Коробка в форме сердца

– Костюм? Валяй, отсылай. Отсылай хоть сейчас. Это вовсе не значит, что вместе с костюмом уйдет и он. Проданный товар, мистер Койн, обратно не принимается и замене не подлежит.

Не сводивший глаз с Джуда Дэнни озадаченно улыбнулся, в недоумении наморщил лоб. Только тут Джуд заметил, как громко – глубоко, с хрипотцой – дышит, не находя слов, не понимая, что тут сказать.

Однако Джессика нарушила молчание первой.

– Холодно там у тебя? Наверняка холодно. И, пока он не завершит начатого, станет еще холоднее – намного, намного.

– Ты что задумала? Еще денег из меня вытянуть? Так перебьешься.

– Она вернулась домой, чтоб с собою покончить, козлина! – отчеканила Джессика Прайс из Флориды (да, имя незнакомое, но, может, не настолько незнакомое, как хотелось бы, разом утратив все показное, слегка насмешливое благодушие. – Легла в ванну и взрезала вены на запястьях, после того как ты наигрался с ней. Там наш приемный папка ее и нашел. Она ради тебя что угодно бы сделала, а ты вышвырнул ее, будто мешок мусора.

Флорида…

Флорида!

Под ложечкой засосало, желудок словно бы налился тошнотворно-холодным свинцом… однако в голове вмиг прояснилось, от паутины усталости и суеверного страха не осталось ни одной ниточки. Да, он называл ее не иначе, как Флоридой, однако на самом деле ее звали Анной Мэй Макдермотт. Гадалка, она знала толк и в таро, и в хиромантии, а научилась этому вместе со старшей сестрицей от отчима. Отчим по роду занятий числился гипнотизером, последней надеждой курильщиков и самим себе отвратительных толстух, жаждавших избавления от пристрастия к сигаретам и «Твинки»[12 - Пирожные с кремовой начинкой, очень популярные в США.]. Однако по выходным приемный отец Анны оказывал всем желающим услуги лозоходца, при помощи гипнотизерского «маятника» в виде серебряной бритвы на золотой цепочке отыскивая потерянные вещи и лучшие места для бурения колодцев. Покачивая той же бритвой над телами больных, он «исцелял» их ауры и замедлял рост прожорливых раковых опухолей, а водя ею над доской Уиджа, разговаривал с духами умерших, но главным его кормильцем оставался гипноз: «Успокойтесь… расслабьтесь… закройте глаза… слушайте только меня…»

– Так вот, перед смертью, – продолжала Джессика Прайс, – отчим завещал мне разыскать тебя и отослать тебе его костюм и рассказал, что из этого выйдет. И обещал расквитаться с тобой, мерзкой бездарной скотиной, за все.

Да, Джессикой Прайс (не Макдермотт) она стала в замужестве, а после овдовела. А муж ее вроде бы был резервистом и погиб в сражении за Тикрит… точно, Анна об этом рассказывала! Новой фамилии старшей сестры, кажется, не упоминала ни разу, но однажды сказала, что Джессика по примеру отчима занялась гипнозом и делает на нем почти семьдесят тысяч долларов в год.

– Зачем же понадобилось продавать мне костюм? Могла бы просто взять да прислать, – хмыкнул Джуд, с удовольствием отметив, что держится как ни в чем не бывало – куда спокойнее, чем она.

– Если б ты не заплатил, призрак не мог бы по праву считаться твоим. Так что пришлось тебе раскошелиться. И это еще не все, ох, не все… ты еще за остальное заплатишь…

– И откуда тебе было знать, что я его куплю?

– Как откуда? Я ведь прислала тебе и-мейл. О твоей тошнотворной коллекции грязных оккультных мерзостей Анна мне все рассказала в подробностях. Я так и знала, что ты не удержишься.

– А если б его купил кто-то другой? Там и кроме моей ставки были.

– Не было никаких других ставок. Только твоя. Остальные я сама сделала, а торгов не прекратила бы, пока ставку не сделаешь ты. Как тебе нравится приобретение? Не обмануло ли надежд? О, веселья тебе предстоит немало! А на тысячу долларов, полученную от тебя за дух отчима, я закажу букет к твоим похоронам. Прекрасный, чертовски прекрасный выйдет расклад, не находишь?

«Так можно же просто уехать, – подумал Джуд. – Съехать из дома на время. А костюм мертвеца и самого мертвеца здесь оставить. Взять с собой Джорджию – и в Лос-Анджелес. Собрать пару чемоданов, и через три часа мы в воздухе. А Дэнни тут все утрясет. Дэнни – он справится…»

– Валяй, валяй, съезжай в отель, – посоветовала Джессика, точно он сказал все это вслух, и разразилась негромким злорадным смехом. – Сам увидишь, много ли из этого выйдет проку. Куда бы ты ни отправился, от него не уйдешь. Проснешься – а он на кровати, в ногах у тебя сидит. Подыхать будешь – это его ледяная рука зажмет тебе рот.

– А Анна, стало быть, у тебя жила, когда с жизнью покончила? – с прежним самообладанием, все с тем же безупречным спокойствием в голосе спросил Джуд.

Пауза. Похоже, сестрица Анны, задохнувшись от гнева, не сразу нашлась с ответом. Где-то в отдалении жужжала, шипела струйками воды поливальная установка, с улицы доносились детские крики.

– Анне не к кому больше было пойти, – ответила Джессика. – Куда ей деваться в депрессии? Да, депрессии не отпускали ее никогда, но ты все испакостил окончательно. Настолько, что ей даже в голову не пришло выйти на люди, повидаться с кем-нибудь, о помощи попросить… Это ты внушил ей ненависть к самой себе. Это ты внушил ей желание умереть.

– С чего тебе взбрело в голову, будто она из-за меня вскрылась? Может, как раз твое приятное общество ее до ручки и довело? Послушай я тебя с утра до вечера – наверное, тоже вскрыться бы захотел.

– Ну, нет, подыхать ты, – процедила Джессика, – будешь…

– Слышал уже. Придумай что-нибудь новенькое, – оборвал ее Джуд. – А пока трудишься над этим, поразмысли еще вот о чем. Я, видишь ли, тоже знаю пяток-другой гневных душ. Из тех, что ездят на «Харлеях», живут в трейлерах, варят винт, насилуют собственных детишек, стреляют в собственных жен. Для таких, как ты, они – подонки, а для меня – фанаты. Хочешь проверить, не согласится ли пара живущих в твоих краях заглянуть к тебе привет от меня передать?

– Никто тебе не поможет, – сдавленно, с дрожью ярости в голосе ответила Джессика. – Черная метка, печать смерти, которой отмечен ты, ляжет на всякого, кто за тебя вступится. Тебе не жить, и никому, помогшему тебе хоть делом, хоть словом утешения, не жить тоже. – Несмотря на возмущение, говорила она без запинки, словно репетировала эту гневную речь заранее, причем не раз и не два. – Все разбегутся от тебя, как от чумы, или погибнут с тобой заодно. Но ты будешь подыхать в одиночестве. Слышишь меня? В одиночестве!

– Как знать, как знать. Вдруг мне захочется прихватить с собой еще кого-нибудь? А не найду нигде помощи, так ведь вполне могу сам, лично, тебя навестить, – сказал Джуд и с маху хлопнул трубкой о рычаги.

8

Испепеляя взглядом черную телефонную трубку, крепко, до белизны костяшек, сжатую в кулаке, Джуд вслушивался в мерный, неторопливый, будто дробь солдатского барабана, стук собственного сердца.

– Босс… а… хре… неть… босс, – тоненько, с присвистом, без крохи веселья рассмеявшись, выдохнул Дэнни. – Что за фигня? Что бы все это значило?

Джуд мысленно велел пальцам разжаться, выпустить трубку, но рука не послушалась. Он понимал, что Дэнни задал вопрос, но вопрос его казался обрывком чужой, никак Джуда не касающейся беседы, донесшимся из-за двери в соседнюю комнату.

Мало-помалу в голове начинало укладываться: Флориды больше нет. Поначалу новость о ее самоубийстве, брошенная Джессикой Прайс Джуду в морду, будто бы не значила ровным счетом ничего – все чувства по этому поводу Джуд задавил в зародыше, но теперь деваться от них было некуда. Казалось, кровь его, отягощенная ими, загустела, сделалась непривычной, чужой.

С другой стороны, в глубине души Джуду как-то не верилось, что она могла уйти из жизни, что одна из тех, с кем он делил постель, навсегда улеглась в могилу. Ей ведь было-то всего двадцать шесть… нет, двадцать семь, а в двадцать шесть она от него ушла. Вернее сказать, он ее выставил. Двадцать шесть лет… а вопросами сыпала, будто четырехлетняя. «А ты часто рыбачил на озере Поншартрен? А каким твой лучший в жизни пес был? А как по-твоему, что с нами происходит, когда мы умираем?» Такой кучей вопросов кого угодно с ума сведешь.

Хотя она сама очень боялась, что сходит с ума. Депрессиями мучилась вечно, причем не притворными на манер некоторых готских телок – клиническими, без обмана. В последние пару месяцев жизни у Джуда совсем расклеилась: заснуть не могла, плакала без причины, забывала одеться, часами таращилась в экран телика, не потрудившись включить его, а на звонки телефона отвечала, сняв трубку, но ни слова не говоря – просто стоя с трубкой в руках, будто ей питание кто отключил.

Однако до этого было у них и немало замечательных летних деньков в сарае, пока Джуд перебирал «Мустанг». По радио передают Джона Прайна[13 - Известный американский автор-исполнитель, работавший в жанрах кантри и фолк.], все вокруг окутано ароматами сушащегося на солнце сена, и расспросы, расспросы, расспросы – пустые, бессмысленные, порой надоедливые, порой забавные, порой возбуждающие. И ее тело – белая, точно лед, кожа в татуировках, костлявые коленки, поджарые бедра стайерши. И ее дыхание, щекочущее шею.

– Эй, – напомнил о себе Дэнни, легонько коснувшись Джудова запястья. От его прикосновения пальцы Джуда разжались, словно пружинный капкан, выпустив телефонную трубку. – Тебе ничего не грозит?

– Не знаю.

– Расскажешь, что происходит?

Джуд не спеша поднял взгляд. Привставший из-за стола Дэнни побледнел лицом так, что имбирно-рыжие веснушки словно бы приподнялись, вспучились бугорками над белизной щек.

Дэнни с ней связывала дружба, безобидная, непринужденная, слегка обезличенная – точно такая же, как и со всеми другими девицами Джуда. С ними он неизменно играл роль насквозь городского, всепонимающего приятеля-гея, умеющего хранить их секреты, того, перед кем можно выговориться, с кем можно посплетничать, интимно, но без сближения. Того, кто расскажет о Джуде такое, чего тот нипочем не расскажет о себе сам.

Подсевшая на героин, сестра Дэнни словила передоз, едва он поступил в колледж. А мать их повесилась спустя каких-то полгода, и именно Дэнни посчастливилось первым обнаружить ее тело, свисавшее с единственной потолочной балки в кладовке, описывая опущенными книзу пальцами ног кружки над опрокинутой стремянкой. Тут уж не только спец в психологии – любой дурень поймет, что чуть не одновременная, дуплетом в упор, смерть сестры с матерью, не могла на излете не зацепить и Дэнни, навеки оставив его девятнадцатилетним. Конечно, ногти он черным не красил, колец в губы не продевал, однако к Джуду его влекло почти то же самое, что и Джорджию с Флоридой, и всех прочих девчонок. Всех их тянуло к Джуду, будто крыс и детишек к тому самой Гамельнскому Дудочнику. Джуд складывал песни из ненависти, из боли и извращенности, и все они вприпрыжку бежали, мчались на его музыку, надеясь, что он позволит им подпевать ей…

Одним словом, рассказывать Дэнни, что сотворила с собой Флорида, Джуду не хотелось. Его бы поберечь, промолчать… а то мало ли, как Дэнни это воспримет.

Но все-таки Джуд, пусть нехотя, заговорил:

– Анна. Анна Макдермотт. Вены вскрыла. А та, с кем я только что разговаривал, – ее сестра.

– Флорида? – Устало, будто разом лишившись всех сил, Дэнни опустился в скрипнувшее под его тяжестью кресло, прижал к животу ладони, слегка наклонился вперед, будто у него резь в желудке. – Ох, ё… Ну, как же так, мать…

В последовавшей за этим ругани слышалась такая нежность, что ни одни слова в мире не могли бы показаться еще менее непристойными.

Оба умолкли, и только тут Джуд заметил негромкое бормотание включенного радио. Трент Резнор пел о готовности расстаться со своей империей грязи. Забавно: «Найн Инч Нэйлс» по радио именно в этот момент – ведь именно на концерте Трента Резнора, за сценой, Джуд и познакомился с Флоридой… Новость о ее смерти вновь поразила его, будто совсем свежая. «А ты часто рыбачил на озере Поншартрен?» Стоило вспомнить об этом, потрясение сменилось мутным, болезненным негодованием. Самоубийство Флориды показалось Джуду такой бессмысленной, глупой, эгоистичной выходкой, что, разозлившемуся, ему отчаянно захотелось позвонить ей да разругать дуру на все корки… вот только до мертвой уже не дозвонишься, а жаль.

– Записки она не оставила? – спросил Дэнни.

– Неизвестно. От ее сестры вообще мало что удалось узнать. Не самый любезный в мире вышел у нас разговор, как ты, может, заметил.

Но Дэнни, словно не слыша его, продолжал: