Кукла Баю-Бай

– Ах, это… Ну просто… Понимаешь, я… я хотела сегодня пообедать только с тобой вдвоём, и… и потом этот молочный взрыв был такой странный, правда?

– Молоко! – Антония мигом забыла про обиду и расхохоталась. – Отлично получилось!

– Забавное совпадение, – я обрадовалась, что Антония отвлеклась от расспросов о моих несуществующих друзьях.

– Нет-нет-нет! – она энергично замотала головой. – Это Баю-Бай. Это она сделала.

– Она сделала, – тупо повторила я. Антония могла похвастать и куда более нелепыми выдумками. Например, в восемь лет она вообразила, что у неё под подушкой поселился рой осиных ангелов, провозгласивший её своей королевой.

Вот только ей уже давно не восемь. Как-то всё это тревожно. Может, первый день в средней школе оказался для Антонии слишком тяжёлым и она прячется от проблем за безумными фантазиями? Уж я-то много могла рассказать о том, как убежать от проблем.

Какая-то часть во мне желала поддержать сестру, заверить её, что нет нужды сочинять небылицы. Я всегда буду рядом – и перестану представлять, какой была бы жизнь без неё. Я стану большой и сильной старшей сестрой, способной защитить её от любой ядовитой школьной дряни, которая день за днём проникает под кожу, пока не пробьёт дорогу к самому сердцу.

Но другая часть меня знала, что даже через миллион лет этому не бывать, и лишь отчаянно желала избежать новых вопросов, на которые не было ответов. И я заранее знала, какая часть в итоге победит.

– И как же ей это удалось? – спросила я.

– Я сама толком не понимаю, – Антония почесала голову. – Что-то типа волшебства, только сначала мне надо по-настоящему этого захотеть. Прямо сильно-сильно. Она не может что-то сделать по простой прихоти. И мне надо просить и просить, тогда она сможет. Когда я прошу – это вроде ключа, чтобы отпереть волшебство.

– Ключа?

– Ага, – кивнула Антония. – Ключ открывает у неё внутри дверь к волшебству, и оно выходит наружу. Но взамен другое волшебство возвращается в неё и снова заполняет. И это здорово! Она тогда получает волшебство для себя, хорошее волшебство, которое ей помогает. Вот почему мы пришли сюда, к дереву. Она сказала, что здесь нас ждёт что-то особенное.

Антония прислонила Баю-Бай к стволу гинкго, а сама принялась шарить в сухой траве вокруг, сосредоточенно хмурясь в поисках «чего-то особенного». Я рассеянно следила за нею, не имея представления, что бы это могло быть.

И тут Антония вскрикнула.

– Вот! Вот! – верещала она, размахивая кулачком с торчащими наружу травинками. – Это правда! Это правда!

Я уставилась на крепко сжатые пальцы, гадая, что же она нашла. В любом случае что-то маленькое.

Антония раскрыла ладонь и убрала травинки. Послюнила палец и потёрла свою находку. Глаза у неё широко распахнулись.

– Ой, Баю-Бай! – прошептала она. – Какой красивый!

– Что ты там нашла? – Мне пришлось вытянуть шею, чтобы увидеть. – Только не говори, что это жук!

Не потрудившись ответить, Антония подхватила с земли Баю-Бай и села, повернувшись ко мне спиной. Я разозлилась. Не хватало ещё, чтобы у Антонии завелись тайны от меня.

– Я не собираюсь торчать тут с тобой до ночи, – я не смогла удержаться от обиды.

– Вот, готово, – сказала Антония. – Смотри!

Мне захотелось гордо отвернуться: пусть знает, как заставлять меня ждать! – но любопытство пересилило. Я посмотрела на сестру.

Антония сидела, скрестив ноги и держа Баю-Бай на коленях. Её лицо блестело от пота, а глаза светились восторгом.

– Глянь! – она повернула Баю-Бай ко мне лицом.

На первый взгляд – всё та же треснувшая кукольная голова, подобранная у реки, разве что не такая грязная, как вчера. В руках Антонии она покачивалась, и вечернее солнце поблёскивало в её глазах.

Меня посетила весьма странная мысль: «Она надо мной смеётся!» И по спине пробежал неприятный холодок.

Я слышала раньше это выражение, но толком не представляла, что это значит, – до последней минуты. Как будто мёртвый ледяной палец прошёлся по позвоночнику. Но дрожь пробрала меня не от беззвучного кукольного смеха, а от того, что я увидела: в пустой прежде левой глазнице Баю-Бай сверкал новёхонький зелёный глаз.

Глава 7

На следующий день мне всё же удалось уговорить Антонию не брать с собой в школу Баю-Бай. Пришлось сказать, что, если про волшебство узнают, кто-нибудь непременно захочет украсть куклу. Антония тут же впала в панику. Перед тем как уйти, она засунула Баю-Бай в пластиковый пакет и спрятала в самой глубине ящика с одеждой.

Я уже убедила себя, что новый глаз Баю-Бай Антония нашла ещё возле реки. Наверное, сунула его в дырявый карман и не заметила, как он выпал. Правда, непонятно, зачем вообще Антония стала бы подбирать единственный кукольный глаз, но сестра часто совершала поступки, не поддающиеся логическому объяснению. Как, например, прийти в школу с оторванной кукольной головой в рюкзаке.

Что касается молочной бомбы, то по школе прошёл слух, будто в столовой оказалось прокисшее молоко. В упаковках размножались некие вредоносные бактерии, пока пакеты не стали взрываться – отчего, собственно, так и подскакивал контейнер. И всех такое объяснение устроило.

После двух дней «отгулов» кассирша миссис Дадли снова появилась на работе. Она пыталась вести себя как ни в чём не бывало, но, стоило кому-то задеть контейнер с молоком, испуганно морщилась. Конечно, контейнер задевали очень часто. И неудивительно. Я отлично знала, что всегда найдутся те, кто не прочь пнуть лежачего. С другой стороны, если кто и заслужил хорошего пинка, так это миссис Дадли.

Через несколько дней знаменательное событие потускнело и жизнь в школе вернулась в прежнее русло, что меня совсем не радовало.

Я старалась изо всех сил. Дни проходили за днями: одни – терпимые, другие – не очень. Уроки в классе мистера Кэппа так и оставались сорока двумя минутами света, а ненавязчивое жужжание Мэй Дарасаватх, болтавшей обо всём и ни о чём, делало их ещё ярче.

Самыми трудными были три минуты между уроками обществоведения и естествознания. Три минуты. Сто восемьдесят секунд. Вроде бы немного, но они тянулись нескончаемо долго.

Каждый день после урока обществоведения Мэдисон в сопровождении верных двойняшек Осло проходила мимо меня. И каждый день размазывала меня по стенке.

Нет, она не била меня физически. Мэдисон ни разу не толкнула меня, не ущипнула и не подставила подножку. Ни разу её наманикюренный пальчик не прикоснулся к моему бренному телу. Её оружием стал шёпот. Она никогда не пускала его в ход при взрослых, если они могли услышать, а сверстникам не было до меня дела, поэтому некому было её остановить.

– Вы видали? – начинала она, перешагнув порог класса обществоведения.

– Что? Что? – заученно отвечала одна из двойняшек.

– У Тухлоедины из волос выползли два таракана и спрятались под воротник!

– Не может быть! Правда? Гадость!

– Бу-э. Какая ты грубая, Мэдди!

Хуже было, когда Мэдисон говорила о моих родителях – ну или о тех людях, которых она представляла моими родителями.

– Знаете, что я слышала? – могла начать Мэдисон. – Что её отец сидит в камере смертников. Я даже не могу вам сказать, что он натворил, – это так ужасно. И я видела, как её мать копается в мусорных баках за супермаркетом, ищет для них еду. У неё морда как у хорька, а зубы все гнилые и кривые. Ничего удивительного, что Тухлоедина вся в неё!

Если бы я только могла развернуться и наорать на неё, или врезать кулаком по этим ровным белоснежным зубам, или рассказать оказавшимся рядом такую гадость про Мэдисон, что она разревётся и убежит. Но я никогда такого не сделаю. Ничего подобного.

Это будет против Правила номер четыре.

Мэдисон понятия не имела о Правилах выживания в средней школе. О них вообще не знал никто, кроме человека, который их придумал и выполнял самым строгим образом. То есть кроме меня.

Правила вступали в силу с момента, как я входила в автобус утром, и действовали до того, как его габаритные огни исчезали за углом вечером. Это были неписаные Правила, что не мешало мне их выполнять.

Вот они: