В аду места не было

Чем больше я пишу, тем больше напрягаются и краснеют мои глаза. Приход весны, Пасха, бросание креста в воду – с какой радостью всё это отмечалось! Семь недель мы ждали, когда иссякнут листья лука, подвешенного к потолку. Но, не успев закончиться, он уже давал зелёные ростки. Великий пост, ах, этот Великий пост, когда же он пройдет?! Как только он кончался, приходила весна. На день Трндеза[7 - Языческий праздник, аналог Масленицы] – «Звездный родник» – в роднике были золотые звездочки. Когда выходили из поста, разговлялись, били красными и зелеными яйцами.

В тот год мы отправились в паломничество к «кривым деревьям». Был языческий праздник, то ли Вардавара, то ли Арамазда, – люди потоками стекались туда изо всех сёл. У деревьев и вправду были кривые ветви и дупла. Пошли мы туда ранним утром – в полуденную жару это было бы труднее. Нужно было перейти на другую сторону Каракулаха. У каждого села было своё постоянное место для привала. Даже знакомые курды приходили и становились «друзьями на веки». Сколько песен, хороводов, сколько молодых искателей судьбы там было! Там они встречались и во многих случаях сразу становились близкими людьми. Никто не замечал, как проходили две ночи. Жаль, что за описание песен и танцев никто не взялся, а я уже не могу ничего вспомнить. В глубине леса стоял монастырь. Завязывали талисманы, организовывали игры, например, на канате. Однажды вол по имени Хендук («сумасшедший») боднул меня своим рогом и сбил с ног. Дядя Назар плеснул мне в лицо холодной родниковой воды, чтобы отогнать мой испуг. Хендук был из деревенских малорослых волов, а для хорошей работы нужно было иметь более крупных, с ветвистыми рогами. Такие были в Карсе, где жили прорусские армяне. И дед мой поехал. Прошёл Карин, прошёл Карс и привез двух великолепных волов – Партева и Терндаса. Полей много, урожай обильный, пусть тащат груз до гумна. Ух, как скрипела повозка, когда их запрягали!

Топ-топ-топ, мы прыгаем туда-сюда, играем, радуемся. Это придумал мой дед, радуется вместе с нами. Он хитрый, не раскрывает цели этой игры, ведь знает, что проповедь бессмысленна. Уж кому знать, как не ему! Вроде бы играет с нами, а ведь мы топчем навоз. Такая вот полезная игра.

Названия, границы расположения лугов и полей у меня перед глазами. Так же, как и клички, масти и характер жителей нашего скотного двора. Больше всего мы любили луга оврагов Каш и Аверхан. Путь туда занимал почти целый день. Были у нас в реке свои места для купания, запруды, где мы купались, сидя верхом на волах. С лёгкостью я мог ответить, где посеяна остистая пшеница – красная, белая рожь. Была у нас особая трава, из которой делали жвачку – сочная, млечная и очень вкусная. Когда наступала пора сбора этой травы, девочки и женщины только её и ждали. Белоснежная жвачка из неё прекрасно чистила зубы. Во время сбора шиповника, конского щавеля, граб, в горах мелькали пёстрые девичьи платья на фоне зелёной травы.

А когда беременели овцы, стадо спускали в деревню. Помню, как отдыхали, разленившись, псы. Вдруг ягнята смешивались со стадом. Поднимался страшный гвалт, мление, блеяние, пока каждый не находил свою матку, и снова воцарялась тишина. Работавшему в поле пахарю или сеятелю несли обед девушки, дети или младшие невестки, крепко привязав поклажу на спину ослу. А в поле уже ждали, когда в дали появится знакомый ослик. Под сенью дерева или под разведёнными в стороны «рукавами» телеги стелили скатерть, на которую выкладывали лаваш, а на нём появлялась и всякая снедь: плов, долма, ячменные лепешки, яичница, халва, мацони, сливки, сыр чечил. А если дело было на полях «Камень призрака», «Овраг Каш» или «Аверхан», возле звонких, кристальных ручьев, то непременно кто-то сказал бы: «Иди, малыш, набери и принеси свежей воды». Пили воду и ложились отдохнуть. «Ну, встали, уже закат! Солнце заходит». Шаг за шагом, и всё поле обработано.

С помощью учителя Хачатура в деревне учредили школу грамоты. Учитель Хачатур был сыном Воски – самой авторитетной женщины в деревне. Единственным работником по хозяйству у них был маленький Андраник. У них не было отца, почему он рано умер – не знаю. Было решено оправить вместе со мной учиться грамоте Торгома и Мадата. Этой осенью нас сдали учителю Хачатуру. Чтобы дойти до места учебы, нужно было перейти единственную общую дорогу перед храмом, сразу за домом Али Османа, справа от которого был дом тёти Воски, в центральной части села. Вскоре пошёл снег, и Торгом с Мадатом стали бегать по снегу и плакать – не хотели идти в школу. А я хотел, мне это было по сердцу. Из-за таких нерегулярных посещений их исключили, а я остался.

Нас, самых маленьких, было несколько человек. Мы садились по росту на скамеечки, которые приносили сами. В руках у каждого из нас был учебник с распятием; у каждого была каменная доска и каменная ручка. Писали, стирали и писали снова. Важнее всего была таблица с алфавитом. Это была прямоугольная, размером с небольшую книгу, обрамлённая или окантованная доска, на которой были изображены буквы алфавита: Айб, Бен, Гим… и т. д. Нужно было называть их с начала до конца и с конца до начала. В этом случае получалось изучение букв, а у учителя была другая цель – научить нас читать. Лучше этого – только настоящая школа. В наших книжках были стихи на религиозную тему, исторические сведения, картинки, распятие Иисуса Христа.

Учителя все уважали. В руках он держал «прут порядка». Чаще всего наказывали «стойкой аиста»: стоянием на одной ноге, и ударом по ладони:

– Почему не хочешь учиться, почему убегаешь, не идёшь в школу? Ты, глупый теленок, раскрой ладонь!

Он старался и заинтересовать, чтобы дети не убегали с уроков. Гнева его не помню. Он любил сесть рядом с печкой, сварить кофе и сделать перерыв.

В тот же год (или позже, не помню) к великой радости всей деревни наш дядя решил хвастаться моими способностями. Договорились с дедом, что на праздник Пасхи на церковной службе я буду читать. За это дед должен был дать церкви «награду радости» – золото.

Я должен был листать по одной огромные страницы пергамента и читать громко и с выражением. Это было из Книги пророка Даниила, о гонениях вавилонского царя Навуходоносора. Об избранным Богом народе – евреях, как о несчастном народе. Пришёл день всенощной, меня одели в чистую, украшенную вышивкой церковную рубашку. Я не доставал до книги. Мне принесли скамеечку, и два дьякона встали по обе стороны от меня, держа свечи, чтобы я мог читать. Я прочитал блестяще. Какая радость, прямо в церкви! Дед не мог остановиться, целуя меня. С того дня меня нарекли грамотным мальчиком села. Из деревни меня перевели в школу Каракулаха. Я не пробыл там и года. Всё угасло. Школу стали разрушать, учителей разогнали и преследовали; школа оказалась под угрозой закрытия. Всё пропало для армян! Потом отняли учебники. Я жил у родственников. Дед приходил каждый день, это было недалеко, в двух часах дороги. В те дни скорбь и плач уже достигли нашей деревни. Иногда к моему деду привозили детей, больных чесоткой. Помню один случай. Рано утром к деду привели девочку, нашу ровесницу. Была она из рода Вардана, и привёл ее отец. Дед потребовал, чтобы её привели непременно голодной. Я стеснялся девочки, девочка – меня, будто нас сватали. Отец указал на поражённый участок на её шее.

Дед оторвал от свежего, неиспользованного веника чистый прутик, очистил его ножом и стал медленно чесать поражённое место, совершая крестообразные движения и бормоча какие-то слова. Позже я его спросил:

– Дед, а что это ты делал?

– Вырастешь, и тебя научу. Это такая специальная молитва: чешешь прутиком, шепчешь молитву, и зуд проходит.

Впоследствии я взял себе привычку унимать зуд палочкой или куском спички. Кожа не воспалялась, а зуд проходил. Но стоило попробовать расчесаться руками, как появлялось воспаление. Кстати, слова молитвы дед так и не успел мне поведать.

Торгом был старшим из нас, он и Мадат (дяда Мартирос) были братьями, сыновьями Назара, брата моего отца, я был их «домашним» братом. Однажды весной были мы в поле – Торгом, Мадат и я. Поля были видны из деревни. Мы собирали съедобные травы, играли. Был очень тёплый солнечный день, ясное небо. С правого берега реки к нам подошёл Воскан. Вид у него был недобрый, мы встревожились. Подошёл и, ни слова не сказав, стал шлёпать моих братьев. Хоть на меня он внимания и не обращал, я всё же тоже начал плакать.

– Замолчите, убью!

Мы стали плакать тише. Потом он оставил нас, ушёл. Воскан был старше нас, он из рода Гбо, ровесник нашего Карапета (Карапет умер в Ереване в 1967 г.). Эти двое были самыми сильными, крепко сложенными парнями в деревне. Часто дрались – и удача улыбалась то одному, то другому из них. Воскан в последнее время несколько раз подряд оказывался в роли проигравшего, оттуда и происходила его злоба. Мы были младшими родственниками Карапета. После того, как он ушел, мы немного подождали и побежали в деревню – жаловаться. Дошли до дому:

– Воскан избил нас на поле Маар!

– Чтоб ему ноги оторвало!

– Идите, найдите Карапета и скажите ему.

Мы так и сделали. Ах, Карапет, Карапет… Он схватил дубину и бросился в поля с криком: «Где ты, Воскан? Где ты, Воскан, сукин сын! Выходи! Всё равно найду и убью!».

До вечера он искал – не нашёл. После возвращения пытались унять его гнев, но вражда между ними сохранилась.

В один прекрасный день к нам откуда-то пришёл Гайдар. Он не стал поступать как Воскан, наоборот, угостил нас пирогом, ласково говорил с нами (жаль, не помню, как). Погладил меня и пошёл в деревню. Перед тем, как войти в деревню, Торгом сказал: «Давайте кушать пирог». «Давай-давай», – согласились мы. Он начал разрезать, и вынул из пирога клок волос… Мы швырнули его прочь… Честность Гайдара канула в воду. Мы пошли домой грустные и всё рассказали:

– Дедушка, а Али Осман турок?

– Нет, внучек, он не турок, принял туретчину, чтобы стать агой деревни. Ну а нам и нужен такой глава – защитник. Вот, его брат Торан защитил нас от нападения курдов, тебя тогда ещё не было.

– А из каких мест приходят курдские разбойники?

– Они повсюду… Турецкое правительство вооружает их, говорит: «Идите, грабьте армян».

Он грустно запел: «Жестокий погром, вот наша судьба / Разрушена в прах роскошная Адана».

Потом я узнал, что Гайдар – мой «кровный» брат, я этого не помнил. Мой дальновидный дед договорился с Али Османом, что нас с Гайдаром сделают «кровными» братьями, смешав нашу кровь.

Был в деревне один безумец. Он был молодой, крепкий парень. От чего он сошёл с ума – я не знаю. И зимой, и летом на нём была длинная одежда из ковра. По ночам он мог заснуть в зарослях – и не болел при этом. Питался он тем, что давали люди. Иногда вдруг, непонятно чем движимый, он стаскивал с себя одежду и начинал кричать, при этом обязательно обращаясь лицом к дому Али-ага и поднося руку к своему достоинству:

– Али-ага, съешь это, сунуть бы тебе в бороду, сунуть бы в рот…

– Минас, тихо! Чтоб ты сдох! – кричали женщины. Тогда он начинал плакать.

Что это были за приступы, не знаю по сей день. Что ему за дело было до Али Османа? Странно.

Однажды матушка Армазан, жена Назара, поставила передо мной горячий чай. Случайно, вырывая траву, я опрокинул его, и кипяток брызнул мне на шею. Всю мою жизнь рана оставалась незаметной.

Мама, ты где?

В наших полях было много козлобородника. Мы рвали его и ели исключительно с солью. Помню, как радовались наши, видя меня здоровым и невредимым. Мама уже не жила с нами… я был сирота.

Дед согласился, чтобы моя молодая мать вышла замуж, таков был зов природы, таково было требование общества. Но как ей оставить своего Дживана? Решили не вывозить её из нашего рода. Мисак остался без жены – всё та же молодежь – поженить, и все вопросы решатся!

– Нет, – сказал дед, – это мне не по сердцу. Да и Гоар там будет плохо (скорее всего, они были бедные).

Многие приходили просить её руки.

– Ещё подождём, – говорил дед.

И вот, в далёком селе Чехныз началось движение к нашему дому.

Дед нашёл лучшего из всех кандидатов, тот согласился. Они тоже очень рады. Как должны увезти – это вопрос – в моём присутствии это было невозможно. Договорились не появляться в деревне вовсе, а в наш дом прийти ночью, когда я буду спать. Мать уложила меня на ночь, и сама легла со мной. Я спокойно заснул. Утром я проснулся – матери рядом нет, бабушка стоит у изголовья.

– Мама, ты где? – меня обняли.

– Она в поле ушла, ты не плачь. – А сами плачут. Удивительно.

– Вы обманываете меня, – не перестаю плакать.

– Где моя мать? В какое поле ушла? Я тоже туда пойду. И побежал… Меня поймали.

– Куда захочешь, туда и пойдем, мой детёныш, – дед берет меня на руки и гладит.

– В какое поле? В то и поведите!