Архивы Дрездена: Ведьмин час

Вид у нее был усталый. Оздоровительное безделье оказалось для Кэррин Мёрфи довольно-таки утомительным.

Эти раны она получила вместо меня. Не по моей вине – по крайней мере, в этом я себя убеждаю, – но, как ни крути, Кэррин оказалась в опасном месте по моей просьбе. Можете сколько угодно говорить о свободе воли, причинно-следственной связи и личном выборе, но факт остается фактом: не втяни я ее в свои дела, сегодня вечером Кэррин, скорее всего, была бы на тренировке по рукопашному бою.

– Второй раунд начнется на следующей неделе, – продолжила она профессиональным тоном, отстраненным и начисто лишенным любых эмоций. Этим тоном Кэррин говорила, когда была по-настоящему расстроена. – Затем каких-то три месяца в гипсе и с этими дурацкими косынками, после чего полгода физиотерапии, во время которой меня снимут с обезболивающих, а когда все это закончится, причем если пройдет наилучшим образом, врач подозревает, что я смогу ходить без палочки. Но не очень быстро.

– А как же твои тренировки? – насупился я.

– Травмы серьезные, – ответила Кэррин даже не тихо, а как-то безжизненно. – Колено, плечо, локоть. Врачи надеются вернуть пятьдесят процентов функциональности. Базовой. Не спортивной.

Я вспомнил, как она вскрикнула, когда Никодимус лягнул ее в колено. Вспомнил тот неприятный влажный хруст, с которым он, и глазом не моргнув, выдернул ее руку из сустава. Разорвал вращающую мышцу, а одновременно с ней – локтевые связки. Он сделал это преднамеренно, чтобы причинить как можно больше вреда. И боли.

– Я больше не вернусь к нормальной жизни, – прошептала она.

В прошлом Кэррин получала ранения – и всегда восстанавливалась.

Но у всего есть пределы. В конце концов, она всего лишь человек.

Мы посидели в полной тишине, если не считать размеренного тиканья старых часов.

– Скажи, нельзя ли… – начала она, и я покачал головой:

– В целительских делах магия ненамного опережает обычную медицину. Наши люди обучаются у ваших. Разве что захочешь пойти на Фаустову сделку…

– Нет, – твердо ответила она.

Я кивнул. Добавить было нечего.

– Прости, – наконец пробормотал я.

– Не извиняйся. – Она легонько мотнула головой. – Я уже поплакала на эту тему. И еще поплачу. Но сейчас не хочу об этом думать. Давай поговорим о чем-нибудь другом.

Я задумался, о чем бы поговорить, но ничего не придумал и поэтому поцеловал ее.

– Ты, Дрезден, само красноречие, – пробормотала она мне в губы, но потом закрыла глаза и отдалась поцелую, и все остальное начало терять значение.

Целоваться проходилось с умом. Примерно двадцать секунд дыхание Кэррин смешивалось с моим дыханием, а затем Зимняя мантия как с цепи сорвалась, и во мне проснулась звериная похоть. Эта чертова аура, которую пожаловала мне Мэб, позволяет совершать невероятные поступки, но в голове у меня теперь беспрестанно вьются мысли о сексе и насилии, и от них просто так не отделаться. Поэтому на двадцатой секунде я задышал чаще, на тридцатой не думал ни о чем, кроме «чем можно заняться с Кэррин», а спустя минуту пришлось вспомнить, что я сильнее, чем кажется, и ослабить хватку на ее теле.

Хотя, если честно, Кэррин вела себя примерно так же. И она не имела порочной ауры фэйри, на которую можно списать все грехи.

Так что нельзя исключать, что дело не в мантии. Быть может, дело во мне самом. А это уже страшновато.

А может, дело… в нас с Кэррин.

Кстати говоря, это была очень приятная мысль.

– Хорошо, – прошептала она, глубоко зарывшись пальцами мне в волосы, – ты и впрямь гений коммуникации. Именно это мне и нужно.

– Ты увере… – начал было я.

– Господи! Умолкни уже, Гарри, – почти прорычала Кэррин, а рука ее бесстыдно скользнула мне под рубашку. – Надоело ждать. И тебе, и мне. Нам обоим.

Я согласно промычал, но мычание превратилось в рык, а затем ее губы нашли мой рот, и рык сделался приглушенным, а сердце мое забилось в бешеном ритме, свойственном потерявшим голову подросткам. И ее сердце тоже. Мы синхронно задышали быстрее, а затем я положил ладонь ей на бедро, а Кэррин издала такой призывный стон, что я напрочь лишился способности о чем-либо думать.

– Давай, – прошептала она, а за шепотом последовали разнообразные сочетания гласных и согласных звуков, а также шелест снимаемых – или, по крайней мере, меняющих положение – предметов одежды.

Кэррин могла действовать только одной рукой, поэтому я слегка ей помогал; она поторапливала меня – впрочем, обходясь без слов, – а чуть позже оказалось, что я стою на коленях на полу, а она распростерлась передо мной на диване, и наши бедра соприкоснулись, и я подался вперед в поисках ее губ, и…

…и почувствовал, как она вдруг оцепенела от боли, такой сильной, что у нее перехватило дыхание. То ли плечо, то ли нога – но, черт возьми, предполагалось, что Кэррин будет выздоравливать, а не заниматься… гм… акробатикой.

Ее глаза широко распахнулись. Она пару раз моргнула:

– Что?

– Я… – промямлил я, – не знаю, можно ли…

Сверкнув глазами, здоровой рукой она схватила меня за рубашку и притянула к себе:

– Гарри, я не стеклянная. И знаю, чего хочу. Умоляю, хотя бы раз в жизни закрой рот, перестань думать и порадуй девушку.

– Эм-м… – сказал я, опуская взгляд.

Кэррин сделала то же самое, заглянула мне в лицо, на мгновение закатила глаза к потолку, и, Богом клянусь, на лице у нее отразилось крушение надежд похлеще моего, а затем она сникла – я, как вы уже поняли, сник чуть раньше – и глубоко-глубоко вздохнула:

– Дрезден, это твое рыцарство временами выглядит очень мило, но прямо сейчас мне хочется двинуть тебе по шарам.

– Не могу делать тебе больно, – признался я. – Прости.

Она снова закатила глаза и притянула меня еще ближе – так, чтобы обнять рукой за шею, – в то время как я старался не налечь на нее всем телом. Кэррин поцеловала меня в висок и нежно сказала:

– Знаю, дорогой мой дурачок.

В ответ на это я аккуратно обнял ее. И в этот момент кто-то бесцеремонно постучал в дверь.

Я подскочил – в совершеннейшем дезабилье – и постарался привести в порядок свой наряд. Мёрфи заелозила по дивану, пытаясь сделать то же самое одной рукой, поскольку вторая ее не слушалась, да и от ног не было особого толку. Мы оба остановились, заметив всю нелепость этих поползновений, а затем обменялись взглядами и, нервно посмеиваясь, возобновили попытки вернуть себе благопристойный вид.

– Дверь, – хихикнула Мёрфи, натягивая на голые ноги стеганое покрывало.

Я кое-как доковылял до порога, глянул в глазок и узнал человека за дверью, а затем приоткрыл ее, но слегка, чтобы скрыть тот факт, что штаны мои опять съехали на колени.

На крыльце стояли легавые.

Их было двое, и они ждали, нацепив вежливо-нейтральные полицейские маски. Одного я узнал, несмотря на то что прошло уже много времени с тех пор, как я видел его в последний раз: приятный на вид, чуть выше среднего роста, черноволосый, с уставной военной «площадкой» и выбритыми висками, хотя к его внешности добавились густые усы, на удивление подходившие к его голубым глазам. Костюм был дороговат для его зарплаты, а под мышкой у гостя я увидел толстый желто-коричневый конверт.

– Детектив Рудольф, – поздоровался я, совладав с брюками, и продолжил тоном, обычно приберегаемым для фраз «Чтоб ты сдох!» или «Я тебе глотку вырву!»: – Не представляете, как я рад новой встрече.

– Дрезден. – На его губах мелькнула самодовольная улыбка. – Великолепно. Двух зайцев одним выстрелом. Миз[12 - Миз – нейтральное обращение к женщине, чье семейное положение неизвестно. Подчеркивает ее равноправие с мужчиной.] Мёрфи дома?

Он сделал легкое ударение на слове «миз», напоминая, что Мёрфи больше не служит в полиции, и мне захотелось врезать ему. Однако я мужественно сдержался и сообщил: