Если бы ты был здесь

В 2014 году одна из гипсовых розеток на потолке главного читального зала «Роуз»[35 - Зал назван по фамилии благотворителей, выделивших в 1998 г. деньги на его реставрацию.] Нью-Йоркской публичной библиотеки отвалилась и разбилась вдребезги. Во время ремонта решено было также осмотреть потолок соседнего каталожного зала Билла Бласса. Богато украшенный лепниной, потолок отреставрировали и проверили на прочность. Однако фреску-тромплей Джеймса Уолла Финна 1911 года, изображающую небо в облаках, восстановить не удалось, потому что она была слишком хрупкой. Мой отец потратил почти год на то, чтобы воссоздать старинную картину на холсте. Впоследствии изображение должны были закрепить на потолке так, чтобы в будущем его легко можно было снять и отреставрировать.

Установка полотна производилась в 2016 году, и мой отец руководил всей операцией. Будучи перфекционистом, он настоял на том, чтобы самому подняться по лестнице и показать, как следует расположить край холста вровень с позолоченными сатирами и херувимами на обрамляющем полотно резном потолке.

В тот день я поехала в Ист-Хэмптон – там располагался второй дом женщины, которая выставляла Матисса на аукцион «Сотбиса». Наш протокол требовал, чтобы сотрудник аукционного дома присутствовал при транспортировке картины. Поскольку меня только что повысили до младшего специалиста отдела продаж «Имп-мод», этим сотрудником стала я. Подобное задание не требовало больших умственных усилий. На служебной машине я должна была подъехать к дому нашей клиентки, встретиться там с транспортной компанией и нанести на распечатку картины все царапины, отслоения краски и подобные дефекты, прежде чем оригинал будет упакован. Я должна была также проследить сначала за тщательной упаковкой картины, затем за ее погрузкой в машину, после чего мне следовало вновь сесть в служебный автомобиль и вернуться в офис.

Однако все пошло наперекосяк. Клиентка сказала, что нас будет ждать ее домработница, но дома также оказался муж владелицы картины. Он понятия не имел, что его жена продает Матисса, и был категорически против этой сделки. Он настаивал, чтобы я показала ему контракт, а когда я это сделала, сказал, что собирается позвонить своему адвокату. Вместо этого я предложила ему позвонить своей жене.

Все это время телефон не переставал вибрировать у меня в кармане.

Когда я наконец посмотрела на экран, то увидела, что мне звонят с какого-то незнакомого номера.

Диана О’Тул?

Это Маргарет Ву из Маунт-Синая…

Боюсь, с вашим отцом произошел несчастный случай.

Словно во сне, я покинула дом в Ист-Хэмптоне и, пройдя мимо продолжающего беседовать по телефону со своим адвокатом мужчины и рабочих, ждущих моей отмашки для погрузки картины, села в служебную машину и велела водителю отвезти меня к медицинскому комплексу Маунт-Синай. Я позвонила Финну, с которым встречалась уже несколько месяцев, и объяснила ему ситуацию. Он сказал, что приедет прямо в больницу.

Мой отец упал с лестницы и ударился головой, вследствие чего произошло кровоизлияние в мозг. Его тут же доставили в больницу и отправили на операционный стол. Я хотела быть рядом, держать его за руку. Я хотела сказать ему, что все будет хорошо. Я хотела, чтобы мое лицо было первым, что он увидит, отойдя от наркоза.

На Лонг-Айленде, как всегда в это время, были чудовищные пробки. Обливаясь слезами на заднем сиденье лимузина, я решила заключить с высшей силой сделку: я отдам все на свете за то, чтобы оказаться в больнице прежде, чем мой отец придет в себя.

Финн встретил меня на пороге больницы, прямо у раздвижных стеклянных дверей, – я тут же все поняла. Я поняла, что произошло, по выражению его лица и по тому, как быстро и крепко он меня обнял.

– Ты ничем не могла ему помочь, – прошептал он.

Так я узнала, что мир может измениться в считаные секунды, что жизнь – не абсолют, а вечное пари.

Мне разрешили посмотреть на тело моего отца. Какая-то добрая душа обмотала его голову марлей. Казалось, он просто спит, и я взяла его за руку. Она была ледяной, словно мраморная скамья зимой, на которой вы ни за что не просидите дольше пары секунд, как бы ни болели ваши ноги. Я подумала о том, как, должно быть, сжалось его сердце, когда он потерял равновесие. Я подумала о том, было ли последним, что он видел в своей жизни, нарисованное им самим небо?..

Финн крепко держал меня за руку, пока я подписывала документы, стеклянным взглядом смотрела на сотрудников похоронного бюро и отвечала на их вопросы, не понимая, что говорю. Наконец медсестра протянула мне пластиковый пакет с логотипом больницы. Внутри лежал бумажник отца, его очки и обручальное кольцо. Индивидуальность, проницательность и любовь – три вещи, которые мы оставляем после себя.

Мы сели в такси и поехали домой. Финн обнял меня одной рукой, я же продолжала прижимать к груди пакет с папиными вещами. Затем я полезла в свою сумочку, достала телефон и нашла последнее полученное от отца сообщение. Он отправил его два дня назад.

Ты занята?

Я не ответила. Потому что была занята. Потому что в выходные решила заехать к нему на ужин. Потому что ему частенько хотелось поболтать в разгар рабочего дня, когда я не могла присесть – не то что ответить на звонок. Потому что в моем списке было очень много гораздо более важных дел.

Потому что я никогда не думала, что у меня не будет времени ответить. История нашей жизни представляла собой не разделенные знаками препинания короткие предложения, а не пространные описания, не имеющие почти никакого отношения к основному сюжету.

Ты занята?

Нет, – написала я в ответ, а когда нажала «Отправить», то разрыдалась.

Финн полез в карман куртки за носовым платком, однако платка там не оказалось. Я сунула руку в карман своего пальто и достала оттуда распечатку картины Матисса, за упаковкой которой должна была проследить сегодня утром, тысячу лет назад. Я тупо уставилась на обведенные красными кругами царапины и сколы на раме, трещины на холсте, как будто они имели хоть какое-то значение.

Как будто у кого-то из нас нет на душе невидимых шрамов.

Дорогой Финн!

Что ж, здесь по-прежнему очень красиво, и я по-прежнему единственный турист на всем острове. По утрам я бегаю или гуляю, но днем на Исабеле объявлен комендантский час. Подобные меры кажутся излишними, ведь мы и так полностью изолированы от внешнего мира.

Иногда я встречаю морского льва или сажусь на скамейку рядом с игуаной. Меня просто поражает тот факт, что нас не разделяет стена или перегородка и при этом я не чувствую никакой угрозы. Животные первыми населили этот остров, и в каком-то смысле они все еще господствуют над людьми, с которыми теперь делят это пространство. Интересно, каково это – не одной восхищаться местной фауной. Ведь островитяне к ней привыкли. Выходит, теперь ее аудитория уменьшилась до одной-единственной женщины, то есть меня.

Правнучка хозяйки моей квартиры говорит по-английски. Она подросток. Разговоры с ней помогают мне не чувствовать себя одинокой. Надеюсь, на нее они действуют так же.

Время от времени телефон ловит сигнал сети, и я получаю очередное твое письмо. Прямо как подарок на Рождество.

Получаешь ли ты мои открытки?

С любовью, Диана

На следующее утро Беатрис вновь показывается на пляже с мешком для мусора в руках – одинокий борец за экологию. Я уже поджидаю ее, сидя на берегу и возводя замок из мокрого песка.

Краем глаза я замечаю девочку, но вида не подаю. Я чувствую на себе ее взгляд: она наблюдает, как я беру пригоршню мокрого песка и позволяю ему стечь сквозь пальцы, создавая очередную остроконечную башенку.

– Чем это вы занимаетесь? – спрашивает Беатрис.

– А на что это похоже?

– На замок точно не похоже, – смеется она.

– Ты права. – Я тянусь к ее пластиковому пакету. – Не возражаешь?

Беатрис протягивает мне мешок для мусора. Помимо пластиковых бутылок из-под воды с китайских рыболовных судов, там лежат проволочные зажимы для пакетов, увитая морскими водорослями сетчатая ткань, кусочки фольги, а также порванный шлепанец, зеленые пластиковые бутылки из-под газировки, красные пластиковые стаканчики. На самом дне я обнаруживаю ярко-синюю сетку от апельсинов и шип от покрышки. Из всего этого добра я делаю флаги, ров и подъемный мост для моего замка.

– Это мусор. – Скрестив ноги, Беатрис садится рядом со мной.

Я пожимаю плечами:

– Мусор для одного – это искусство для другого. Есть такой корейский художник Чхве Чжон Хва, который создает свои инсталляции из переработанных отходов. Он сделал огромную рыбу из пластиковых пакетов… и построил здание из выброшенных на свалку дверей. А один немец ХА Шульт создал из мусора целую толпу людей в натуральную величину.

– Я никогда не слышала ни об одном из них, – говорит Беатрис.

Я снимаю ремешок со шлепанца и делаю из него арку.

– А что насчет Жоана Миро? – спрашиваю я. – Последние годы жизни он провел на Майорке и каждое утро гулял по пляжу, собирая мусор, как и ты. Но только потом делал из него скульптуры.

– Откуда вы вообще это знаете? – интересуется она.

– Это моя работа, – отвечаю я. – Я занимаюсь искусством.

– В смысле, типа рисуете?

– Нет, я давненько не брала кисти в руки, – признаюсь я девочке. – Я работаю в аукционном доме. Помогаю людям продавать их коллекции произведений искусства.

Лицо Беатрис внезапно проясняется.