Дэниел Мартин

– Извини.

– Моя дорогая, меня волнуют вовсе не твои успехи в стенографии.

– А то, что я связана с кем-то, кого ты презираешь?

Она пристально рассматривала ковер. Я сказал – очень ровным тоном:

– Я не презираю его лично, Каро. Во всяком случае, не больше, чем любого другого в газетном мире.

– В мире, куда я попала по твоему совету.

– Вину признаю. Но я надеялся, ты оценишь этот мир по достоинству.

– Как оценивает его Бернард. И гораздо точнее, чем тебе представляется.

– И продолжает в этом мире существовать?

– Ему не так повезло, как некоторым другим. Помимо всего прочего, на его попечении жена и трое детей.

– Ну ладно. Ты права. – Каро упрямо рассматривала ковер: она снова брала препятствия, только на этот раз похоже было, что наездник забыл, какое именно препятствие нужно брать следующим. – Скажи мне, что тебе в нем нравится?

– Он печальный. И добрый. Сам по себе. И такой благодарный.

– Еще бы.

Она помолчала.

– А еще – с ним можно поговорить.

– Это упрек? – Она потрясла головой, но не очень убедительно. – Давай выкладывай начистоту.

– Серьезно поговорить.

– О чем?

– О чем угодно. О том, о чем с тобой я говорить не могу. И с мамой тоже.

– Например?

– Ты, кажется, никак не можешь понять, что можно любить вас обоих. При всех ваших недостатках и ошибках. – Прежде чем я успел рот раскрыть, она продолжала: – Я прекрасно знаю, какой она может быть стервой. Но знаю и то, что у нее есть основания – пусть и вполовину не такие значительные, как она сама полагает, – считать тебя самовлюбленным эгоистом. Дело не только в вас двоих. Это всей семьи касается. Мы, кажется, столько всего предали анафеме, столько всего похоронили…

– Ты же знаешь, что произошло.

– Да я же не о прошлом. О том, что я чувствую по отношению к вам обоим. Сейчас.

– А он – слушает? – Она кивнула. – И у него это серьезно? – Она ничего не ответила, и мне пришлось подыграть ей: – Если это не слишком старомодно звучит.

– Он чувствует себя виноватым… Перед женой.

Я не очень-то поверил в это, поскольку подозреваю, что чувство вины, как и порядочность, – слишком привлекательный и удобный предлог, чтобы не воспользоваться им к своей выгоде.

– А если в один прекрасный день он решит, что ни в чем перед ней не виноват?

– Ну, голову я пока не потеряла. Об этом речи нет.

Мы долго молчали. Я допил оставшееся в моем бокале виски; Каро так и не притронулась к своему.

– Он об этом должен был мне позвонить?

– Мы с ним обсуждали такую возможность. Он прекрасно понимает, что ты должен чувствовать.

– А ты?

– Сначала – нет, не понимала.

– Ты считаешь, у меня самого рыльце в пуху, не правда ли?

– При чем тут это? Никто об этом и не думает.

– В самом деле?

– Папочка, я вовсе не страдаю из-за того, что ты по-прежнему привлекателен как мужчина. Я понимаю, ты никак не можешь быть Эндрю.

– Что ты хочешь этим сказать?

– Я знаю, ты с презрением относишься к миру, в котором он живет. Но как отец он гораздо лучше тебя. – Она помолчала. – Может, просто потому, что он всегда рядом. И умеет ладить с мамой.

После довольно долгой паузы я сказал:

– Ты, кажется, полагаешь, что я презираю всё и вся, Каро.

– Ты надеешься, что каждый станет думать и чувствовать так же, как ты. – Она опять помолчала, потом добавила: – Да я ни в чем тебя не виню; ты, скорее всего, прав насчет Флит-стрит, но… – Она снова покачала головой.

Я не понял, винит она мою работу или мой характер; упрек был вовсе не нов, хотя никогда раньше стрела не падала так близко к цели. Единственное утешение, что за всем этим Каро, должно быть, скрывала какие-то собственные сомнения.

– Обещай мне по крайней мере, что ты, когда выйдешь замуж, заведешь себе не одного ребенка.

Она испытующе заглянула мне в глаза:

– Почему ты это сказал?

– Потому что единственные дети всегда прежде всего поглощены собой. Но вдобавок им трудно себе представить, что кто-то другой может реально в них нуждаться. И дело не просто в том, что для этих других у них времени не хватает.

– Я имела в виду только твою работу. – Она грустно улыбнулась. – Во всяком случае, уже поздно менять тебя на кого-то другого. – Она протянула мне свой бокал: – Не хочу.

Я перелил его содержимое в свой. Каро поднялась и подошла к камину. Остановилась там, ко мне спиной.

– Ты сердишься, что он сам тебе не сказал?