Странная погода

Миссис Мацузака ростом не дотягивала до пяти футов, была изящно сложена и владела стертыми, недоуменными выражениями, обычными для иммигрантов первого поколения, которые язык понимают прекрасно, но время от времени почитают за лучшее изобразить изумление. Она слегка приподняла свои плечики и предоставила Мэту вести разговор за нее.

– Вы заплатили десять долларов, браток, и получили горючего на десять долларов, – сказал Мэт, сидя на высоком табурете за прилавком под сигаретными стойками.

– Из вас двоих кто-нибудь знает, как считать по-английски? – спросил Финикиец. – Я, вашу мать, детеныша послал с двадцаткой.

Я типа всю свою «Полярную голубизну на кока-коле со льдом» залпом проглотил. Кровь во мне волнами заходила от ледяного шока. Я хлопнул ладонью по кармашку на тенниске, трепеща от ужаса. Я сразу же понял, что я натворил. Я залез в кармашек, нащупал там денежку и, не глядя, швырнул ее на прилавок. Только отдал-то я десятку, которую Ларри Бьюкс всучил мне раньше, а не двадцатку, врученную мне Финикийцем на стоянке.

Единственное, что пришло мне в голову сделать, это унизиться – как можно быстрее и полнее. Я готов был заплакать, а ведь Финикиец еще и не заорал на меня. Я выкатился на средину магазина, задев бедром проволочную стойку с картофельными чипсами. Пакетики разлетелись во все стороны. Я выскреб двадцатку из кармашка тенниски.

– Ой, простите, ой, простите, я виноват, ой, простите. Ой, это я напортачил. Я виноват. Я виноват. Я даже не взглянул на деньги, когда бросил их на прилавок, мистер, должно быть, положил свою десятку вместо вашей двадцатки. Клянусь, я клянусь, я не…

– Когда я сказал, что ты можешь оставить сдачу себе и купить на нее таблеток для похудания, я не имел в виду, что ты можешь отхерачить у меня червонец. – Он поднял руку, словно намеревался хлопнуть меня по макушке.

Пришел он со своим фотоаппаратом: тот был зажат у него в другой руке, – и, как я ни трепетал, а все ж подумал, странно, что он его попросту в машине не оставил.

– Да нет же, правда, я никогда, клянусь Богом… – балаболил я, а в глазах у меня опасно защипало, того и гляди слезы брызнут. В опрометчивости своей я поставил 32-унциевый стакан «Голубизны» на край прилавка, и в тот миг, когда я его отпустил, ситуация из просто плохой сделалась гораздо, гораздо хуже. Стакан перевернулся и упал, ударился об пол, забрызгал ему брюки в паху и оросил сапфировыми каплями его фотоаппарат.

– Твою мать! – вскричал Финикиец и подался назад, пританцовывая на мысках ковбойских сапог. – Ты что, твою мать, дебил, ты, громадная куча дерьма?!

– Эй, – прикрикнула мама Мэта, тыча пальчиком в Финикийца. – Эй, эй, эй… никаких драк в магазине, я полицию вызову!

Финикиец опустил взгляд на запятнанную голубым одежду, потом вновь поднял его на меня. Лицо его помрачнело. Положив не похожий на себя «Полароид» на прилавок, он шагнул ко мне. Не знаю, каковы были его намерения, только левая нога его подвернулась в луже «Полярной голубизны на кока-коле со льдом», и он зашатался. У сапог этих были высокие кубинские каблуки, на вид они казались надежными, однако, должно быть, ходить на них было не легче, чем вышагивать на шестидюймовых шпильках. Финикиец едва-едва устоял и не шлепнулся на одно колено.

– Я все уберу! – закричал я. – Ой, простите, я так виноват, я все тут уберу, и, о господи, поверьте, я никогда не пытался кого-то хоть в чем-то обмануть, я действительно честный, стоит мне пукнуть, как я сразу признаюсь в этом, даже когда мы в школьном автобусе едем, Богом клянусь, клянусь…

– Ага, братан, остынь, – произнес Мэт, поднимаясь со своей табуретки. Он был мускулист и высок, к тому же темноглаз и голова брита, ему и угрожать незачем было, чтоб выглядеть грозно. – Успокойся. Фиглик в порядке. Гарантирую, он не пытался вас надуть.

– А ты, твою мать, не суйся, – бросил ему Финикиец. – Или постарайся быть повнимательнее, когда выбираешь, на чью сторону встать. Детеныш выставил меня на десять баксов, облил меня своим пойлом, а потом я едва в эту лужу дерьма задницей не бахнулся…

– Не натягивай сапог, если не умеешь ходить в них, дружок, – посоветовал Мэт, не глядя на него. – Мог бы не сегодня-завтра и побольней получить.

Мэт протянул через прилавок большой рулон бумаги и, когда я брал его, подмигнул мне до того быстро и до того неуловимо, что я почти и не заметил. Меня только что не трясло от признательности – вот до чего я почувствовал облегчение, поняв, что Мэт за меня.

Я оторвал горсть бумажных полотенец и тут же, бухнувшись в лужу на колени, принялся оттирать Финикийцевы брюки. Вам вполне простительно, если вы подумали, будто я изъявляю готовность в виде извинения отсосать ему.

– Ай, простите, я всегда такой неуклюжий, всегда, я даже на роликах кататься не умею…

Он глянул в сторону (опять едва не поскользнулся), потом подался вперед и выхватил у меня ком бумажных полотенец.

– Ну, ты! Слышь, не смей притрагиваться! Ишь, на коленки бухнулся, будто напрактиковался в этом. Спасибо, держи-ка ручонки подальше от моих штанов. Ты меня достал.

Он бросил на меня взгляд, в котором читалось: я пересек черту между тем, за что можно по попке нашлепать, и тем, чтоб меня и близко рядом с ним больше не было. Он тер свои брюки с рубашкой, резко бормоча что-то про себя.

Рулон бумажных полотенец все еще был у меня, и я, протопав по жиже, схватил его аппарат, чтобы очистить его.

Только я до того перенервничал и расстроился и движения мои сделались до того судорожными, что когда я взял аппарат в руки, то нажал на большую красную кнопку спуска затвора. Объектив был направлен за прилавок, на лицо Мэта, когда «Полароид» выдал вспышку белого света и тоненько-тоненько механически завыл.

Фото не просто вышло. Аппарат выстрелил им из щели, метнув квадратик пластика через прилавок и дальше к стене. Мэт дернул головой назад, быстро мигая, наверное, ослепленный вспышкой.

Я и сам слегка ослеп. Какие-то чудны?е червяки цвета меди извивались перед глазами. Я тряхнул головой и тупо уставился на аппарат в своей правой руке. Марка была обозначена как «Солярид», я о такой фирме не слышал никогда, ее, насколько мне было известно, никогда и не существовало ни в этой стране, ни в какой другой.

– Положи на место, – произнес Финикиец каким-то совсем изменившимся голосом.

Мне казалось, что ужаснее всего тот звучал, когда он орал на меня, только теперь голос был другим, и гораздо страшнее. Он походил на звук барабана, вращающегося в револьвере, на щелканье отведенного назад курка.

– Я только хотел… – начал я, с трудом ворочая языком.

– Ты хочешь сделать себе больно. И тебе это вполне удается.

Финикиец протянул руку, и я вложил в нее «Солярид». Если бы я уронил аппарат (если бы он выскользнул из моей потной дрожащей руки), то, уверен, он бы меня убил. Ухватил бы меня за глотку и сдавил бы. Я и тогда был в том уверен, и сейчас тоже. Серые его глаза ощупывали меня с холодной, леденящей душу яростью, а рябое лицо было непроницаемо, словно резиновая маска.

Он вырвал у меня фотоаппарат – и видение ушло. Взгляд его обратился на молодого человека и пожилую женщину за прилавком.

– Карточку. Дайте мне карточку, – сказал он.

Мэт, похоже, еще не пришел в себя от фотовспышки. Он посмотрел на меня. Посмотрел на свою мать. Похоже, он напрочь потерял нить всего разговора.

Финикиец, не обращая на него внимания, сосредоточился на миссис Мацузака. Руку протянул:

– Это мое фото, и оно мне нужно. Мой аппарат, моя пленка, моя фотка.

Она поводила взглядом по полу вокруг себя, потом подняла его и опять пожала плечиками.

– Оно выскочило и упало по вашу сторону прилавка, – произнес Финикиец, выговаривая слова громко и медленно, так люди поступают, когда какой-нибудь иностранец их ужасно злит. Как будто, чем громче скажешь, тем легче тот поймет. – Мы все это видели. Поищите фото. Посмотрите у себя под ногами.

Мэт потер толстыми концами ладоней глаза, опустил их и зевнул.

– Что стряслось? – Как будто он только что вылез из-под одеяла и вышел из спальни посреди препирательств.

Его мать сказала ему что-то по-японски – быстро-быстро и огорченно. Он воззрился на нее в каком-то туманном оцепенении, потом поднял голову и глянул на Финикийца.

– Какие проблемы, братан?

– Снимок. Твоя фотография, которую снял этот жирдяй. Она мне нужна.

– Только и делов-то? Если я найду ее, ты что, хочешь, чтоб я на ней свой автограф для тебя оставил?

Финикиец слов попусту не тратил. Обогнув прилавок, он подошел к дверке высотой по пояс, которая позволила бы ему попасть в пространство за стойкой и кассой. Мама Мэта, вновь взявшаяся как-то обреченно шарить взглядом по полу, тут же вскинула голову и уперлась рукой в дверцу изнутри, не дав ему пройти в нее. Выражение лица у нее сделалось строго неодобрительным.

– Нет! Покупатели стоят по ту сторону! Нет и нет!

– Мне нужна эта гребаная фотография, – сказал Финикиец.

– Эй-ей, братан! – Если Мэт и пребывал в оцепенении, то он его стряхнул. Он встал между матерью и Финикийцем и вдруг показался очень большим. – Ты же слышал ее. Осади назад. Политика компании: никому из не работающих в ней сюда хода нет. Не нравится? Купи открытку и пошли жалобу в «Мобил». Там умирают в ожидании весточки от тебя.

– Может, поторопитесь? У меня ребенок в машине, – сказала стоявшая за мной женщина, прижимая к себе полную охапку кошачьих консервов.

Что? А вы думали, что в такое время в магазине «Мобил» нас всего четверо было? Пока я плескал своей «Полярной голубизной на кока-коле со льдом» в Финикийца, пока он ругался, злился и угрожал, люди входили, брали напитки с чипсами, брали большие сандвичи в упаковке и вставали за мной в очередь. К тому моменту очередь уже на полмагазина растянулась.