Второй взгляд

– Ну что ж, удачи. Я пойду. Нужно отвезти Итана домой.

Шелби отошла и принялась что-то объяснять своей сменщице. Росс наблюдал, как сестра одной рукой теребит ремешок висящей на плече сумочки, а другой беспрестанно поглаживает по голове Итана, словно его макушка притягивает ее магнитом.

– Шел! – окликнул Росс, когда сестра направилась к дверям. – Ты когда-нибудь слышала о людях по фамилии Бомонт?

– Это что, английские переселенцы?

– Нет. – Руки Росса забегали по клавиатуре компьютера, словно обладали собственным разумом.

Поисковая система, в которую он вошел, не содержала никаких исторических документов. Несомненно, в истории города Комтусук было много белых страниц.

Библиотекарь, только что приступившая к своим обязанностям, взглянула на Росса поверх очков.

– В кампусе Вермонтского университета есть биологическая библиотека, названная в честь какого-то Гарри Бомонта, – сообщила она. – Иногда мы заказываем у них книги.

– Ох, прости, Росс, я совсем об этом забыла, – покачала головой Шелби.

Взяв за руку Итана, она потащила его к дверям, а Росс набрал в строке поиска фамилию Бомонт.

Бомонт Эйбел. Каслтон-роуд, 33

Бомонт С. Зона доставки почты 22, ящик 358

Бомонт В. Вест-Орен-стрит, 369

Разумеется, он не ожидал обнаружить в этом списке Лию; ее муж явно не из тех, кто поставит имя жены рядом со своим собственным. Того Бомонта, что указал только почтовый ящик, искать не имело смысла, но двое других, по крайней мере, были местными. Росс тяжело вздохнул, выключил компьютер и принялся собирать свои вещи.

– Ну что, нашли, что искали? – с улыбкой спросила молодая библиотекарша.

– Можно и так сказать, – кивнул Росс и неожиданно для себя присвистнул.

Эза бесконечно огорчало, что для рыбалки в ничейных водах требовалось теперь какое-то дерьмовое разрешение. С какой такой радости ему нужна бумажка с печатью, для того чтобы устроиться на берегу озера и наловить форели себе на обед?

Тем не менее необходимой бумаженцией он заручился, и теперь она лежала в кармане его рубашки на тот случай, если в шесть часов утра на берег озера забредет какой-нибудь инспектор. Эз насадил блесну на крючок и забросил его в воду, в самое темное и глубокое с виду место.

Нейлоновая нить лески, подобно экватору, разделила озеро на две части. Эз закрыл глаза и зажал удочку между колен. Старость постоянно преподносила ему сюрпризы. Удивительные штуки вытворяет память! Он не может сказать, что ел вчера за обедом, зато прекрасно помнит, как сверкала и переливалась чешуя на спинке самой первой форели, которую ему довелось поймать. Иногда он забывает имена друзей, с которыми общается по сей день, но лица тех, кто давным-давно оставил этот мир, отпечатались в его сознании навечно. В последние годы спина его согнулась, и иногда Эз думал с усмешкой, что, прежде чем оставить этот мир, он самым буквальным образом совершит полный круг. Но рассудок его оставался ясным и острым, как всегда; иногда, перед тем как провалиться в сон, Эз как будто бы ощущал его зазубренные края.

Леска не шевелилась, к великому неудовольствию старого индейца. Терпение, сказал он себе. Терпению учил его отец, а еще он учил сына выбирать лучшие отмели для ловли наживки и забрасывать крючок так бесшумно, чтобы рыба не ощущала ни малейшего всплеска. Но в последнее время Эзу явно не хватало терпения. Терпеливым легко быть тому, у кого в запасе много времени, а его время подходит к концу.

Солнце, похожее на налитый кровью глаз, поднималось все выше. Внезапно в светлеющем небе вспыхнул сноп светящихся искр, словно кто-то запалил римскую свечу.

Эз ощущал, как сотрясается земля. Это на карьере «Ангел» устраивали взрывы, чтобы добыть гранит, столь необходимый производителям надгробных памятников и разделочных столов. Леска дернулась и натянулась, – видно, форель проглотила наживку. После того как леска дернулась три раза, Эз твердой рукой принялся сматывать катушку спиннинга.

Через несколько секунд форель уже трепыхалась в корзинке, чешуя переливалась всеми цветами радуги. До Эза долетел раскат очередного взрыва; грохот был так силен, что вода в озере пошла кругами и ошалевшие окуни начали выпрыгивать в воздух.

Эз насадил на крючок новую блесну. Иногда этот мир просто необходимо хорошенько встряхнуть.

Мередит склонилась над микроскопом, разглядывая одну-единственную клетку эмбриона, недавно созданного в пробирке. Несомненно, на сей раз эмбрион не унаследовал кистозный фиброз. Произошло настоящее маленькое чудо, учитывая, что четыре предыдущие попытки этой пары зачать здорового ребенка закончились неудачей. Мередит выпрямилась и улыбнулась. Получилось! Этот эмбрион будет жить.

Люси тоже относилась к числу детей, чей шанс появиться на свет был ничтожен. Генетическая патология здесь была совершенно ни при чем, но все обстоятельства складывались против. Восемь лет назад Мередит разорвала исчерпавшие себя отношения. Он был ее куратором, профессором, работавшим в сфере генной инженерии. Исключительная занятость помешала ему сопровождать Мередит на похороны ее матери в Мэриленд. Той было всего шестьдесят с небольшим, она неожиданно умерла от инфаркта. Мередит сильно горевала, а Руби совсем сдала – и ее двадцатишестилетней внучке пришлось взять на себя все похоронные хлопоты. Она до сих пор с удручающей отчетливостью помнила свой визит в похоронное бюро, где ей предложили выбрать цвет гроба и просмотреть каталог могильных памятников. В памяти во всех подробностях запечатлелась погребальная служба. Руби повисла на руке внучки, и Мередит пронзило сознание того, что она осталась для старухи единственной опорой.

Мередит решила, что вернется в Бостон, защитит диссертацию, а потом поселится в Мэриленде вместе с бабушкой Руби. Но сказались четыре бессонные ночи: по пути на север Мередит задремала за рулем своей «хонды».

Она очнулась в больнице, с загипсованной левой ногой. Все тело покрывали синяки. Медсестра, подошедшая к ее постели, первым делом сообщила, что с ребенком все в порядке. Мередит никак не могла взять в толк, о каком ребенке идет речь. Когда она спросила об этом, ответ ее просто оглушил. Ультразвуковое исследование, которое провели, чтобы проверить, нет ли внутренних повреждений, показало, что она на восьмой неделе беременности. Внутри ее трепетало, как бабочка, крошечное сердечко.

Мередит вовсе не хотелось становиться матерью-одиночкой. Честно говоря, тогда ей вообще не хотелось становиться матерью. Она желала совсем другого: вернуть свою собственную маму. Выйдя из больницы, Мередит первым делом записалась на аборт.

Но делать его не стала.

Она прекрасно знала, как происходит зачатие. Она знала, что родители могут передать или не передать детям свои заболевания. Но порой она невольно задавалась вопросом: нет ли в этом процессе чего-то совершенно непостижимого, скрытого для науки? Если бы она, Мередит, обрадовалась, узнав о своей беременности, а не пожелала избавиться от будущего ребенка, повлияло бы это на характер, здоровье и судьбу Люси? Она любила дочь всем сердцем и не представляла жизни без нее. Но при этом никогда не забывала, что восемь лет назад была близка к тому, чтобы сделать иной выбор.

Жизнь – это постоянный выбор. Совершив ошибку, уже невозможно ничего исправить, и в этом состоит главная проблема.

Ох, Люси, вздохнула про себя Мередит. Если бы можно было вернуться в прошлое… Она бы меньше работала и по выходным занималась бы с дочерью скалолазанием. Ездила бы с ней на пикники. Откровенно говорила бы, что не знает ответов на все вопросы. И более того, порой даже не имеет представления, где эти ответы искать.

Еще раз вздохнув, Мередит вновь склонилась над микроскопом. Через два дня этот эмбрион будет внедрен в материнскую матку. Вот ведь ирония судьбы, подумала Мередит: она, когда-то отчаянно не хотевшая ребенка, ныне является последней надеждой для людей, мечтающих о ребенке сильнее всего на свете. Дитя, которое вырастет из этого эмбриона, не будет страдать кистозным фиброзом, но это не значит, что оно не подхватит, к примеру, менингит. Нам не дано знать, что нас ожидает. Ты плотно закроешь дверь, а из окна потянет сквозняком.

Выяснилось, что и Каслтон-роуд, и Вест-Орен-стрит расположены достаточно далеко от участка Пайка. Тем не менее Росс все-таки решил проверить оба адреса. Он приобрел на автозаправочной станции карту и отыскал на ней нужные ему дома. Первый оказался необитаемым с виду викторианским особняком за облезлым штакетником, второй – бревенчатым домом, охраняемым немецкой овчаркой по кличке Армагеддон. Разумеется, Лия Бомонт не жила ни в том, ни в другом. По всей видимости, ее адрес не значился в справочнике. При следующей встрече надо будет непременно спросить ее, где она живет, подумал Росс.

Если только эта следующая встреча состоится.

Теперь Росс обедал исключительно в ресторане, у дверей которого столкнулся с Лией. Две последние ночи он провел на участке Пайка, однако Лия Бомонт не появлялась. Ему удалось увидеть лишь Эза Томпсона, бродящего вокруг дома, да двух совокупляющихся енотов. Правда, несколько раз видеокамера зафиксировала появление неких странных шаров размером с баскетбольный мяч. Переливчато-белые, мерцающие, они мелькнули на экране и тут же исчезли.

Россу очень хотелось показать их Лие.

Ему о многом надо было ее расспросить. Как она думает, ждет ли ее мать встречи с ней, несмотря на то что прошло столько лет? Любит ли она своего мужа столь же сильно, как он любил Эйми? Существуют ли между нею и мужем преграды столь же непреодолимые, как смерть?

Его тревожило, что муж Лии, узнав о ее встрече с Россом у ресторана, мог наказать ее. Какого рода наказание он мог применить? Росс боялся даже думать об этом. Физическое воздействие? Психологическое давление? Возможно, существовала еще одна причина исчезновения Лии. Не исключено, что эта загадочная женщина, которой, по ее признанию, приходилось ранить себя, чтобы убедиться в собственной реальности, нашла самый верный способ встретиться с матерью. Она решила сама превратиться в призрака.

Росс начал читать некрологи в газете и всякий раз вздыхал с облегчением: имени Лии там не было. Он постоянно заключал сам с собой бессмысленные пари: «Если я смогу задержать дыхание на три минуты, то встречу ее сегодня вечером. Если эта птица не улетит, когда я приближусь к ней, Лия мне позвонит».

Почти каждую ночь Росс дежурил на участке Пайка. Иногда ему удавалось зафиксировать необычные явления: резкие перепады температуры, голубые вспышки между деревьями, запах болиголова, такой сильный, что от него все кружилось перед глазами. Дважды Росс слышал приглушенный плач младенца.

Однажды ночью, когда темнота окутала землю плотно, словно смирительная рубашка, Росс сидел на поляне неподалеку от дома. Внезапно с неба упал камень, размером примерно с тарелку и такой же плоский. Упав с высоты, он весьма чувствительно ударил Росса по ноге.

– Черт! – завопил Росс, потирая ушибленное место.

Колено стало распухать на глазах. Осветив фонарем ближайшее дерево, Росс не увидел ничего подозрительного. Поврежденная нога не позволяла ему вскарабкаться на верхушку, и тогда он поднял ударивший его камень и с размаху запустил его в ствол, так что дерево содрогнулось.

– Эй! – крикнул Росс. – Кто там?

Он ожидал, что в ветвях притаилось какое-то животное вроде медвежонка или белки-мутанта. Но там никто не подавал признаков жизни. Отломав длинную ветку, Росс принялся шевелить ею остальные. Он терзал злополучное дерево довольно долго, хотя уже не рассчитывал никого обнаружить. Но его обуревало чувство мести, которому надо было дать выход. Лишь когда до него донесся какой-то странный шум, Росс оставил дерево в покое.

То был легчайший звук, который мог бы произвести сурок, роющий в саду нору. Росс заковылял в дальний конец поляны, откуда долетал звук, становившийся все громче. Луч фонаря выхватил из темноты примерно тридцать небольших, беспорядочно разбросанных холмиков. Рядом с каждым темнела ямка.

Хотя на участке проводились археологические раскопки и выемка грунта, Росс точно знал: нынешним вечером, когда он обосновался на этой поляне, земля там оставалась нетронутой. Кто и когда вырыл эти ямы? Росс взял палку и попытался углубить одну из них, однако выяснилось, что промерзшая земля по-прежнему тверда и разрыть ее невозможно.

Росс никогда не видел древнего индейского кладбища, и все же, по его представлениям, оно должно было выглядеть иначе.