Спектакль

По крайней мере, она наконец начинала верить в его подлинность.

Когда Натали вошла в морг, взгляд ее сразу устремился туда, где раньше лежала Одетт.

То, что ее безжизненного тела там больше не было, повлияло на Натали неожиданным образом. Хотя она никогда не призналась бы никому, да и себе – вряд ли, Натали скучала по ней. Яркость видения и все, что оно повлекло, сделали Одетт не просто трупом на плите, не просто жертвой убийцы. Она обрела душу среди бездушных. Натали чувствовала связь с ней, с ними обеими – через внезапную тесную связь свидетельства их смертей. Как тогда, когда впервые увидела, как ее бабушка снимает очки, или когда она сидела в первом ряду на концерте и видела, как пианиста полностью захватила музыка.

Так же, только с тьмой, ужасом, яростью и кровью.

Из-за дождя было не так людно, как обычно, – только мама, Натали и еще три человека в демонстрационной комнате: две женщины и мужчина, который переваливался как утка. Явно уж никто из них не убийца. Но все равно она думала, приходил ли он уже наблюдать за тем, как толпа осматривает его вторую жертву? Если так, то появлялся ли он больше одного раза?

Глянув на штору и увидев, что месье Ганьона не было, Натали перевела взгляд на мать. Она была неподвижна, глаза не моргая устремлены на труп.

– Интересно, как она там оказалась, – прошептала она, – в этой ситуации, что привело ее к тому, кто убил ее.

«Я видела, как она бежала от него, мама. Я все видела. И при этом задом наперед».

Натали склонилась к маме.

– В том-то и весь страх. Это мог быть кто угодно.

«Включая меня или Симону». Натали подошла ближе к стеклу, думая о серебряном колечке убитой. Может, это от ее кавалера, а может, наследство. Или же она купила его на свои заработки, или нашла на мосту через Сену. У кольца была история, как и у тысячи других вещей в короткой жизни этой бедняжки.

Что-то произошло в комнате: свет, тихий звук. Натали обернулась и увидела фигуру за собой, в тени, прямо рядом со входом, слева. Она не могла рассмотреть ничего, кроме высокого роста и зонта, но при этом присутствие было зловещим, угрожающим.

Она резко повернула голову обратно и схватила маму за локоть.

– Пойдем.

– Что такое? – Мама обернулась посмотреть, но на ее лице не отразилось ни любопытства, ни беспокойства. – Ролан, как я рада вас видеть.

Натали отпустила маму. Никогда она не радовалась темноте. Она скрывала вспыхнувший румянец.

«Не убийца. Слишком богатое воображение, Натали». Это просто Ролан. Один из портных в ателье, где работала раньше мама. Натали поприветствовала его с улыбкой, которая отразилась от толстых линз его очков обратно к ней. Мама с ним заговорила, а Натали снова повернулась лицом к трупам. «Не будь дурой».

– Почему ты так заспешила? – спросила мама, когда Ролан отошел.

– Голова закружилась, – соврала Натали. – Я подумала, что нужно выйти на воздух, но само прошло.

Они замолчали. Натали сконцентрировалась на второй убитой и подумала о вчерашнем видении. Спустя мгновение она закрыла глаза, припоминая детали: как жертва бежала, что было вокруг, каким образом были нанесены раны. Единственная деталь, которая была похожа на зацепку и не была еще известна полиции, – это сине-золотая ковровая дорожка в коридоре.

В сотнях, если не тысячах, коридоров в Париже могут лежать такие ковры. Посмотри она на пять дорожек подобных цветов – и сказать не сможет, какую именно заметила в своем видении: все происходило так быстро, она не рассматривала ковер.

Как это может помочь? Это покажет, что убийство случилось в помещении, по крайней мере, вроде бы в жилом. Было бы у нее что-то более основательное для рассказа… Но, может, и этой информацией есть смысл поделиться. Публике неизвестно, какие детали головоломки уже известны, а каких – не хватает; даже, казалось бы, незначительные мелочи могут оказаться стоящими.

Мама легонько подтолкнула ее, шепча, что готова уходить. Они вышли на улицу и обнаружили, что дождь перестал.

– Видела своими глазами, а все равно не верится, – сказала мама. – Сколько раз я ни была в морге…

– Мадемуазель Боден, как поживаете? – Это был месье Ганьон, голос его раздался со ступенек позади них. Живот Натали отвердел, будто та Медуза на двери внутри морга обратила его в камень своим взглядом.

– Неплохо, спасибо, а вы? – «Пожалуйста, не упоминай допрос».

– Тела да тела. – Он невесело усмехнулся.

Мама подняла изящную бровь. Месье Ганьон поспешно назвался представителем полиции в морге.

Натали невольно обратила внимание на то, какая привлекательная у него усмешка и как один неидеальный зуб чуть выпирает, самую чуточку.

Он был гораздо… любезнее, чем тогда. Что-то в его внимании, в том, что он ее заметил, смутило Натали. Но и понравилось ей.

Месье Ганьон, несомненно, тоже привлек ее внимание.

– Наслаждайтесь прогулкой, пока дождь не пошел снова, – сказал он, приподняв шляпу, и пошел в противоположном направлении.

– Откуда ты его знаешь? – спросила мама. Она поправила булавку в шиньоне и ждала ответа.

– Он… однажды поздоровался со мной, – сказала Натали, переминаясь с ноги на ногу. – Он часто бывает в демонстрационной комнате, когда я прихожу.

Мама склонила голову.

– Зачем ему с тобой знакомиться, если он стоит по другую сторону стекла? Смотрители с тобой тоже здороваются?

– Нет. Только он, – сказала Натали. – Месье Ганьон, э-э-э, настоящий джентльмен. Он сказал мне быть осторожной, только и всего.

Мама не ответила, но ее это вроде бы удовлетворило, хотя по ней никогда точно не поймешь. Иногда она может неделю ждать, а потом задать вопрос вдогонку.

Натали, уходя, обернулась через плечо. Месье Ганьон прислонился к фонарю, будто в глубокой задумчивости. Глаза его были опущены, а потом, будто он почувствовал на расстоянии ее взгляд, поднялись на нее. Она отвернулась, смущенная.

И заинтригованная.

По пути в лечебницу она размышляла о нем. Она не знала, что и думать о его сегодняшнем дружелюбии, но оно ей было приятно. Очень.

Психиатрическая лечебница Св. Матурина всегда была и будет кошмарным местом.

Люк, кузен Натали, однажды ей поведал, что ходят слухи о привидениях, потайных коридорах, ведущих к комнатам самоубийств, и секретных палатах, где маньяки-психопаты предоставлены сами себе, а персонал больницы только доставляет еду и воду, а также выносит трупы, если заключенные друг друга убивают.

Натали считала это все пустой болтовней – по крайней мере, сейчас, когда подросла, а в детстве такие истории стоили ей немалого количества бессонных ночей.

Место, где поселили тетю Бриджит, пугало по другой причине. Все женщины лечебницы находились на этом этаже; степень их безумия варьировалась настолько, что безмолвные и печальные бродили по тем же коридорам, что и трясущиеся и визжащие. Женщина, которую Натали видела во время своей запретной вылазки несколько лет назад, как она потом уже поняла, была далеко не единственной, склонной к истерикам.

Стены и полы были из холодного камня; воздух – едкий от запахов пота и нечистот. Звук – пугающее многоголосие из воя и беспрерывной безумной болтовни. Натали представить себе не могла, что здесь можно жить. Ни одну ночь. Дом мадам Плуфф, где тетушка занимала комнату до лечебницы, был мирным и уютным. А Св. Матурин был котлом, где бурлили безумие и ужас.

И все же Натали была готова приходить сюда, по крайней мере, сейчас она привыкла к этому месту. Пациенты вызывали у нее интерес, учитывая, что она испытывала скорее сочувствие, чем страх, а у тети Бриджит за сумасшествием скрывалась детская доброта.

Они с мамой шли по коридору, пройдя мимо гипсовой статуи святого Матурина за стеклом. Пара кровавых отпечатков ладоней – согласно легенде, их оставила пациентка, избравшая самоубийство как метод побега, – шла от середины стены до пола. Мама всегда отворачивалась, проходя мимо этого места, а Натали каждый раз рассматривала его, пытаясь представить, что произошло в тот день.

Они прошли палату с пациентами. Хрупкая старушка вышла оттуда и увязалась за ними.

– Где ключ? Можете выпустить меня отсюда? Отец сказал, что мне можно выйти, если вы мне дадите ключ, – она спрашивала снова и снова, тихо и почти напевно, дотрагиваясь до руки Натали. Они не обращали на нее внимания; медсестры предупреждали их никогда не заговаривать с пациентами.