Среди других

«Девять принцев Амбера» и «Ружья Авалона» – полный блеск. Два дня ничего не делала, только читала. Тени – это здорово придумано, и Козыри тоже, но самое лучшее – это голос Корвина. Надо почитать еще Желязны.

Сегодня пришло письмо от тетушки Тэг, похоже, она очень рада узнать, что я в порядке. Вложила в конверт фунтовую бумажку. Много семейных новостей. Кузен Арвель поступил на новую работу: Британские железные дороги, в Ноттингеме. Тетушка Олвен ждет очереди на операцию катаракты. У кузины Сильви опять ребенок – и Гэйл на втором не остановится! Дядя Родри женился. О моей матери ничего не пишет. Я и не ждала. Я тоже не писала. И не призналась, что променяла искусства на химию. Она преподает искусства; ей не понять. У меня три любимых предмета: химия, физика и латынь, хотя самые высокие оценки по занудному старому английскому – как всегда. Мы читаем «Наш общий друг» – я его про себя называю «Наш общий дух». Переписать бы его под этим названием, а общим знакомым сделать «некого Райдерхуда».

Пятница, 5 октября 1979 года

Отец моего дедушки, француз, приехал в Британию из Ренна, а мать его – из Индии. Все говорят, что он был очень смуглый, как мой дед и его сестры: темноволосые, темноглазые, и кожа смуглее, чем обычно у европейцев. И мать у меня такая. Дедушка нашу кожу презирал, мол, обгорает на солнце. Александр Ренн сменил имя на Фелпс, когда женился на моей прабабушке Анабель Фелпс, потому что она поставила такое условие. Он работал на руднике. Одна из восьми детей, сама она родила семерых, из которых пятеро выжили, и всегда была тираншей. Она умерла в девяносто три, за год до моего рождения, но я росла на рассказах о ней.

Поскольку Александр был француз, дома у них говорили по-английски, не то что в семье бабушки, где при наличии выбора переходили на валлийский. Пятеро выживших детей все переженились и тоже обзавелись потомством.

Старший мальчик, Александр, женился перед Великой войной[3 - Первая мировая. (Прим. ред.)] и отправился в окопы, оставив беременную жену. Назад он не вернулся, телеграмма сообщила, что пропал без вести в бою. Его молодая жена, моя тетушка Бесси, перебралась к тестю и теще, родила ребенка – моего дядю Джона и в общем и целом, как и тетушка Флорри, считалась у бабушки за бесплатную прислугу. А много лет спустя, в 1941-м, на автобусе в Абердэр прибыла молодая женщина с двумя серьезными мальчиками, моими дядями: Малькольмом и Дунканом. Она пришла к бабушке и объявила себя вдовой ее сына Александра. Тот вовсе не погиб, а остался в армии, и отправился в Индию, и там женился, не потрудившись развестись с тетушкой Бесси.

Его вторая жена Лиллиан была англичанка, выросла в Индии и своих денег почти не имела. Она привыкла к жаркому климату и слугам. Бабушка с дедушкой оставили ее у себя, и кое-кто считал это очень добрым поступком, но ей самой жить с ними оказалось очень нелегко. Позже она сговорилась с тетушкой Бесси, у которой была небольшая вдовья пенсия, и они смогли позволить себе собственный маленький домик. К моему рождению этот скандал устарел – я знала, что они вдовы одного и того же мужчины, ну и что из этого? Все равно он умер. Две вдовы отлично поладили. В войну они вязали носки для солдат, а после открыли магазин – продавали шерсть и изделия домашней вязки прямо у себя в гостиной. В ней стоял странноватый звериный запах, который они пытались заглушить сушеной лавандой из садика тетушки Флорри – там я впервые увидела лавандовые подушечки.

У дедушки было три сестры, все замужние и с детьми. Одна, тетушка Моди, опозорила себя, выйдя за католика и уехав в Англию, где родила одиннадцать детей, кончая Монголом, и еще четверых усыновила, в том числе двух африканцев. Я не вижу в этом скандала, раз она могла о них о всех позаботиться – а она могла. Она всегда была дедушкиной любимицей, но теперь они ссорились при каждой встрече. Она пошла в свою мать. Не вижу позора в католицизме, если сравнить с двоеженством, которое покойному Александру все простили, или в лесбиянстве тетушки Олвен, о котором не говорили, а молча смирялись.

У тетушки Бронвен было три сына и дочь, а муж работал в шахте. Тетушка Флорри жила совсем рядом с нами, и мы очень часто ее видели: бабушка просила ее присмотреть за детьми. Ее муж, рудничный рабочий, погиб на войне. Два мальчика – мой дядя Клем, попавший в тюрьму за фальшивки, и дядя Сэм, которого, кажется, никогда не бывало дома. Она однажды увидела дьявола, загнала его молитвенником на самый верх жилья и заперла в кладовке. Потом она попросила дедушку заложить эту дверь кирпичом, чтобы дьявол не вырвался. Много лет спустя, после ее смерти, он разобрал кирпич, и мы, сгорая от любопытства, вошли. Там стоял печатный станок. Дедушка его выбросил, но мы успели прихватить множество пустых бланков и порядочно свинцовых буковок.

Мой дедушка Люк был младшим в семье и женился на моей бабушке Бекки, и у них было двое детей, Элизабет и Тэган. Моя мать Лиз вышла замуж за моего отца и родила нас. Тетушка Тэг замуж не выходила, потому что была занята – помогала нас растить. Во многом она больше походила на старшую сестру, чем на тетю.

Я по ней очень скучаю и по дедушке тоже.

Суббота, 6 октября 1979 года

Прекрасный день, лучший с тех пор, как я сюда попала.

Я успела в город до закрытия библиотеки и хотела записаться. Мне не позволили. Я проявила изумительную выдержку, не кричала, не повышала голос, ничего такого. Они сказали, что нужна подпись родителей и документ о месте жительства. Я объяснила, что из Арлингхерста, как будто они сами не видели по школьной форме. На выход мы должны надевать синие сарафаны в складочку, такой же джемпер и школьный плащ-дождевик (когда идет дождь, но дождь идет всегда, кроме сегодня, сегодня солнце) и форменную шляпку. Зимняя шляпка – берет, летняя соломенная. Шляпы для меня истинное наказание: норовят свалиться с головы на каждом шагу.

Библиотекарь, мужчина, совсем молодой, сказал, что в Арлингхерсте я могу пользоваться школьной библиотекой. Я сказала, что я и пользуюсь, но там нет того, что мне надо. Он тогда посмотрел на меня, поправил очки на носу, и я уже думала, что победила, но нет.

– Тебе понадобится подпись одного из родителей на этом бланке и письмо от школьного библиотекаря, подтверждающее, что тебе нужно пользоваться этой библиотекой, – сказал он. За его спиной уходили вдаль полки с книгами. Он даже побродить вдоль них не позволил.

Зато я нашла книжный магазин и маленькую толкучку. Торговый квартал в Освестри – это две улочки с рынком на перекрестке. Библиотека – типично викторианское здание – почти рядом. В прошлый раз я дальше нее не пошла – автобусная остановка под холмом, а библиотека у самой вершины. Но от нее дорога поворачивает влево, и я решила, что она выведет к остановке кружным путем. Не вывела, а завела в жилые кварталы, и я уже думала возвращаться, но за следующим поворотом открылся пруд с утками и белыми лебедями в окружении деревьев, а на другой стороне шеренга магазинов и среди них книжный.

Я купила «Тритон» Сэмюэла Дилэни. Может быть, у отца он уже есть, мне все равно. Стоил 85 пенсов. Продавщица очень милая. Фантастику она не читает, но старается обеспечить хороший выбор. По сравнению с кардиффским «Лирсом» выбор бедный, а так очень неплох. Я собираюсь попросить у отца карманные деньги на покупку книг. И чтобы он подписал библиотечный бланк. Он почти наверняка не откажется. Насчет письма от мисс Кэрролл я не так уверена.

Рядом с книжным был магазин подержанных товаров, и в нем три полки книг, все старые и потрепанные. Я купила за 10 пенсов «Я захватываю замок» Доди Смит. Мне нравится ее далматинский цикл, например «Звездный лай», который Мор всегда называла «Звенящими одеждами». Я и не знала, что она пишет исторические романы. Отложу книжку, пока не придет настроение штурмовать замок.

У меня еще осталось пять пенсов. За пять пенсов там ничего не нашлось. Третья лавочка в ряду оказалась булочной и кофейней. Я зашла, потому что Шарон меня просила купить булочек. Вот как это делается: ты сам покупаешь булочки, или кто-то покупает их для тебя. Потом передаешь пакет на кухню с запиской, и их добавляют к воскресному ланчу указанным получателям. По правилам купить надо не меньше двух, только для себя покупать нельзя. Популярные девочки каждую неделю получают целые горы разных плюшек. Я обычно ни одной. У Дейдры мало денег, а Шарон еврейка. Но на этой неделе Шарон решила купить, потому что она хорошая. Я к тому, что со стороны Шарон это особенно мило, потому что сама она их есть не может. Иудеям полагается особая пища. Особая пища Шарон выглядит куда соблазнительнее нашей школьной. Ее приносят на подносе. Интересно, мне бы тоже дали, скажи я им, что иудейка? Но вдруг я недостаточно иудейка и от нее умру или заболею? Прежде чем пробовать, надо поговорить с Шарон. Так или иначе, Шарон просила меня купить булочки для себя, Дейдры и Карен, еще одной ее подруги. Так что я купила булочки – они продавались по десять пенсов за штуку или четыре за 35 пенсов, так что я добавила своих пять и купила четыре. Они были медовые, еще теплые, и я прогулялась к пруду и съела одну. Объедение.

У пруда стояли скамейки, вокруг росла трава, и ивы макали ветки прямо в воду. Листья на склоненных ветвях уже желтеют. Мне всегда казалось, что «плакучая ива» им очень подходит, но и «вавилонская» тоже. Ивы любят воду, а вязы не выносят. Дорога через лощину Кроггин называется «Хеол-и-Гверн», «Вязовая дорога», потому что вдоль нее посадили вязы, чтобы было надежно и сухо. Считается, что еще в неолите. Наверняка до римлян. История нашей долины – потрясающее чтение. Не знаю, смогу ли принимать ее как само собой разумеющееся, вернувшись обратно.

Я сидела на лавочке под ивой, жевала медовую булочку и читала «Тритон». Правда, в мире есть всякие ужасы, но есть и великие книги. Хотела бы я, когда вырасту, написать такую книгу, чтобы ее можно было читать на лавочке в не слишком-то жаркий день и забывать, где находишься и сколько времени, потому что ты не столько в своей голове, сколько в книжке. Я бы хотела писать как Дилэни, Хайнлайн или Ле Гуин.

Я едва успела на автобус до школы. Увидела его под холмом и хотела побежать, чтобы успеть, мне вспомнилось, как это – бежать во всю прыть, и я хотела было податься вперед и далеко выбрасывать ноги. Я даже один такой шаг сделала, но как оперлась не на ту ногу, ее словно железом проткнули. Шофер меня заметил, узнал форму и подождал. В автобусе было много девочек из школы, в основном из других классов. Почти все они знали или думали, что знают, что я хожу с палкой потому, что моя мать втыкает булавки в куклу вуду. Я села одна, но потом Джилл Скофилд из моего класса по химии перебралась ко мне.

– Что это ты опоздала? – спросила она.

– Зачиталась, – ответила я. – Забыла о времени.

– А не с мальчиком встречалась?

– Нет!

– Могла бы не возмущаться, половина девочек в этом автобусе были на свидании. Больше половины. Ты на них посмотри.

Я посмотрела. У многих полы сарафанов были подобраны, а губы подозрительно красные.

– Безвкусица! – буркнула я.

Джилл засмеялась.

– Я хочу заниматься наукой, – призналась она.

– Наукой?

– Да, настоящей. Я вчера читала про Лавуазье. Знаешь такого?

– Он открыл кислород, – кивнула я. – Вместе с Пристли.

– Да, и был французом. Аристократ, маркиз. Его гильонировали при французской революции, и он сказал, что, когда ему отрубят голову, он будет моргать, пока в сознании. Он моргнул семнадцать раз. Вот это ученый! – закончила Джилл.

Странная она. Но мне нравится.

Воскресенье, 7 октября 1979 года

Дочитала «Тритон». Потрясающе. Но чем больше думаю, тем меньше понимаю, зачем Брон солгал Одри.

Сегодня в «час для писем» сочинила открытку с добрыми пожеланиями кузине Арвелл Пэрри и поздравление дяде Родри.

Почему же Брон лгал Одри?

Понедельник, 8 октября 1979 года

С одной стороны, бабушка с дедушкой о сексе вообще не упоминали. Должно быть, они им занимались, не то бы не было тетушки Тэг и моей матери, но, думаю, не больше двух раз. И как говорят о сексе в школе и в церкви. И никакого секса, и любви почти нет в Среднеземье, почему я всегда и думала, что мир без нее был бы намного лучше. Арвен – просто дань приличиям. Или сосуд для будущего полуэльфа – короля Гондора и Арнора. Приз. Лучше бы он взял в жены Йовин – она хотя бы сама по себе героиня, – и пусть бы нуменорцы вымирали. (Все равно, вы посмотрите на нас нынешних!) Стало быть, секс – необходимое зло для производства детей. Это нормально.

А как посмотришь на этих девиц в автобусе, и на мою мать с ее приятелями, и на девочек, которые ночью пробираются в постель к подружкам, так… ах и фи![4 - Валлийское восклицание, выражающее отвращение.]

С другой стороны, у меня самой бывают сексуальные чувства. А «Тритон», Хайнлайн и «Колесничий» наводят на мысль, что секс сам по себе не плох и не хорош, что его общество демонизирует, делает тошнотворным. А все эти варианты секса из «Тритона» – это, наверное, вроде спектра сексуальных отношений, на котором большинство мужчин и женщин где-то посередине, а некоторые ближе к краю – я на одном краю, а Ральф с Лори на другом. Что мне всегда нравилось в научной фантастике, это что она заставляет тебя задумываться и смотреть на вещи под таким углом, под каким раньше бы в голову не пришло.

Отныне я намерена положительно относиться к сексу.

Среда, 10 октября 1979 года

Если бы школа нарочно ставила целью отрезать нас от волшебства, лучше бы и устроить нельзя. Может быть, изначально и была такая цель. Наверняка никто здесь ничего об этом не знает, но ведь Арлингхерст существует больше сотни лет.

Мы ничего не готовим, мы полностью отрезаны от того, что едим, а еда невероятно мерзкая. Вчера, к примеру, на обед были наггетсы с безвкусным картофельным пюре и переваренной капустой. Вместо пудинга выдали на шестерых по тарелке густого заварного крема с половинкой грецкого ореха посередине. Называлось это «Гавайская радость». По меньшей мере раз в неделю нам полагается «Гавайский сюрприз», тоже кремовый и с засахаренной вишенкой. Я не люблю ни засахаренных вишен, ни орехов, и кое-кто ставит мне в заслугу, что я не участвую в сварах за этакое лакомство. Заварного крема я тоже не люблю, но иногда с голоду и его готова съесть. Даже нарочно невозможно придумать худшей еды и более далекой от природы тоже. Когда ешь яблоко, оно связывает тебя с яблоней. А заварной крем с засахаренной вишенкой ни с чем не связывает.

Кстати, о еде: у нас нет своих тарелок, и своих ножей, и вилок или чашек. Все общее и раздается кому попало. Нет надежды к чему-нибудь привязаться, одушевить привязанностью. Здесь все бесчувственное: и стулья, и чашки. Никто ничего не любит.