Герои
– Мои мотивы были не так уж бескорыстны.
– А у кого они бывают таковыми? Но в историю заносятся результаты, а не мотивы. Все наши резоны вилами по воде писаны. Правда же в том, что я чуть не уничтожил дивизию. Мою дивизию.
Челенгорм сокрушенно вздохнул.
– Ту, которую король столь неосмотрительно вверил мне. А я взял ее и разбазарил.
«Взял, да не сказать чтобы крепко: часть все же осталась».
– Но вы же знаете короля.
«Да уж как не знать».
– У него романтическое представление о старых друзьях.
«У него романтическое представление считай что обо всем».
– По возвращении домой я буду, несомненно, осмеян. Унижен. Отвергнут.
«Милости просим в мою шкуру».
– Быть может, я этого даже заслуживаю.
«Возможно, что и да. А вот я – нет».
И тем не менее, когда Горст искоса поглядел на понуро шагающего Челенгорма – волосы прилипли ко лбу, с носа свешивается дождевая капля – картина полного самоуничижения, хоть в зеркало не смотрись, – его отчего-то пробрала волна неизъяснимого сочувствия. Неожиданно для себя он положил руку генералу на плечо.
– Что могли, вы сделали, – сказал он. – Не надо винить себя.
«Как учит опыт, скоро это за тебя будут делать легионы самодовольных лицемеров».
– Тогда кого же мне винить? – куда-то в дождь прошептал Челенгорм. – Кого?
Если лорд-маршал Крой и был заражен страхом, то этого не показывал ни он сам, ни кто-либо из охваченных его железной аурой. Там, куда падал его взгляд, солдаты принимались печатать шаг, офицеры командовали твердо, но без крика, а раненые подавляли стоны и стоически молчали. В радиусе примерно в полсотни шагов – с Кроем, гордо возвышающимся в седле по центру, – не было ни упадка боевого духа, ни ослабления дисциплины, ни, разумеется, пораженческих настроений. Выправка Челенгорма по приближении к этому символическому кругу заметно улучшилась, и он, подойдя, бойко отсалютовал.
– Лорд-маршал Крой!
– Генерал Челенгорм, – маршал с высоты седла метнул орлиный взгляд, – мне доложили, имело место столкновение с неприятелем?
– Так точно. Северяне напали крайне большим числом. Крайне большим, и крайне быстро. Хорошо скоординированный штурм. Они совершили ложный выпад на Осрунг, и я послал к городу полк для подкрепления. Хотел отправить больше, но к тому времени… было поздно что-то делать, кроме как пытаться удержать их на той стороне реки. Слишком поздно для…
– Состояние вашей дивизии, генерал.
Челенгорм приумолк. Плачевное состояние его дивизии было и так налицо.
– Два из пяти полков пехоты задержалось из-за плохих дорог, и им только предстоит вступить в бой. Тринадцатый держал Осрунг и отступил в боевом порядке, когда в ворота ворвались превосходящие силы неприятеля. Есть убитые и раненые…
Челенгорм забубнил печальный список потерь.
– Основная часть Ростодского полка, примерно девять рот, была перехвачена внезапным ударом в открытом поле и разбита. Шестой полк на момент нападения северян удерживал холм и потерпел форменный разгром. Был рассеян и согнан вниз, в поля. Шестой полк, осмелюсь доложить… – у Челенгорма задергались губы, – перестал существовать.
– Полковник Веттерлант?
– Предположительно, в числе поверженных на той стороне реки. Убитых там очень много. До раненых мы просто не можем добраться. Слышны их стенания. Они почему-то все время хотят воды, – Челенгорм коротко заблеял несуразным смехом. – Я-то думал, они будут просить, ну… спиртного или там чего еще.
Крой молчал. Горст не находил возможности вставить слово.
Челенгорм продолжал бубнеж, как будто молчать ему было невыносимо.
– Первый полк кавалерии понес потери возле Старого моста и отошел, но удержал южный берег. Так что он расколот надвое. Один батальон переправился через болота и сосредоточился в лесах на левом фланге.
– Это может оказаться полезным. А остальные?
– Отважно сражались рядом с полковником Горстом на отмелях и ценой больших потерь с обеих сторон обратили врага вспять. Наше единственное победное столкновение за сегодня.
Крой обратил свое внимание на Горста:
– Опять геройствуем, полковник?
«Лишь малое участие, чтобы помешать поражению перерасти в разгром».
– Немного участия. Геройства никакого.
– Лорд-маршал, ваше требование я помнил, – вклинился Челенгорм, – то самое, насчет незамедлительности. Вы писали кое-что насчет незамедлительности.
– Писал.
– Я постоянно держал в уме, что король желает быстрых результатов. А потому ухватился за возможность напасть на врага. Ухватился… чересчур рьяно. Я совершил ужасную ошибку. Самую ужасную, и я один несу за нее полную ответственность.
– Да нет, – Крой тяжко вздохнул, – не вы один. Вы разделяете ее со мной. И с остальными. С дорогами. Характером поля боя. Ненужной поспешностью.
– Тем не менее, я проиграл, – Челенгорм протянул маршалу меч. – Покорно прошу отстранить меня от командования.
– Король этого слушать бы не стал. Не буду и я.
Меч генерала повис, кончиком царапнув глину.
– Слушаюсь, лорд-маршал. Мне, конечно же, надо было более тщательно прочесать лес…
– Несомненно. Однако вам было приказано продвигаться на север и искать врага, – в изменчивом свете факелов Крой медленно оглядел обращенное в хаос село. – Вот вы его и нашли. Это война. Ошибки случаются, и когда они происходят… Ставки высоки. Но ничего не закончено. Наоборот, мы еще толком и не приступали. Сегодняшний вечер и завтрашний день вы проведете за отмелью, а именно на той ее стороне, где нынче негеройски проявил себя полковник Горст. Сосредоточьте центр, переоснастите дивизию, присмотрите за ранеными, восстановите боевой дух и…
Он мрачно воззрился на общий раздрай.
– …Должную дисциплину.
– Слушаюсь, лорд-маршал!
– Я со своей ставкой размещусь на склонах Черной пустоши, там будет хороший обзор поля битвы. Поражение всегда болезненно, но я думаю, у вас будет еще одна возможность принять участие в этой баталии.
Челенгорм подобрался; появление прямой цели частично вернуло ему утраченную хватку.
– Лорд-маршал, к послезавтрашнему дню моя дивизия к бою будет готова, можете на это рассчитывать!
– Хорошо.
Крой поскакал прочь, исчезнув в ночи со своей неукротимой аурой и свитой штабистов.
Пока утихал стук копыт, генерал стоял навытяжку, застыв в прощальном салюте маршалу. На подходе к дороге Горст обернулся: Челенгорм все еще там стоял – один, с поникшими плечами под дождем: косые белые штрихи сквозь шипенье чадящих факелов.
Достойное обращение
Не быстрее прихрамывания Потока, то есть совсем уж по-черепашьи, они под секущим дождем пробирались по тракту в сторону Осрунга. Путь освещал факел Рефта – лучина, а не факел: просматривается лишь щербатая глина на пару-тройку шагов, раздавленные колосья по бокам, испуганные физиономии Брейта с Кольвингом да идиотские буркалы Стоддера. Все как один смотрели вперед в сторону городка – тускловатое созвездие огоньков посреди темени, под шапкой облаков. Руки сжимали то, что в их мелкой артели оборванцев сходило за оружие. Как будто сейчас в бой, хотя сражение давно миновало, без них.
– Почему нас, черт возьми, держали на самых задах? – негодовал Бек.
– Из-за моего ущербного колена и вашей необученности, дурак, – бросил Поток через плечо.
– И как же мы обучимся, на задах-то?
– Обучитесь, как не упорхнуть почем зря на тот свет. А это уже большая наука, в которой стоит поупражняться, если хочешь знать.
Но Бек знать ничего не хотел. Его уважение к Потоку таяло с каждой пройденной вместе милей. Старого осла, похоже, интересовало только, как уберечь своих ребятишек от драки, а еще он посылал их со всякими глупейшими заданиями: там копнуть, тут поднести или разжечь костер. Ну, и еще держать в тепле ногу. Его ногу. Делать бабскую работу Бек мог и у себя на хуторе, не на холоде и не на ветру. Он пришел сражаться, заработать себе имя и прославиться деяниями, достойными песен. Он хотел сказать это вслух, как вдруг за рукав его ухватил Брейт, тыча куда-то вперед.
– Там кто-то есть! – тихонько взвизгнул он.
В темноте шевелились тени. Бек насторожился; рука легла на меч. Факел высветил три смутных силуэта, свисающих с дерева на цепях. Людские тела, черные от копоти, медленно поворачивались; тонко поскрипывал сук.
– Дезертиры, – махнул рукой Поток, даже не останавливаясь. – Повесили да сожгли.
Бек, проходя мимо, не спускал с них глаз. На людей уже и не похожи; так, обугленные головни. У того, что посередине, болталась на шее какая-то доска – наверно, с надписью, – но она обгорела, да и читать Бек не умел.
– А зачем сжигать? – спросил Стоддер.
– Затем, что у Черного Доу с давних пор аппетит к запаху горелой человечины, и с годами он не убавился.
– Предупреждение такое, – прошептал Рефт.
– Какое такое?
– Чтоб не дезертировали, – пояснил Поток.
– Тупица, – добавил Бек в основном из-за того, что от этих головешек было не по себе. – Так только с трусами поступают, чтобы не…
Снова визг – на этот раз Кольвинг; Бек опять схватился за меч.
– Да это так, горожане, – Рефт поднял факел повыше и высветил встревоженные лица.
– У нас ничего нет! – замахал костлявыми руками старик, стоявший впереди. – Нету ничего!
– Да нам ничего и не надо, – отозвался Поток, – ступайте себе.
Те настороженно прошли мимо – старики, несколько женщин, пара детей. Дети еще младше, чем Брейт, то есть даже говорить толком не научились. Все шли, сгибаясь под поклажей, двое толкали перед собой скрипучие, груженные скарбом тачки: лысые меха, старые горшки да кое-какие инструменты – словом, то, что и в хозяйстве у матери Бека.
– Снимаются с насиженного места, – протянул Кольвинг.
– Знают, что их ждет, – определил Рефт.
Из ночи проявился Осрунг: замшелый забор из заточенных сверху бревен, высокая каменная башня с зевом пустых ворот и горящими щелками окон. На карауле угрюмые люди с пиками. Молодые ребята, сплошь перемазанные раскисшей грязью, в свете факелов на столбах копали яму.
– Вот черт, – шепнул Кольвинг.
– Мертвые, – проскулил Брейт.
– Так это они и есть, – отвесив губищу, сказал Стоддер.
Бек не нашелся, что сказать. То, что он поначалу принял за кучу глины, на самом деле было кучей трупов. Помнится, он видел, как лежал перед погребением Гельда из долины, который утонул в реке. Бек тогда счел себя за крепкого нутром, но здесь совсем другое. Раздетые догола, сваленные как попало, кто вверх, кто вниз лицом, скользкие от дождя. Все как один мужчины… Голова пошла кругом. Лица искаженные, где целиком, а где только части… Руки-ноги, животы-спины, все вперемешку, как единое многолапое чудовище. Даже думать не хочется, сколько их. Вон торчит нога, в бедре зияет рана. Все так неестественно. Когда они проходили мимо, землекоп приостановился, сжав заступ в белых, как у мертвеца, руках. Рот у него подергивался, словно парень собирался расплакаться.
– Давайте уже.
Поток завел их в проход. К частоколу изнутри были прислонены выбитые ворота. Рядом лежал большущий ствол дерева с отсеченными до удобной длины сучьями, чтобы сподручнее держать. Тяжелый заточенный конец окован грубым черным железом в свежих зазубринах.
– Видал? – прошептал Кольвинг. – Это же таран.
– Да видал, – отозвался Рефт.
Город выглядел и вел себя странно. Настороженно, беспокойно. Одни дома были наглухо заперты, у других, темных и безжизненных, окна и двери нараспашку. Угрожающего вида бородачи пускали фляжку по кругу. В проулке боязливо жались какие-то ребятишки, их глаза тревожно блеснули в свете факела. Отовсюду то и дело доносились непонятные звуки – какое-то побрякивание, поскрипывание, шуршанье. Иногда глухой стук и возгласы, резкие вскрики. Между строениями голодной рысцой шныряли стайки людей с факелами и клинками в руках.
– Что происходит? – поеживаясь, спросил Стоддер.
– Мародерствуют помаленьку.
– Но… это же наш город?
Поток пожал плечами:
– Они за него сражались. Кто-то сложил здесь голову. Не уходить же с пустыми руками.
Под протекающим скатом крыши с бутылкой в руке сидел длинноусый карл, он что-то неразборчиво съязвил, когда они проходили мимо. В дверном проеме возле него лежал труп – наполовину внутри, наполовину на улице; затылок представлял собой жирно лоснящуюся массу. Непонятно, жил ли этот человек в доме или пытался в него вломиться. И даже мужчина это или женщина.
– Чего-то ты притих, – сказал Рефт.
Бек хотел в ответ сострить, но вырвалось лишь бессмысленное «эйе».
– Подождите-ка здесь, – сказал неожиданно Поток.
И захромал к человеку в красном плаще, направляющему карлов туда и сюда. Неподалеку в закоулке сидели люди со связанными руками. На головы и плечи им уныло моросил дождь.
– Пленники, – сообразил Рефт.
– Как-то они не сильно отличаются от наших, – заметил Кольвинг.
– И вправду, – Рефт хмуро пригляделся. – Небось, кто-то из парней Ищейки.
– Кроме вон того, – указал Бек. – Уж он-то точно от Союза.
Голова у пленного забинтована, одет в форму южан – один красный рукав разорван, рука под ним в царапинах, а на другом сохранился обшлаг с причудливой золотой тесьмой.
– Верно, – сказал вернувшийся Поток. – Я схожу узнаю, что нам предстоит завтра, а вы пока следите за этими пленными. И смотрите, чтоб никто из вас – ни вы, ни они – к моему приходу не умудрился окочуриться!
Он заковылял вверх по улице.
– Больше делать нечего, как этих вот караулить, – проворчал Бек, к которому от вида этих висельников частично вернулась брюзгливость.
– А ты думал, тебе что-нибудь посолидней поручат? – прохрипел один, с сумасшедшинкой в глазах.
Сквозь застарелые бурые пятна у него на перевязанном животе проступала свежая кровь. Кроме рук, ему связали еще и лодыжки.
– Щегольё хреново, еще и имен-то не заслужили!
– Да заткнись ты уже, Крестоног, – буркнул другой пленный, не поднимая глаз.
– Сам заткнись, дырка от задницы! – рявкнул Крестоног, да так злобно, будто вот-вот набросится. – Вечер-то, может, и за ними, но с утра здесь будет Союз. Солдат там больше, чем муравьев в муравейнике. А с ними Ищейка, а с Ищейкой знаешь кто?
Он осклабился, показав гнилые зубы, вытаращил глаза и выдал:
– Сам Девятипалый!
Беку кровь бросилась в лицо, сделалось душно. Девятипалый, Девять Смертей… Тот, кто убил отца. Убил на поединке отцовским же мечом, который вот он, в ножнах у пояса.
– Враньё! – пискнул Брейт, а у самого, видать, душа ушла в пятки, хотя при ребятах было оружие, а узники сидели связанные. – Черный Доу Девятипалого давно сразил, много лет назад!
Крестоног, все так же щерясь, не замедлил ответить:
– А вот мы завтра увидим, недоносок. Мы…
– Да плюнь ты на него, – сказал Брейту Бек.
– Ишь ты, плюнь! А самого-то как звать?
Бек подошел и пнул Крестонога прямо по ребрам.
– А вот так!
И припечатал еще раз так, что мерзавец аж согнулся, и запал злости из него улетучился.
– Так меня звать! Так, драть твою лети! Расслышал, или повторить?
– Ничего, что отвлекаю?
– Чего? – рыкнул Бек, оборачиваясь со сжатыми кулаками.
За спиной стоял кто-то здоровенный, выше Бека чуть не на голову, на плечах меховая накидка в бисеринах дождя. А сбоку на лице жутчайшего вида шрамище. И вместо глаза – тусклая оловяшка.
– Сам Трясучка, – завороженно шепнули снизу.
Бек тоже слышал эти истории. Все их слышали. Говорят, Трясучка выполнял у Черного Доу поручения, слишком черные для него самого. А еще, что он сражался и у Черного колодца, и при Кумнуре, и за Дунбрек, и в Высокогорье, рядом и с легендарным Руддой Тридуба, и с Ищейкой. И с Девятипалым. Говорят, он хаживал на юг за моря и обучился там колдовству. И что глаз у него из чистого серебра, и будто бы он по доброй воле обменял его у какой-то ведьмы на свой живой, и через него теперь может видеть, о чем человек думает.
– Я от Черного Доу.
– Эйе, – прошептал Бек; волосы у него встали дыбом.
– Надо одного из этих забрать. Офицера Союза.
– Вот этого, наверно.
Кольвинг ногой ткнул южанина с разорванным рукавом; тот лишь хрюкнул.
– А, так это не кто иной, как пес Черного Доу! – ожил Крестоног, щерясь окровавленными зубами; новые пятна проступили и сквозь повязку. – Чего ж не лаешь-то, а, собака?
Лаешь, собака! Бек ушам не мог поверить, как и все остальные. Наверное, рана в животе означала скорую смерть, и пленный обезумел.
– Хм. Трясучка поддернул штаны, чтоб удобней было опуститься на корточки, и присел, утонув башмаками в грязи. В руке у него очутился нож – небольшой, с палец, огнисто поблескивающий. – Так ты меня, выходит, знаешь?
– Знаю, псина. А собак я, драть их лети, не боюсь.
Трясучка приподнял бровь над целым глазом; металлический оставался неподвижен.
– А ты, я вижу, герой.
И воткнул нож Крестоногу в икру, без усилия, как Бек мог бы ткнуть пальцем соседа при побудке. Нож гладко вошел и вышел, а Крестоног засипел и заизвивался.
– Стало быть, я пес Черного Доу?
Трясучка ткнул его в другую ногу, на этот раз глубже и в бедро.
– Это правда: вишь, какой сранью приходится заниматься.
Он ткнул узника снова, примерно в то же место.
– Собака-то, видишь, ножа держать не умеет. А вот я могу.
Ни в голосе его, ни в выражении лица не было злобы, одна брезгливая скука.
– Так что чем могу.
А сам тык, тык.
– Ы! Ы! – надсадно вскрикивал, извиваясь, Крестоног. – Эх, если б у меня был клинок…
– Если? – Трясучка сплюнул. – И что тогда?
Он ткнул Крестонога в бок, где повязка.
– Нет его у тебя, на том и прижмись.
Крестоног изогнулся, получил от Трясучки тычок в спину.
– А у меня вот есть. Не веришь, глянь.
Тык, тык, тык.
– Смотри-смотри, герой.
И в ноги его сзади, и в задницу, только кровь темными кругами проступала сквозь тряпье. Крестоног тонко выл и вздрагивал, а Трясучка, отдуваясь, вытер нож о рукав офицера Союза, измазав золотую тесьму красным.
– Ну ладно, – подняв офицера на ноги, ножик Трясучка аккуратно упрятал куда-то за пояс, – этого я забираю.
– А с этим что делать? – Голос у Бека прозвучал хило, тоненько.
Он указывал на Крестонога, который постанывал в грязи, в лоснящихся черным лохмотьях.
Трясучка покосился на Бека, взглядом пронизывая как будто насквозь – не зря говорят, что он читает мысли.
– Да ничего, – отворачиваясь, одноглазый равнодушно пожал плечами. – Еще силы на него расходовать. Пускай истекает.
Тактики
Долина расстилалась внизу галактикой помаргивающих точек оранжевого света. Факелы и костры по обе стороны противостояния смазывались, когда по холму с новой силой проходила завеса дождя. Одно скопление огней было, судя по всему, селом Адвейн, другое холмом, именуемым здесь Героями, третье городком Осрунг.
Своей ставкой Мид сделал брошенный постоялый двор к югу от городка, велев передовому полку окопаться на расстоянии полета стрелы от штабного забора. Вместе с полком разместился и Гарод, бесстрашно выкрикивая в темноте какие-то приказы. Добрая половина дивизии все еще подтягивалась по дороге, которая утром представляла собой пыльный тракт, а теперь обратилась в грязную речку с бурунами. Самые задние не подойдут, наверное, даже к рассвету.
– Я хотел вас поблагодарить, – сказал полковник Бринт, сея со шляпы дождевые капли.
– Меня? – удивилась Финри, с виду сама невинность. – Это еще за что?
– За то, что эти дни приглядываете за Ализ. Я знаю, она не сказать чтобы светская львица.
– Мне это совсем не в тягость, – слукавила Финри. – Если на то пошло, и вы с Гаром на короткой ноге.
Легкий намек: дескать, смотри, чтоб непременно так было и впредь.
– Гар из тех, кто легко к себе располагает.
– Да неужто?
Они проехали мимо заграждения, где, укутавшись в промокшие плащи, маячили четверо солдат Союза; кончики копий поблескивали в свете фонарей офицеров Мида. Неподалеку развьючивали лошадей, снимая попорченное дождем снаряжение. Разворачивали и ставили палатки, как живые, хлещущие в лица мокрыми складками парусины. Под протекающим навесом ежилась очередь с разнокалиберными емкостями – кто с кружкой, кто с мешком, кто еще с чем: там возле бочек и ларей раздавали провиант.
– А хлеба, что, нет? – недовольно спрашивал кто-то.
– Устав гласит: хлеб гоже заменять мукою, – отвечал квартирмейстер, с хмурой сосредоточенностью отмеряя на весах ничтожное ее количество.
– Так это смотря кому гоже. А печь его на чем?
– Сунь себе в задницу да пердни: жар и появится. Я вот… Ой, простите великодушно, госпожа, – спохватился при виде Финри квартирмейстер, торопливо стягивая головной убор, как будто голод однополчан был для него менее предосудителен, чем слово «задница», способное уязвить нежные чувства светской дамы.
То, что на первый взгляд представлялось бугром на крутом склоне, оказалось старинным строением, затянутым плющом, нечто среднее между флигелем и амбаром, служившее, вероятно, и тем и другим. Мид спешился со всей помпезностью царедворца и пошел во главе свиты, растянувшейся в узком проходе гуськом. Полковника Бринта оставили придерживать очередь, так что Финри удалось проскользнуть в самом начале процессии. В помещении с голыми стропилами пахло сыростью и шерстью; офицеры выстраивались тесным рядком. Над собранием витал дух монарших похорон: каждый тщился выглядеть наиболее чопорно, вместе с тем исподтишка выжидая, не упомянут ли в завещании и его имя. У шершавой стены хмурился генерал Миттерик, оттопыренный большой палец сунув между пуговицами мундира. Он как будто позировал для портрета, причем невыносимо претенциозного. Неподалеку от него бесстрастной глыбой застыл Бремер дан Горст. Финри улыбнулась ему как доброму знакомому, тот в ответ едва кивнул.
Маршал Крой стоял перед большущей картой, ладонью обрисовывая позиции. Финри всегда ощущала теплоту и гордость, когда видела отца за работой. Вот кто истинный образец военачальника. Завидев входящих, Крой подошел пожать руку Миду; поймав взгляд дочери, он чуть заметно улыбнулся.
– Лорд-губернатор Мид, хочу поблагодарить вас за столь быстрое продвижение на север.
Хотя если б движение войск направлял лично его светлость, они бы, может, все еще гадали, где здесь север, а где что.
– Лорд-маршал Крой, – несколько вяло поприветствовал губернатор.
Отношения у них были натянутыми. У себя в провинции Инглия Мид считался выше чином, хотя в военное время по назначению короля отец Финри оказывался главнее.
– Знаю, оставлять Олленсанд было, должно быть, досадно, но вы нужны нам здесь.
– Я вижу, – с характерной язвительностью отозвался Мид. – Как я понимаю, была серьезная…
– Господа!
Офицеры у двери потеснились, давая дорогу вновь прибывшему.
– Извините за задержку: по этим дорогам просто не пролезть.
Вперед вышел коренастый лысый мужчина, на ходу бесцеремонно отряхивая на окружающих мокрые и грязные полы плаща. За ним шел единственный слуга – кучерявый, с корзиной в руке. Финри знала в лицо каждого в окружении короля, будь то хоть открытый, хоть закрытый совет, со всеми регалиями и степенью влиятельности, так что отсутствие помпы нисколько не сбило ее с толку. Иными словами, в отставке сейчас Байяз, первый из магов, или нет, а по званию ему по-прежнему нет здесь равных.
– Лорд Байяз, – представил его Крой. – А это лорд-губернатор Мид от Инглии, начальствует над третьей дивизией его величества.
Первый из магов каким-то образом умудрился пожать Миду руку и одновременно его проигнорировать.
– Я знавал вашего брата. Хороший человек, многим его не хватает.
Мид хотел что-то сказать, но Байяза отвлек слуга, вынув из корзины кружку.
– А, чай! Ничто уже не кажется жестоким или ужасным, стоит в руке оказаться кружке чая. Что скажете? Может, кто-нибудь желает?
Желающих не было. Пить чай считалось чем-то непатриотичным, гуркским по сути, чуть ли не изменничеством.
– Ну что, совсем никто?
– А можно мне кружечку?
Финри грациозным движением выскользнула вперед, лорд-губернатор недовольно потеснился.
– В такую погодку самый раз.
Чай она презирала, но охотно бы выдула его хоть целую бадью за возможность обменяться парой фраз с одной из вельможнейших персон Союза. Байяз взглянул на нее, как оценщик в ломбарде, прикидывающий стоимость фамильной драгоценности.
– Моя дочь, – неловко прокашлявшись, представил маршал Крой.
– А, ну да, Финри дан Брок, разумеется. Мои поздравления по поводу замужества.
Финри искусно скрыла удивление.
– Вы несказанно сведущи, лорд Байяз. Я считала себя чересчур незаметной для вашего внимания.
На едкое покашливание Мида она не обратила внимания.
– Ничто не проходит мимо проницательного человека, – заметил маг. – В конце концов, знание – корень силы. Ваш муж, должно быть, и в самом деле прекрасный человек, если своим светом затмевает тень измены своего отца.