Лучше подавать холодным

– Ох уж эти глупые ублюдки…

– Дикари все до единого. Некоторые, я слышала, носят длинные волосы, как женщины. Но здесь способны завлечь каждого. – Рукой в перчатке она показала в дальний конец площади, где на невысоких помостах в ряд стояло множество людей, казавшихся чертовски странным сборищем даже для этого города.

Средь них были молодые и старые, высокие и низенькие, худые и толстые, одни в причудливых одеяниях и головных уборах, другие полуголые, с разрисованными телами. На лице у одного Трясучка заметил костяные украшения. За спинами у некоторых – расписанные буквами самых разных видов вывески, на коих подвешены были бусины и еще какие-то безделушки. И все эти люди танцевали, прыгали, глазели в небо, падали на колени, плакали, смеялись, пели, кривлялись, завывали, пытаясь перекричать друг друга на таком количестве языков, какого он и представить себе не мог.

– Что за уроды, дьявол меня побери? – проворчал Трясучка.

– Святые люди. Или сумасшедшие – смотря кого спросишь. В Гуркхуле ты должен молиться так, как велит Пророк. А здесь каждый может поклоняться богу, как ему хочется.

– Так они молятся?

Меркатто пожала плечами:

– Похоже, они скорей пытаются убедить всех остальных, что знают истинный путь.

Перед помостами толпились зеваки. Некоторые слушали и кивали. Другие качали головами, смеялись и что-то выкрикивали в ответ. Третьи просто стояли со скучающим видом. Один из святых людей – или сумасшедших – вдруг обратился к Трясучке, проезжавшему мимо, с речью, из которой тот не понял ни слова. Бедняга даже встал на колени и простер к нему руки, моля о чем-то хриплым, сорванным голосом. И по глазам его с красными воспаленными веками видно было, что ничего важнее этого для него в мире нет.

– Прекрасное, наверно, чувство, – сказал Трясучка.

– Какое?

– Когда думаешь, что знаешь все ответы… – Он придержал коня, пропуская женщину, которая вела за собой на поводке мужчину, высокого, чернокожего, в блестящем ошейнике, тащившего, устремив глаза в землю, в каждой руке по мешку. – Вы видели это?..

– На Юге почти все люди или владеют кем-то или сами принадлежат кому-то.

– Ну и мерзкий обычай, – проворчал Трясучка. – Вы же вроде как сказали, что здесь – часть Союза.

– А в Союзе очень любят свободу, это правда. Там никто не может сделать человека рабом. – Она кивнула в сторону еще нескольких человек, которые смиренно следовали за хозяевами. – Но если ты уже раб, тебя никто не освободит, будь уверен.

– Чертов Союз. Этим ублюдкам, похоже, надобно все больше земли. Добрались уж и до Севера. Весь Уффрис заполонили, как войны начались. И для чего им земля? Видали бы вы тот город, который они уже заполучили. Стал деревня деревней.

Она бросила на него проницательный взгляд.

– Адуя?

– Она самая.

– Ты был там?

– Ну. Сражался с гурками. Заполучил вот это. – Трясучка задрал рукав, показал шрам на запястье. И, когда снова встретился с ней глазами, заметил, что теперь она смотрит на него иначе. Чуть ли не с уважением.

На душе у Трясучки потеплело. Давненько на него так не смотрели… все больше с презрением в последнее время.

– Ты стоял в тени Дома Делателя? – спросила она.

– Да эта тень весь город покрывает, где с утра, где вечером.

– И каково в ней?

– Темнее, чем снаружи. С тенями оно всегда так, по моему опыту.

– Хм. – На лице ее впервые появилось подобие улыбки, и Трясучка счел, что это ей идет. – Всегда мечтала там побывать.

– В Адуе? Что ж вам мешает?

– Шесть человек, которых нужно убить.

Трясучка надул щеки.

– А. Это. – Сердце беспокойно трепыхнулось, и вновь явилась мысль – какого черта он согласился? – Всегда был себе худшим врагом, – пробормотал он.

– Держись в таком случае меня. – Улыбка ее стала чуточку шире. – Обзаведешься вскоре куда худшими. Что ж, вот мы и на месте.

«Место» своим видом не радовало. Узкий переулок, темный, как нора. Нависшие над ним угрюмые дома с обвалившейся с сырых кирпичных стен штукатуркой. Гнилые ставни с облупившейся краской. Трясучка направил коня вслед за фургоном в темный арочный проход. Меркатто, ехавшая последней, закрыла за собой скрипучие двери и задвинула ржавый засов.

Во дворе, заросшем сорняками и усыпанном битой черепицей, Трясучка спешился, привязал коня к прогнившей коновязи. Поглядел на квадрат серого неба высоко вверху, на облезлые стены, окружавшие двор, перекошенные ставни, висевшие на одной петле.

– Дворец, – проворчал. – Сразу видно.

– Для нас расположение важно, – сказала Меркатто, – не красота.

За входом оказался темный коридор, из которого пустые дверные проемы вели в пустые комнаты.

– Эка сколько тут комнат! – сказал Трясучка.

Балагур кивнул.

– Двадцать две.

Все двинулись вверх по гнилой лестнице, отчаянно скрипевшей под сапогами.

– С чего вы собираетесь начать? – спросила Меркатто у Морвира.

– Уже начал. Рекомендательные письма отосланы. Завтра утром мы вверяем Валинту и Балку свои немалые средства. Столь солидные, что внимание главного служащего нам гарантировано. Я отправляюсь в банк со своей помощницей и вашим… Балагуром. Изображаю купца с компаньонами. Встречаюсь с Мофисом и ищу удобный случай его… убить.

– Так просто?

– От случая в нашем деле порой зависит все. Но если возможность не представится сама собой, я займусь закладкой фундамента для более… организованного подхода.

– А мы туда не пойдем? – спросил Трясучка.

– Нашу нанимательницу могут узнать. У нее запоминающаяся внешность. Что до тебя, – Морвир, оглянувшись, насмешливо ему улыбнулся, – в глаза ты бросаешься, как корова среди волков, и пользы от тебя не больше, чем от нее. Слишком высокий рост, слишком много шрамов, одет, как деревенщина. А уж волосы…

– Фи, – сказала Дэй, качая головой.

– Что это значит?

– Что слышишь. Просто от тебя так и веет… – Морвир повел рукою в воздухе, – …Севером.