губы, однако Кирсти на сей раз предпочла пропустить это мимо ушей. Если Грэма стукнуть, он может завопить, и тогда их обоих прогонят. Она лишь подвинулась так, чтобы брат ничего уже не смог разглядеть из-за ее спины и юбок, потом слегка повернула голову, чтобы получше видеть отца.

Тот стоял, легонько опираясь рукой о мраморную каминную полку в изысканном кабинете Харрингтон-Холла, сплошь заставленном тонконогими столиками и овальными креслами с позолотой, чьи уродливые ножки выгибались, точно взметнувшиеся вверх кулаки, предупреждавшие, что лучше вам держаться от них подальше. На холодном деревянном полу лежали турецкие коврики с каким-то непонятным темно-синим узором – похоже, это были деревья. Странно, неужто в Турции деревья и в самом деле синие, с удивлением раздумывала Кирсти, а хрупкие на вид, изящные безделушки, расставленные по всему кабинету, вечно смущали ее, когда ей доводилось бывать здесь. Казалось, эти фарфоровые фигурки могут превратиться в осколки, даже если заговорить чуть погромче.

Кирсти подумала, что отец ее столь же неуместен в кабинете Харрингтон-Холла, как и сама она в этой школе. Странно было видеть его здесь. Ей была знакома эта комната; девочка провела в ней немало неприятных минут, стоя перед огромным, сурово-чопорным столом мисс Харрингтон, в то время как директриса наставляла ее относительно поведения, приличествующего истинной маленькой леди и уж тем более ученице школы Харрингтон.

Так что видеть отца, с его громадными сильными руками, в окружении этих нежных, из тончайшего французского фарфора, статуэток было довольно странно. По мнению Кирсти, отец был неотделим от острова – она представляла его скачущим верхом на одном из своих жеребцов или стоящим под громадным раскидистым деревом, почти касаясь головой самых высоких веток.

В памяти Кирсти хранилось не очень-то много воспоминаний об отце, однако она помнила, как замечательно тот умел ездить верхом. Девочке чудилось, что он и ее брал с собой на прогулку. Кирсти только никак не могла понять, то ли это случилось тогда, когда она была еще слишком мала, чтобы что-то запомнить, то ли все это происходило всего лишь в ее воображении.

Воспоминания путались с реальностью; мысленно она видела его темные от загара руки, сжимавшие широкие кожаные поводья могучего скакуна; он указывал ей на яркий жемчужный шар луны в вышине, объясняя, что туманное кольцо вокруг него предвещает скорый дождь. Иногда среди ночи, когда другие дети спали, Кирсти, завернувшись в шерстяное одеяло, сидела, скрестив ноги, под окном, глядя вверх, на просторное темное небо над головой. И если луну окружал ореол, она всегда вспоминала об отце.

И вот теперь она могла смотреть на него, видеть его воочию. Кирсти еще плотнее прижалась глазом к замочной скважине. В руке у отца было письмо, и он разглядывал его с серьезным, задумчивым видом. Хотелось бы ей знать, о чем он думает, глядя на это письмо? Может быть, о них? О ней и о Грэме?

Они-то думали именно о нем, гадали, что он может делать в эту минуту. В то время как все были уверены, что они погружены в изучение географии, Кирсти ничуть не волновало, ни где находятся Гималайские горы, ни откуда и куда течет Ганг.

Ее волновало лишь одно – где ее отец. У них с Грэмом никого, кроме него, не осталось. И если они однажды проснулись и неожиданно узнали, что у них больше нет мамы, значит, то же могло произойти и с отцом. С кем угодно.

После этого открытия Кирсти никогда не могла уже спать – спокойно и часто просыпалась, дрожа и заливаясь слезами. Она ненавидела себя за эту слабость и таскала у ребят подушки и одеяла, чтобы заглушить звук, если она вдруг проснется от собственного крика.

«Интересно, бывают ли у отца ночные кошмары?» – подумала Кирсти. Вспоминает ли он когда-нибудь об их матери, как она? Плакал ли он, когда она их покинула? Кирсти не могла себе представить отца плачущим.

Печальная истина заключалась в том, что девочка в общем-то не знала отца. Однако она стремилась к нему всей душой, потому и стояла здесь, приникнув глазом к медной замочной скважине и глядя на него.

Странно, он был вроде бы таким же, как раньше, и все-таки в нем появилось нечто новое, незнакомое. Его волосы отросли, они были теперь длиннее, чем в их последнюю встречу, и темнее, чем ее – золотисто-льняные. У отца они были цвета темного золота – такими бывают пушистые облака по краям, когда солнце садится за горы на западе. Он зачесывал волосы назад, так, чтобы они не падали на высокий лоб, и от этого лицо его было похоже на скалистые утесы острова Эрент с их острыми гранитными уступами.

Кирсти вспомнила, как однажды она попыталась вылепить портрет отца из клейкой массы, приготовленной из пшеничной муки, когда у них было занятие в художественном классе, но ей, с ее маленькими нежными пальчиками, так и не удалось передать его суровые черты. Для того чтобы их высечь, нужно было что-нибудь острое, вроде ножа. Однако, согласно школьным правилам, ножи использовать запрещалось, даже на уроках по лепке; это так раздосадовало девочку, что она вместо портрета отца слепила мисс Харрингтон верхом на помеле, после чего ей пришлось провести несколько часов, сотню раз выводя на доске печатными буквами: «Впредь я буду относиться к наставникам уважительно».

Это было прошлой весной. Теперь же стоял конец лета, и жар его оставил свой след на лице отца. Его кожа покрылась темным загаром под яростным солнцем, палившим над островами. Кирсти радовало, что лицо у отца темное, словно скорлупа орехов пекана, падавших на землю за окном, а не такое молочно-бледное, как у учителя математики, отчего тот казался болезненным и жалким.

Уж ее-то отец не был ни болезненным, ни жалким. Достаточно было взглянуть на него, чтобы в этом убедиться. Он был настоящим великаном. Девочка едва доставала головой ему до пояса. Когда она запрокидывала голову, глядя на него снизу вверх, он казался ей таким же высоким и стройным, как сосны на острове, почти таким же высоким и стройным, каким, ей думалось, был Господь Бог.

Отец не появлялся в их школе уже несколько месяцев, со времени получения того последнего злосчастного письма. Тогда они с Грэмом окунули Честера Фарради головой в ведро для мытья полов. Отец Честера был губернатором штата, так что эта их выходка вызвала грандиозный скандал. Но Честер сам виноват. Этот тупица болтал всякие глупости и гадости. Ее семья – вовсе не шайка ужасных привидений и чудовищ, которые снимают мечами скальпы с мужчин и похищают женщин, завернув их в свои клетчатые пледы и исчезая вместе с ними в тумане, чтобы там-то уж с ними побаловаться. Кирсти не совсем понимала, что значит «побаловаться», но она была уверена, что Мак-Лаклены ничего такого не делают, ведь Честер Фарради – просто безмозглый болван.

Да, настоящий болван. Мак-Лаклены не едят маленьких детишек, поджаривая их на вертеле, и не готовят на ужин похлебку из крыльев летучих мышей и из жаб. Хотя Кирсти хотелось бы и вправду быть колдуньей; тогда она могла бы превратить Честера Фарради в жабу, а потом, кто знает, может, кто-нибудь и сварил бы из него похлебку.

Так или иначе, а Честер был сам виноват. Он хотел подговорить других мальчишек, чтобы те повалили Грэма и Кирсти на землю, и стянуть с них башмаки и чулки, чтобы проверить, не копыта ли у них вместо ног. Но Кирсти ущипнула его изо всех сил и, вырвавшись, убежала. Она должна была что-то сделать. Грэм не стал драться с мальчишками, и к тому же этот жалкий болван Честер стоял рядом с ведром для мытья полов. Если бы он не хотел, чтобы его окунули туда головой, он не стал бы так глупо стоять рядом с ним.

– Дай же и мне посмотреть! – не отставал от нее Грэм, тыча пальцем ей в спину.

– Погоди минутку.

Кирсти слегка повернула голову и увидела костлявую веснушчатую руку мисс Харрингтон, вертевшую серебряный нож для разрезания бумаги, пока та говорила. Здесь же, на столе, лежала и деревянная линейка, та самая давняя знакомая Кирсти и костяшек ее пальцев; они были знакомы так близко, что кричали «Здорово!», встречаясь друг с другом. Во всяком случае, Кирсти представлялось, что они так кричат. Когда воображаешь что-либо подобное, вроде и не так больно, так что можно удержаться и не заплакать, чтобы никто не догадался, как болезненно-жгучи на самом деле удары линейкой.

Продолжая говорить, мисс Харрингтон снова и снова тыкала серебряным ножом для бумаги в зеленую промокашку. Кирсти почти тотчас сообразила, что нож служит ей для того, чтобы подчеркивать местоимения и существительные, – грамматика была любимым предметом Кирсти.

– Ваши дети совершенно не признают никакой дисциплины!

После слов «ваши дети» нож для разрезания бумаги ткнулся в стол и задрожал, как стрела, попавшая в яблочко.

– Харринггон-Холл имеет безупречную репутацию, мистер Мак-Лаклен. Наша школа известна как одно из лучших учебных заведений в Новой Англии. Бывшие воспитанники Харрингтона ныне – столпы нашего общества. Еще не было такого, чтобы мы не обратили даже самых непослушных и строптивых детей в истинных юных леди и джентльменов. Наш успех, – как я уже вам говорила, когда вы отдавали нам ваших сына и дочь, – неизменно был стопроцентным.

Мисс Харрингтон кашлянула, и в комнате воцарилась мертвая тишина. Молчание длилось так долго, что Кирсти уже не хватало дыхания.

– Вплоть до нынешнего дня. – Мисс Харрингтон положила свои тощие бледные руки на письменный стол и, выпрямившись, застыла. – Теперь же создалась совершенно невозможная ситуация. Мне очень жаль, мистер Мак-Лаклен, но я вынуждена просить вас забрать ваших детей из Харрингтон-Холла немедленно.

Кирсти повернулась к Грэму.

– Сработало! – в восторге выдохнула она.

– Я тоже хочу посмотреть! – прошипел в ответ Грэм, пытаясь оттолкнуть ее от двери. Кирсти наступила ему на ногу и свирепо уставилась на брата, пока тот не сдался.

– Погоди, – пробормотала она, почти не разжимая губ, и снова прильнула к замочной скважине. Отец сунул руку в карман пиджака и извлек оттуда туго набитый кошель.

– Сколько? – донесся до Кирсти его вопрос.

В груди у нее все заледенело, дыхание почти прервалось.

– Деньги тут ни при чем.