Счастливые шаги под дождем

Работники переглянулись, и один глупо ухмыльнулся. Сказать такое в Уэксфорде было, вероятно, равнозначно признанию: «Я убиваю младенцев» или «Я ношу трусы наизнанку, чтобы сэкономить на стирке». Проклиная себя за это, Сабина почувствовала, что краснеет.

Бабушка с минуту безучастно смотрела на нее, потом повернулась в сторону конюшни.

– Не глупи, – пробормотала она. – Ужин ровно в восемь. С нами будет твой дед, так что не опаздывай.

Сабина в одиночестве без малого час прорыдала в своей сырой, отдаленной комнате. Она ругала проклятую мамашу, отправившую ее в это дурацкое место, проклинала чопорную, неприветливую бабку вместе с ее глупыми чертовыми лошадьми, проклинала Тома – ведь он заставил ее поверить в то, что все не так уж плохо. Она проклинала и Аманду Галлахер, которая – Сабина точно знала – будет встречаться с Дином Бакстером, пока она здесь страдает. Проклинала также ирландские паромы, которые продолжают ходить в гнусную погоду. Проклинала бирюзовый ковер за его отвратительный вид. Узнай кто-нибудь, что она живет в подобной комнате, ей придется эмигрировать. Навсегда. Потом Сабина села и стала ругать себя за то, что дошла до такого состояния – побагровевшее, пятнистое и сопливое лицо, – вместо того чтобы очаровывать окружающих большими печальными глазами и чистой кожей.

– Вся моя жизнь – адская мура! – запричитала она, потом поплакала еще немножко, потому что слова, сказанные вслух, звучали гораздо жалостней.

Когда Сабина медленно спустилась по лестнице, дед уже сидел за обеденным столом. Она сразу заметила его трость, зажатую между коленями и высовывающуюся из-под стола. Потом, обойдя угол гостиной, Сабина увидела его сутулую спину, неловко привалившуюся к спинке высокого стула. Стол был накрыт на троих, и между ними было свободное пространство сияющего красного дерева. Дед сидел при свете свечи, уставившись в никуда.

– А-а… – медленно произнес он, когда внучка появилась в поле его зрения. – Ты опоздала. Ужин в восемь. Восемь.

Костлявый палец указывал на стенные часы, которые сообщили Сабине, что она опоздала на семь минут. Сабина взглянула на деда, раздумывая, извиниться или нет.

– Ну, садись, садись, – сказал он, опустив руку на колени.

Сабина огляделась по сторонам и села напротив деда. Таких старых людей она еще не видела. Кожа, под которой угадывалась форма черепа, была испещрена морщинами. Над виском пульсировала маленькая жилка, выпячиваясь, как проникший под кожу червяк. Сабина почувствовала, что ей мучительно смотреть на деда.

– Значит… – его голос замер от усилия, – ты юная Сабина?

Ответа не потребовалось. Сабина просто кивнула.

– И сколько тебе лет? – Его вопросы произносились с нисходящей интонацией.

– Шестнадцать, – сказала она.

– Как?

– Мне шестнадцать. Шестнадцать, – повторила она.

Господи, он глух как пень.

– А-а… Шестнадцать. – Он помолчал. – Хорошо.

Из боковой двери появилась бабушка.

– Ты здесь. Принесу суп.

В этих словах «ты здесь» бабушка умудрилась дать Сабине понять, что та опоздала. «Что творится с этими людьми? – с тоской подумала Сабина. – Зачем им планировать все по минутам?»

– Собаки стащили твою тапку, – выкрикнула бабушка из соседней комнаты, но дед, похоже, не расслышал.

После некоторых колебаний Сабина решила не передавать это сообщение. Зачем ей отвечать за результат?

Суп был овощной. Настоящий, не консервированный, с кусочками картофеля и капусты. Сабина съела – хотя дома отказалась бы, – потому что проголодалась в этом холодном жилище. Признаться, суп был довольно вкусный.

Все сидели в молчании, и Сабина решила, что следует проявить дружелюбие, поэтому сказала:

– Суп вкусный.

Дед медленно поднял лицо, с шумом прихлебывая суп из ложки. Она заметила, что белки глаз у него молочно-белые.

– Что?

– Суп, – громче повторила она. – Он очень вкусный.

Минут через девять в холле пробили часы. Послышался судорожный вздох невидимой собаки.

Старик повернулся к жене:

– Она говорит про суп?

– Сабина говорит, он вкусный, – не поднимая глаз, громко подтвердила бабушка.

– Ох-ох! Что это? – спросил он. – Не пойму, что за вкус.

– Картошка.

Сабина поймала себя на том, что прислушивается к тиканью часов в холле. Казалось, тиканье становится громче.

– Картошка? Ты сказала, картошка?

– Верно.

Долгая пауза.

– А в нем нет сладкой кукурузы?

– Нет, дорогой. – Бабушка промокнула рот полотняной салфеткой. – Никакой кукурузы. Миссис Х. знает, что ты не любишь кукурузу.

Дед повернулся к своей тарелке, изучая содержимое.

– Я не люблю кукурузу, – медленно произнес он, обращаясь к Сабине. – Ужасная гадость.

Сабина боролась с истеричным желанием смеяться и плакать одновременно. У нее было ощущение, что она попала в какую-то ужасную второсортную телепрограмму, в которой остановилось время и никто не спасется.

«Надо ехать домой, – сказала она себе. – Мне не вытерпеть здесь и нескольких дней. Я увяну и умру. Они найдут мое окоченевшее тело в комнате с бирюзовым ковром и даже не смогут понять, отчего я умерла – от холода или скуки. Как мне не хватает любимых передач по телику».

– Ты ездишь на охоту?

Сабина подняла глаза на деда, который наконец доел суп.

– Нет, – тихо ответила она.

– Что?

– Нет, я не езжу на охоту.