Отыграть назад

Бывали времена, когда печаль о тех, кого он оставил в палатах, а иногда и в морге, так прихватывала его, что он не мог даже говорить по возвращении домой. Тогда он шел в свой кабинет в самой дальней части квартиры – в комнату, которая должна была принадлежать, как они надеялись, их второму ребенку, – и оставался там, вне семьи, пока не выходил из этого ужасного состояния.

Как-то раз, в ту самую осень, когда они познакомились, Грейс приехала к нему в больницу (Джонатан уже был интерном) и увидела, как он обнимает пожилую женщину, сотрясаемую горестными рыданиями. Сын этой женщины, мужчина средних лет с синдромом Дауна, умирал в этой больнице от врожденного порока сердца. Эта смерть была ожидаема с самого момента его рождения, но женщина все равно безутешно рыдала. Грейс приехала за несколько минут до того, как должно было закончиться тридцатишестичасовое дежурство Джонатана. Но теперь, стоя в конце коридора и наблюдая эту сцену, она испытывала чувство стыда, будто само ее присутствие пачкало эти чистейшие человеческие отношения.

В то время она сама уже училась на последнем курсе и считалась образцовой студенткой, достойный врач-практик в ближайшем будущем, специалист по психотерапии. И все же, и все же… то, что она увидела в конце длинного больничного коридора, подействовало как сокрушительный звуковой удар. Сила и мощь происходящего… никто не предупреждал ее о чем-то подобном, когда на семинарах она изучала фрейдовскую Дору из «Фрагмента анализа истерии». Не говорили ей об этом и на замечательном курсе по патопсихологии на первом году обучения. Чего только они там не проходили – были и шестеренки, и зубчатые колесики, и мышки в лабиринте, всевозможные теории, испытания лекарств и самые разные методы терапии: примитивные формы, антипатия, искусство и музыка, и долгие нудные беседы. Но вот это… Происходящее стало для нее невыносимым, хотя ее это совсем даже не касалось.

Истина заключалась в том, что Джонатан находил страдальцев повсюду. Или, если быть более точным, страдальцы сами находили его, как будто просто прятались или дремали в ожидании подходящей души, чтобы прицепиться к ней. Он подбирал грусть и печаль совершенно незнакомых людей и выслушивал исповеди провинившихся. Таксисты раскрывали ему все свои тайные переживания. Оказавшись на первом этаже их дома, он не мог пройти мимо консьержа, не выслушав его неутешительные новости о парализованном племяннике или родителе, постепенно впадающем в слабоумие. Он не мог спокойно поесть в их любимом итальянском ресторанчике, не расспросив хозяина, как переносит новое лекарство его дочь, страдающая фиброзно-кистозной болезнью. Такие беседы обычно заканчивались полным унынием, не меньше. Когда они оставались только втроем, Джонатан был бодрым и жизнерадостным, и это была одна из причин, по которой Грейс охраняла семью от постороннего вмешательства, причем достаточно успешно. И все же эти посторонние люди, казалось, не могли отказать себе в возможности воспользоваться его добротой и участием.

Видимо, в конце концов все это привело к тому, что, несмотря на все профессиональные страдания, Джонатан, казалось, в отличие от остальных перестал бояться боли. Наоборот, с ходу ввинчивался в ее водоворот, уверенный в том, что не отступит, пока не разгромит противника. Похоже, ему всегда это удавалось – победить с первого же легкого удара. За это Грейс любила мужа, восхищалась им, хотя и полагала, что такое положение дел истощает и ее силы. А иногда ситуация начинала ее беспокоить. Видимо, все же рак должен был когда-нибудь одолеть его. Боль и переживания, которые испытывали пациенты Джонатана во время борьбы с болезнью, и нескончаемое разноликое проявление печали и горя, сопровождающее этот процесс, – все это никогда, ни на йоту не ослабеет. И от этого ее муж становился таким ранимым и чувствительным. Сколько раз Грейс пыталась все это объяснить Джонатану! Ведь его чрезмерная вежливость, тонувшая в бесцеремонности окружающих людей, могла сильно навредить ему. Вот только он отказывался это понимать. Похоже, Джонатан был лучшего мнения о людях, чем его супруга.

Глава пятая

Доступ к сути вещей

Как только Грейс вышла из лифта и очутилась в заполненном гостями фойе апартаментов Спенсеров, ей стало ясно, что главной темой вечера стало отсутствие здесь самих хозяев. В частности, Салли все еще заметно трясло от столь неожиданных новостей. Мало того что Спенсеры не встречали прибывающих на мероприятие гостей до его начала, теперь еще выяснилось, что они вообще вряд ли появятся. Джонас, как им доложили, находился в Китае, но это было еще не так вопиюще, потому что место пребывания Цуки на данный момент было вообще неизвестно. Возможно, она отдыхала на другом конце города в своих владениях в Хэмптонсе. Она могла находиться даже где-то здесь, в своих необъятных апартаментах. Вот и все, что удалось разузнать членам комитета, но это уже не имело никакого значения. Главное, Цуки не было там, где они предполагали ее увидеть, а именно вместе с такими же родителями в жилище Спенсеров.

Салли была раздражена до предела, и ее состояние можно было назвать почти комичным – настолько усердно, но не очень успешно она пыталась сохранить видимость веселости и благодарности за прием перед обслуживающим персоналом семейства Спенсеров.

Пока Грейс сидела за своим небольшим столом в вестибюле, только один прибывший гость напрямую спросил ее, пришли ли уже сами Спенсеры и находятся ли они наверху.

– Я думаю, он сейчас в Азии, – ответила она с легким налетом неопределенности. Ей показалось, что Салли ожидала бы от нее именно такой реакции. Но теперь стало очевидно, что Салли этого совсем не хотела. Похоже, она решила, что гостей следует немедленно поставить в известность о положении вещей.

Грейс наблюдала за происходящим в фойе с бокалом шампанского в руке, которое с искренней признательностью приняла у принесшей вино Сильвии. Салли оживленно порхала от одной группы гостей к другой, одаряя своим вниманием каждого, словно несчастная колибри, в одиночку опыляющая весь сад и оставляющая за собой явный шлейф паники. Грейс и Сильвия угощались шампанским и следили за ее передвижениями.

Чуть раньше они уже пытались успокоить Салли, напомнив ей, что жилище Спенсеров было умопомрачительно огромным и достойным сравнения с музеем по количеству произведений искусства. И даже если это не служило извинением и гости были огорчены, обнаружив, что сам хозяин, титан мирового значения в области СМИ, отсутствует, они по крайней мере могут получить удовольствие, пируя на таком обширном пространстве. А титанам СМИ мирового значения вполне простительно находиться сейчас в более важном месте, нежели вечеринка по сбору денег для частной школы. Если подумать, то и большинство гостей тоже по вполне уважительным причинам могли бы заниматься более важными делами. А мужчины даже и не заметили бы (не говоря уж о том, что им было все равно), что супруги титана здесь тоже нет. Но с женщинами все обстояло иначе. Именно дамы могли накалить обстановку, узнав о том, что оба супруга улизнули от участия в мероприятии. Но это будет позже, когда закончатся торги и будут выписаны соответствующие чеки. А разве не ради этого все затевалось?

Там, где, собственно, жили Спенсеры, сейчас стоял кордон из их обслуги и секретаря, старшей в этой группе, а также не менее десятка охранников в форме, стерегущих двери комнат приватной зоны в апартаментах и обо всем докладывающих секретарю. (Это, конечно, не считая горничных, официантов и еще двух женщин, судя по всему, родом из стран Карибского бассейна, которые, как успела заметить Грейс, вынесли из кухни подносы с едой и, пройдя через кордон охранников, скрылись на неведомой территории.)

Предполагаемого эффекта избежать было нельзя. Получалось, что все мероприятие проводилось на шикарной, но как бы сданной в аренду территории. Скажем, как роскошный особняк в Ньюпорте или храм Дендур, а не просто дом семьи школьника, распахнувший двери для родителей одноклассников.

Грейс чуть раньше удалось подавить разочарование, и теперь она хорошо понимала, на что надеялась Салли, а может, и ждала прямо сейчас – остроумных комментариев о произведениях искусства и вообще обо всем, что они здесь видят. Ох, каких же трудов стоило достать вот именно такое камчатное полотно для штор в гостиной!.. Может быть, даже украдкой заглянуть в знаменитый гардероб (Цуки Спенсер нередко получала титул «Одета лучше всех»). Грейс знала, что Салли (впрочем, как, честно сказать, и она сама) надеялась исследовать огромный и богатый по запасам кухонный буфет, который Цуки (родом с Хоккайдо) набила всевозможными японскими экзотическими припасами. Грейс сама читала в журнале «Ванити фэйр», что дети Спенсеров строго соблюдали специальную диету для тех, кто стремится к долголетию. Еще хотелось увидеть то, что считалось типичной составляющей элитной нью-йоркской недвижимости, а именно огромную комнату-прачечную. Ее снимки опубликовал архитектурный журнал – там три прачки в специальной форме утюжили бесчисленные шелковые простыни наивысшей плотности.

Правда, без хозяев доступ к этой демонстративно охраняемой территории осуществить было невозможно, и когда Салли поняла, что планы придется скорректировать, ей пришлось трудновато.

За час до официального начала вечера по сбору денег для школы Рирден она металась с места на место (в сопровождении двух охранников, которые не оставляли ее одну ни на секунду), то поправляя стол для аукциона, то проверяя временный бар (возведенный в фойе под парадной лестницей). Сильвия и Грейс тоже неотступно следовали за ней. Видимо, ей хотелось хоть как-то скомпенсировать свое разочарование, и теперь она буквально утопала в безумных фантазиях, воображая себя хозяйкой этого городского поместья. Она, разумеется, оделась вполне подходяще для такой роли в жуткое платье тигровой расцветки от Роберто Кавалли, демонстрирующее достаточную часть большой (но по крайней мере своей, настоящей) груди, и выбрала туфли на таких высоких каблуках, что с трудом удерживала равновесие. Бриллианты в буквальном смысле осыпали ее с ног до головы. Грейс сразу вспомнились наборы для маленьких девочек с пластмассовыми сережками, ожерельем, кольцами и браслетами. Только здесь драгоценности были настоящими и на взрослой женщине.

– Посмотри на Малагу, – неожиданно произнесла Сильвия, и Грейс тут же проследила за ее взглядом. Малага Альвес стояла напротив огромного окна с бокалом красного вина в руке. Вторую руку она неловко держала за спиной. Женщина выглядела смущенной и одинокой. Правда, одиночество ее длилось всего несколько секунд. На глазах у Грейс и Сильвии начала разворачиваться очаровательная сцена.

Сначала к Малаге присоединился один, а затем и второй мужчина в смокинге – это был Натан Фридберг, тот самый, у которого путевки в лагерь стоили по двадцать пять тысяч долларов. Она взглянула на них и улыбнулась. И Грейс сразу же увидела мгновенно происшедшие изменения. Нет, даже не изменения, а полную метаморфозу. Поначалу она даже не поняла, свидетельницей чему стала. Малага, стоявшая между двумя высокими мужчинами – один красивый, а другой нет, – начала распускаться, как цветок (так, наверное, выразился бы Фицджеральд), становясь захватывающе великолепной.

На ней было простенькое розовое платье, сшитое по фигуре, но не обтягивающее тело недавно рожавшей женщины, длиной чуть выше красивых коленей. На шее золотой крестик и более никаких украшений. Она чуть заметно улыбалась мужчинам, поворачивая голову то к одному, то к другому, демонстрируя при этом чудесный изгиб шеи. Грейс по-новому посмотрела на ее гладкую кожу и несомненно естественный контур бюста (вырез платья был достаточным, чтобы подчеркнуть его), а также чуть полноватые, но при этом совсем не тренированные руки. Итак, она выглядела… Грейс постаралась подыскать нужное слово… очень женственной.

В этот момент к Малаге подошел третий мужчина, довольно тучный, и Грейс смутно угадала в нем отца одноклассницы Генри – он работал в банке «Морган Стэнли». Очень, очень богатый господин. Все трое разговаривали то с Малагой Альвес, то друг с другом поверх ее головы, а она только смотрела на них. Она не только просто молчала, но и всем своим видом даже не пыталась реагировать на их высказывания и соглашаться с услышанным. А эти трое суетились и кидали реплику за репликой, стоя рядом с ней гораздо ближе, чем на расстоянии вытянутой руки. И пока Грейс и Сильвия наблюдали это действо, к группе подошел четвертый мужчина. Он сделал вид, что хочет поприветствовать одного из стоявших там, но почти сразу же переключил внимание на Малагу Альвес.

Что касается человеческих взаимоотношений, тут Грейс, конечно, не была новичком. Но сейчас она наблюдала проявление неконтролируемого притяжения между людьми. Малага Альвес обладала непримечательными чертами лица (к тому же она такая пухленькая! ее щеки были полноваты, так же, как и шея, и руки), но все это, вместе взятое, в целом представляло собой совсем иное создание. Наблюдая за мужчинами, Грейс была озадачена и немного расстроена. Их лицемерие вызывало у нее отвращение. Вполне очевидно, что у каждого из этих четверых были женщины среди обслуги, внешне напоминавшие Малагу Альвес, с такими же невыразительными лицами, гладкой кожей, оплывшей талией, полной грудью и бедрами под традиционно скромной форменной одеждой. Вполне вероятно, им приходилось общаться с женщинами, напоминавшими Малагу Альвес, по несколько раз в день во время работы или в собственных домах.

Женщины, похожие на Малагу Альвес, в этот самый момент могли ухаживать за их детьми или стирать им белье. Но вели ли себя эти мужчины с теми женщинами так же, как сейчас по отношению вот к этой незнакомке? Конечно, нет, если только хотели сохранить свой брак. Вот о чем рассуждала Грейс.

Великолепный зал был полон холеных женщин, всем известных и даже прославленных красавиц. Все они прошли всевозможный массаж и солярий, были подстрижены и причесаны, одеты в самые модные наряды. И все же вполне очевидный источник притяжения в этой толпе находился возле Малаги Альвес. Эта чистая и мощная сила могла свалить с ног любого титана, одновременно оставаясь незаметной для всех остальных сверкающих драгоценностями присутствующих дам. Грейс пришло в голову, а не напоминает ли все это песнь сирены. Она скользила взглядом от золотистых стен до сияющих окон, понимая, что такое притяжение смогла определить только лишь хромосома игрек.

Грейс передала свой бокал одному из официантов и отправилась помогать Салли. Та то ли сопровождала, то ли уводила всю толпу гостей из фойе в огромную гостиную, чтобы начать аукцион. Сильвия уже пребывала в компании со своим другом, когда-то отстающим по тригонометрии, а сейчас, судя по всему, возглавившим группу, представляющую американскую мебель в «Сотбис». Он был лысый и очень худой и предусмотрительно надел шелковый сине-зеленый галстук-бабочку (цвета Рирдена). Сильвия провела его за кафедру, установленную в углу зала.

– Всем привет! – пронзительным голосом произнесла Салли в микрофон и принялась стучать по нему длинным ногтем, пока все присутствующие не прекратили разговоры и не начали закрывать уши ладонями. – Все хорошо? – спросила она.

Толпа одобрительно загудела, давая ей понять, что у них все просто отлично.

– Привет! – повторила Салли. – Прежде чем начать, я хотела бы попросить вас поаплодировать нашим хозяевам, Джонасу и Цуки Спенсер. За их благородное и чудесное предложение, – совершенно неискренне добавила она. – Мы все так благодарны им!

Родители школьников зааплодировали, и Грейс присоединилась к ним.

– Я также хочу поблагодарить наш комитет, усердно работавший все это время, – продолжила Салли. – Они убедили вас прийти сюда, позаботились о достойном угощении, а также подготовили много такого, на что вы смогли бы потратить свои деньги. Аманда Эмери, где ты? Аманда?

– Привет! – проворковала Аманда где-то среди толпы и помахала сверкающей манжетой над белокурой головой.

– Сильвия Стайнмец? Грейс Сакс?

Грейс подняла руку, подавляя невольное раздражение.

Никогда она не была «Грейс Сакс». Не то чтобы ей не нравилась эта фамилия или мнимые ассоциации с «Нашей толпой» (линия Джонатана, между прочим, не имела ничего общего с Уорбургами, Лоэбами и Шиффами. Его предки были родом из штетла – еврейского местечка в Восточной Польше, – а потом очутились в Бостоне). И все же это была не ее фамилия. Она всегда была Райнхарт. Райнхарт на работе. Райнхарт на обложке книги, которая вот-вот увидит свет. И Райнхарт во всех документах, относящихся к Рирдену, в том числе и аукционных. Как ни странно, единственным человеком, называвшим ее Грейс Сакс, был ее родной отец.

– А я Салли Моррисон-Голден, – заявила Салли и выдержала паузу, чтобы ее смогли оценить по достоинству. – Я так счастлива, что мы сегодня здесь все вместе. Мы прославим нашу замечательную школу и сделаем все возможное, чтобы школьные годы наших детей стали самыми лучшими их днями, насколько только это возможно. Я знаю, – весело усмехнулась она, – что некоторые из вас сейчас подумают: «Неужели я и без этого недостаточно много плачу за обучение?»

Ожидаемый нервный смешок пробежал где-то в глубине толпы.

– Конечно, так оно и есть. Но наша обязанность сделать так, чтобы в Рирдене могли учиться дети, которых мы хотим там видеть, чтобы они могли посещать занятия, несмотря на сложные финансовые обстоятельства.

«Неужели? – подумала Грейс. – С каких это пор?»

Толпа похлопала без особого энтузиазма.

– И конечно же, – добавила Салли, – мы должны быть уверены в том, что наши замечательные преподаватели получают достойную зарплату и мы не потеряем их, как это происходит в других школах. Мы любим наших учителей!

– Эва как! – выкрикнул кто-то из стоявших у картины Джексона Поллока, вызвав взрыв смеха, если не своим просторечием, то столь неожиданным выражением чувств.

Разумеется, в Рирдене действительно ценили преподавателей, отметила про себя Грейс. Правда, недостаточно для того, чтобы пригласить их на сегодняшнее мероприятие. Но ведь лишь очень немногие из них могли позволить себе купить билет за триста долларов.

– Так что надеюсь, вы все захватили с собой чековые книжки, друзья мои, поскольку хотя мы и собрались здесь для того, чтобы выпить чудесного вина, попробовать изумительные закуски, все же чистая прибыль – это чистая прибыль, и итоги никто не отменял! – Салли широко улыбнулась толпе, радуясь собственной речи и остроумию. – Мы принимаем карты «Виза». «Мастеркард», «Американ экспресс блэк кард». А еще акции и облигации!

– Произведения искусства! – подхватила Аманда Эмери. – Недвижимое имущество!

Толпа ответила неуверенными смешками.

– А теперь, – заявила Салли, – прежде чем мы засучим рукава и займемся серьезным делом, то есть начнем тратить наши денежки, наш собственный мистер Чипс, Роберт Коновер, был бы счастлив дополнить этот вечер своей приветственной речью. Роберт?

Директор школы помахал рукой из дальнего конца зала и стал пробираться сквозь толпу к кафедре.

Грейс позволила себе мысленно отвлечься от его вполне предсказуемой речи. Он снова начал говорить о благодарности всем и вся, снова напомнил всем присутствующим, зачем им нужны деньги, и как же будет здорово, если родители проявят уважение по отношению к превосходному образованию, получаемому их детьми, и какое огромное значение все это имеет для преподавателей.

Потом Грейс позволила и своему взгляду бесцельно блуждать по залу. Сильвия сидела рядом с ней за маленьким столиком с портативным компьютером наготове, чтобы начать записывать ставки. На экране ноутбука было хорошо видно время: 8:36. Это означало, что Джонатан уже не просто опаздывает, а опаздывает очень серьезно. Она взглянула сначала на гостей в углах зала, потом пробежала глазами по всей толпе, словно мысленно прочесывая ряды людей слева направо и с задних рядов до передних. Мужа здесь не было. Не было его и среди стоявших в дверях гостей, и даже среди группы опоздавших, ввалившихся в тот самый момент в фойе. Это были родители дошколят, прибывшие сюда, судя по всему, после какой-то гулянки. Будучи изрядно навеселе, они, видимо, не заметили раздевалку внизу и явились в аукционный зал, как некое облачко мехов и кашемира, заливаясь смехом, словно не имели ничего общего с вечером, посвященным Рирдену. Наконец, до одного из вновь прибывших дошло, где они находятся, и он быстро угомонил остальных. Но этот человек явно был не из их компании и стоял не вместе с ними в лифте, когда дверцы раскрылись, выпуская их сюда. Поэтому он сразу же удалился.