Долина лошадей

По щекам Эйлы покатились слезы. Она плакала впервые. После того как она покинула пещеру, ее жизнь постоянно подвергалась опасности и Эйле было, что называется, не до слез. Теперь же они текли ручьем.

– Дарк, деточка моя… – всхлипывала Эйла, пряча лицо в руках. – Почему Бруд забрал тебя?

Она оплакивала сына и оставленный ею клан, Изу, единственную мать, о которой она хоть что-то помнила, и себя – такую маленькую и такую беззащитную – перед лицом этого бескрайнего и неведомого мира. Креба, любившего ее так же сильно, как самого себя, она не вспоминала – слишком свежей и болезненной была эта рана.

Далеко внизу шумело и ярилось море. Огромные валы, увенчанные пенистыми гребешками, раз за разом набрасывались на темные скалы и, злобно шипя, отступали обратно.

Прыгнуть вниз и разом покончить со всеми печалями…

– Нет! – Она затрясла головой и, поднявшись на ноги, отступила от края скалы. – Он мог забрать моего сына, выгнать меня, наложить на меня проклятие, сделать все, что угодно, но только не заставить меня покончить с собой!

Она почувствовала солоноватый вкус своих слез и криво улыбнулась. Как расстраивали ее слезы Изу и Креба. Люди из клана не умели плакать, даже маленький Дарк, ее сыночек. Он унаследовал от нее многое и умел произносить такие же звуки, как и она, но его большие карие глаза явно говорили о принадлежности к клану.

Эйла быстро спустилась вниз и вновь закинула корзину на спину, размышляя о том, что могло произойти с ее глазами. Одно из двух: либо они у нее больны, либо у всех Других из глаз иногда сочится соленая вода. И вновь в ее сознании вспыхнуло: «Найди своих, детка… Свое племя, своего мужчину».

Молодая женщина пошла на запад, стараясь держаться поближе к берегу. Дорогу ей то и дело преграждали ручьи и речушки, спешившие слиться с внутренним морем. Наконец она оказалась на берегу довольно широкой и полноводной реки. Ей не оставалось ничего другого, как только повернуть на север и пойти вверх по течению этого бурного потока, подыскивая место для переправы. Прибрежные сосны и лиственницы, казавшиеся Эйле, привыкшей к кривым карликовым деревцам, настоящими гигантами, вскоре остались позади. Она вновь вступила в зону степей, и теперь по берегам реки росли главным образом ивы, березки и осины, хотя кое-где попадались и хвойные деревья.

Она шла все дальше и дальше, покорно огибая речные излучины; тревога ее с каждым днем становилась все сильнее и сильнее. Теперь она уже шла не на запад, а примерно на северо-восток. На восток ей идти не хотелось. В той части материка обитали какие-то неведомые ей племена.

Отправляясь на север, она думала именно о западных землях. Чего ей не хотелось, так это встречаться с иноплеменниками, тем более что на ней лежало смертельное проклятие! В любом случае ей нужно было как-то переправиться через реку.

В одном месте река становилась заметно шире и разветвлялась на два рукава, разделенных небольшим, усыпанным галькой островком, по берегам которого росли чахлые кусты. Эйла решила рискнуть. В дальней протоке из воды выглядывало несколько крупных валунов, что говорило о небольшой ее глубине. Эйла надеялась переправиться через нее вброд. Она прекрасно плавала, однако не хотела мочить свои шкуры. Ночи все еще были холодными, шкуры же сохли долго.

Она стала ходить взад-вперед, глядя на стремнину. Выбрав место, которое казалось самым мелким, она разделась, уложила весь свой скарб в корзину и, стараясь держать ее повыше, вошла в воду. Камни были очень скользкими, а течение грозило в любую минуту сбить ее с ног. На середине первой протоки вода доходила ей до пояса, однако Эйле удалось благополучно добраться до островка. Второй рукав был пошире и, судя по всему, глубже, но поворачивать назад, пройдя половину пути, Эйле, естественно, не хотелось.

После того как середина протоки осталась позади, дно резко пошло вниз. Эйла шла на цыпочках, удерживая корзину на голове, вода сначала доходила ей до груди, затем до шеи… Неожиданно дно ушло у нее из-под ног, и она с головой погрузилась в воду, продолжая придерживать рукой корзину. Ее подхватило течение, но уже в следующую минуту она коснулась ногами камней и тут же выбралась на дальний берег.

Река осталась позади, и Эйла вновь оказалась среди бескрайних степей. Солнечные дни теперь случались куда чаще дождливых – тепло, шедшее с юга, наконец-таки обогнало странницу. Почки деревьев и кустарников обратились в листву; на концах веточек хвойных деревьев появились нежные светло-зеленые иголочки, Эйла то и дело срывала их и жевала – ей нравился резкий горьковато-кислый вкус молодой хвои.

Она шла не останавливаясь весь день и к вечеру добрела до ручья, возле которого решила остановиться на ночлег. Проблем с водой у нее пока не было. Весенние дожди и потоки талой воды, что бежали откуда-то с севера, сливались в ручьи и реки, струившие свои мутные воды по вымоинам и распадкам, которые в скором времени должны были превратиться в сухие безжизненные лощины или в лучшем случае в жалкие, то и дело пересыхающие речушки. Обилие влаги в этих краях – явление преходящее и весьма кратковременное. Влага эта стремительно уйдет в землю, но сначала степь – хоть и ненадолго – расцветет и наполнится жизнью.

Едва ли не за одну ночь свежая яркая зелень молодых трав украсилась цветами – белыми, желтыми, багряными, несколько реже – ярко-голубыми и алыми. Вид цветущей степи чаровал и радовал Эйлу – весна всегда была ее самым любимым временем года.

Степные просторы наполнились жизнью. Теперь она могла не экономить прихваченные в дорогу скудные припасы – найти пропитание не составляло труда, причем на поиски пищи у нее уходило совсем немного времени. Каждая женщина клана умела собирать на ходу съедобные травы, цветы, почки и ягоды. Отыскав ветку покрепче, Эйла очистила ее от веточек и листочков и, заточив более толстый конец кремневым ножом, стала использовать ее для выкапывания кореньев и луковиц. Собирать их было легко – одной много ли надо.

Помимо прочего, Эйла умела делать и то, на что другие женщины клана были не способны. Она умела охотиться. Ни один мужчина клана не владел пращой так искусно, как Эйла, – это признавали все. Она научилась этому сама и дорого заплатила за это умение.

Цветущие растения и пышно разросшиеся травы выманили из зимних нор сусликов, гигантских хомяков, больших тушканчиков, кроликов и зайцев. Эйла достала пращу из корзины и подоткнула ее под ремень, которым была подвязана меховая накидка. Она продолжала носить на том же поясе и свою палку-копалку, сумка же с амулетами висела на пояске, перехватывавшем на талии ее нижнюю накидку.

Эйла не знала проблем ни с едой, ни с дровами. Она умела добывать огонь, а веточки и маленькие деревца можно было найти по берегам многочисленных, пробужденных весенним паводком речек; кое-где попадался и бурелом. Эйла собирала в корзину и ветки, и сухой навоз, однако костер ей удавалось развести далеко не всегда – то не хватало дров, то они оказывались чересчур сырыми, то Эйла чувствовала себя слишком усталой для того, чтобы заниматься столь непростым делом.

Она не любила спать на открытых местах, если рядом с ней не горел костер. На бескрайних лугах паслось великое множество крупных травоядных животных, и это не могло не привлечь сюда самых разных четвероногих охотников. Последние старались держаться подальше от огня. В клане было принято носить с собой тлеющие уголья – это было почетной обязанностью одного из мужчин. На каждой новой стоянке разводился новый костер, причем развести его не составляло никакого труда – для этого было достаточно раздуть уголья. Прошло немало времени, прежде чем Эйла решила обзавестись орудиями для добывания огня. Сделав это, она поразилась тому, что столь простая мысль не пришла ей в голову раньше.

Впрочем, в тех случаях, когда трут или дерево оказывалось сырым, ей не могла помочь и палочка для добывания огня. Эйла вздохнула с облегчением только после того, как наткнулась на костяк зубра.

Луна прошла еще через один цикл, и сырая, прохладная весна сменилась ранним летом. Эйла продолжала свой путь по широкой прибрежной равнине, плавно спускавшейся к внутреннему морю. Из-за сезонных паводков с их илом и наносами вытянутые устья рек часто перекрывались песчаными отмелями и косами, здесь было множество заводей и лагун.

Эйла выбрала для ночной стоянки место посуше, а утром остановилась возле небольшого озерца. Вода в нем казалась застоявшейся и непригодной для питья, но кожаный мешок Эйлы был уже почти пуст. Она зачерпнула в ладонь воды из озерца, сделала глоток, но тут же с отвращением выплюнула и принялась ополаскивать рот водой из своего мешка.

«Неужели зубры могут пить эту воду?» – поразилась Эйла, заметив неподалеку выбеленные солнцем и ветром кости и череп зубра с длинными конусообразными рогами. Она поспешила отойти от застойного озерца, от которого веяло погибелью, но увиденное не выходило из головы. Белый череп и длинные рога – изогнутые полые рога…

Днем Эйла остановилась на берегу реки, решив развести костер и изжарить убитого ею кролика. Солнце припекало все сильнее. Она сидела на корточках, вращая между ладонями палочку, поставленную на сухую плоскую деревяшку. Ах, если бы где-то поблизости был Грод со своими угольями…

Она вскочила на ноги, бросила палочку, деревяшку и тушку кролика в корзину и поспешила назад, к озерцу, виденному ею этим утром. Оказавшись на берегу, она стала рассматривать череп зубра. Грод носил тлеющие угольки в полых рогах зубра, предварительно завернув их в сухой мох или лишайник. Значит, то же самое теперь могла сделать и она.

Она принялась дергать за рога и тут же почувствовала что-то вроде угрызений совести. Женщины клана никогда не носили огонь – им это было запрещено. «Но тогда кто будет носить его для меня?» – подумала Эйла и тут же, собравшись с силами, выломала рог. После этого она спешно покинула берег озера, словно боясь, что кто-то незримый уличит ее в запретном поступке. Сейчас само ее выживание зависело от того, сможет ли она приспособиться к образу жизни, чуждому ее собственной природе. Нужно было забыть все то, чему ее учили с детства, и положиться единственно на собственную сообразительность. Рог зубра являлся только началом этого пути, который мог оказаться бесконечно долгим и мучительным.

Впрочем, сохранение огня оказалось не таким простым делом, как она думала прежде. Утро началось с поисков сухого мха, в который следовало завернуть угольки. Однако мох, который в изобилии встречался в лесистых окрестностях пещеры, на открытой всем ветрам равнине отсутствовал напрочь. Она попыталась заменить его сухой прошлогодней травой. К ее крайнему расстройству, к тому времени, когда она решила остановиться на ночлег, уголек уже успел потухнуть. Тем не менее она не оставила попыток и вскоре научилась сберегать тлеющие уголья так, что они сохраняли свой жар до очередного привала. Умение это пришло к ней далеко не сразу, но теперь на ее поясе, помимо прочего, висел и рог зубра.

Все ручьи и речки, встречавшиеся на пути, Эйла переходила вброд. Когда же она оказалась на берегу по-настоящему широкой и большой реки, то поняла, что нужно искать какой-то иной способ переправы. Несколько дней она шла вверх по течению. Река стала забирать на северо-восток, при этом оставаясь такой же широкой, как и в низовье.

Эйла справедливо полагала, что она уже вышла за пределы той территории, на которой могли охотиться мужчины из клана, однако ей страшно не хотелось идти на восток. Понятия «восток» и «клан» означали для нее одно и то же. Она не могла вернуться, не хотела даже двигаться в этом направлении. Вместе с тем оставаться на этом пустынном берегу было невозможно, следовало каким-то образом переправиться на другую сторону реки.

Она полагала, что ей удастся это сделать, – что-что, а уж плавать-то она умела хорошо. Проблема была не в ней самой, а в ее корзине со скарбом.

Она сидела возле небольшого костра, разведенного ею возле ствола поваленного дерева, голые ветви которого колыхались в воде. Полуденное солнце поблескивало на волнах и бурунах могучей быстрой реки. Время от времени мимо Эйлы проплывали коряги и всевозможный сор. Ей вспомнился поток, бежавший неподалеку от пещеры; там, где он впадал во внутреннее море, люди из клана ловили лосося и осетра. Она очень любила плавать в этом месте, хотя это чрезвычайно страшило Изу. Эйла не помнила, когда именно она научилась плавать, ей казалось, что она умела делать это всегда.

«Интересно, почему все остальные не любят купаться и плавать? – размышляла она. – Они считали меня странной, ведь я любила заплывать так далеко… Это продолжалось до тех пор, пока Оуна едва не захлебнулась…»

Эйла вспомнила о том, как они благодарили ее за спасение ребенка. Бран даже помог ей выбраться на берег. Как хорошо стало тогда у нее на душе, – казалось, ее наконец приняли, признали за свою. А ведь она так не походила на них. Длинные стройные ноги, слишком длинное и слишком сухощавое тело, светлые волосы, голубые глаза, высокий лоб – все это теперь не имело никакого значения. После того случая некоторые члены племени стали учиться плавать, но они все равно очень плохо держались на воде и поэтому страшно боялись глубины.

«Интересно, научится ли плавать Дарк? Он никогда не был таким тяжеловесным, как их дети, и мышц таких у него отродясь не было… Наверное, он будет плавать лучше прочих…

Но кто же его научит плавать? Меня там уже нет, Уба этого не умеет… Конечно, она позаботится о нем, ведь Уба любит его почти так же сильно, как я сама, но она совсем не умеет плавать. И Бран этого не умеет. Зато Бран научит Дарка охотиться и будет защищать его. Он не даст моего сыночка в обиду Бруду – он мне это обещал, хоть он больше меня не увидит. Бран был хорошим вождем, не то что Бруд…

Неужели Дарк стал расти во мне именно после Бруда? – Эйла внутренне содрогнулась, вспомнив о том, как Бруд овладел ею. – Иза говорила, что мужчины делают это с теми женщинами, которые им нравятся, Бруд же наверняка сделал это только потому, что знал, как я это ненавижу. Говорят, что на самом деле детей делают духи тотема. Но ни у одного из мужчин не было такого же сильного тотема, как мой Пещерный Лев. У меня не было детей до тех самых пор, пока мной не овладел Бруд. Как все тогда удивлялись… Все уже думали, что у меня никогда не будет ребенка…

Как бы мне хотелось увидеть его взрослым… Он уже и сейчас считается слишком высоким для своего возраста – прямо как я… Нисколько не сомневаюсь в том, что он станет самым высоким мужчиной во всем племени…

Хотя кто знает… Я-то его уже никогда не увижу…»

Эйла постаралась отогнать от себя грустные мысли и смахнула со щеки слезинку. Поднявшись на ноги, она подошла к самой кромке воды. «Нечего расстраиваться понапрасну… Можно подумать, если я буду вспоминать о Дарке, то окажусь на том берегу!»

Она была настолько занята своими мыслями, что не заметила раздвоенного бревна, подплывшего к самому берегу. Она смотрела на погруженные в воду ветви упавшего дерева, меж которыми билось большое темное бревно, пытавшееся выпутаться из их плена и продолжить свое плавание. Смотрела и не видела. Когда же наконец Эйла заметила бревно, она разом оценила возможности, которые оно ей сулило.

Она вышла на мелководье и вытащила тяжелую корягу на берег. Это была верхняя часть ствола большого дерева, сломанного совсем недавно сильным паводком в верховьях реки, – древесина даже не успела особенно отсыреть. Эйла достала из складки своей накидки каменный топор и подрубила ветви так, что длина их стала примерно равной, затем стала очищать их от веточек и сучков.

Покончив с этой работой, она огляделась по сторонам и уверенным шагом направилась к березовой рощице, сплошь обвитой пышно разросшимся ломоносом. Она потащила один из его вьющихся побегов на себя и вытянула неожиданно длинную и прочную плеть, после чего вернулась назад, обрывая с нее листья. Эйла разложила на земле шкуру зубра и высыпала на нее содержимое корзины. Пришло время навести порядок и уложить вещи по-новому.

Эйла положила свои меховые чулки и рукава на самое дно корзины вместе с теплой меховой накидкой – они могли понадобиться ей только следующей зимой. На ней осталась легкая летняя накидка, служившая до сего времени поддевкой. Эйла на миг задумалась, силясь представить себе, где она может оказаться следующей зимой, но тут же решила не ломать голову понапрасну. Увидев среди прочих вещей хорошо выделанную мягкую шкуру, которой она подвязывала к своему боку маленького Дарка, она вновь впала в задумчивость.

Шкура эта ей была уже не нужна – она могла обойтись и без нее. Эйла взяла ее с собой только потому, что она касалась его тельца… Эйла поднесла ее к щеке и, аккуратно свернув, спрятала в корзину. Сверху она положила полоски мягкой, впитывающей влагу кожи, которыми она пользовалась во время кровотечений. Далее следовала запасная пара кожаных чулок. Сейчас она ходила босиком, но в сырую, холодную погоду натягивала на ноги эту быстро снашивающуюся обувку. Как хорошо, что она взяла с собой запасную пару…

Дальше следовала еда. У нее остался большой кусок кленового сахара, завернутый в бересту. Эйла развернула тонкую эластичную кору и, отломив маленький кусочек, положила его себе в рот, с сожалением подумав о том, что сахар скоро кончится и она уже никогда не сможет им полакомиться.

Помимо прочего, у нее оставалось несколько кусков дорожной снеди, которую берут с собой мужчины, отправляясь на охоту. Она делается из топленого жира, перетертого вяленого мяса и сушеных фруктов. При мысли о жирной пище у нее потекли слюнки. Зверьки, которых ей случалось добыть, как правило, были тощими и жилистыми. Если бы не собираемая ею растительная пища, она быстро оголодала бы на этой белковой диете. Без жиров и углеводов обойтись невозможно.

Она засунула дорожные лепешки в корзину, не отломив ни кусочка, – их следовало сохранить на крайний случай. За лепешками последовали несколько полосок вяленого мяса, жесткого, словно кожа, но очень питательного, немного сушеных яблок, лесные орехи, несколько мешочков с зерном, собранным в степи неподалеку от пещеры. Загнивший корень она не раздумывая отбросила в сторону. Поверх еды она положила чашку и миску, шкуру росомахи и изрядно поношенные кожаные чулки.