Фриленды

Голос у нее был звучный, полный сердечности. Приподняв шляпу, Феликс поехал дальше. Что за пара! Странная, полная прелести, чем-то пугающая. Ну и деток же принесла брату Кэрстин!

Подъехав к дому, он поднялся по мшистым ступеням и отворил калитку. Со времени визита Клары здесь мало что изменилось – только ульи переставили подальше. На его стук никто не ответил, и, вспомнив слова девушки: «Отец, наверно, в фруктовом саду», – он направился туда. Трава была высокой, и по ней были рассыпаны белые лепестки. Феликс брел по ней среди пчел, гудевших в яблоневом! цвету. В конце сада он увидел брата, рубившего грушу. Тод был в рубашке, обнажавшей чуть не до плеч загорелые руки. Ну и силач! Какие могучие, звенящие удары он наносил по стволу! Дерево рухнуло, и Тод вытер рукой лоб. Этот огромный, смуглый, кудрявый человек выглядел еще великолепнее, чем помнилось Феликсу, и был так прекрасно сложен, что каждое его движение казалось легким. Лицо у него было широкое с выдающимися скулами; брови густые и немножко темнее золотистых волос, поэтому его глубоко посаженные ярко-синие глаза смотрели словно из чащи; ровные, белые зубы сверкали из-под рыжеватых усов, а смуглые небритые щеки и подбородок, казалось, были присыпаны золотой пудрой. Заметив Феликса, он пошел ему навстречу.

– Подумать только, – сказал он, – что старик Гладстон проводил свой досуг, рубя деревья! Какое грустное занятие!

Феликс не очень понимал, что надо на это ответить, поэтому он просто взял брата под руку. Тод подвел его к дереву.

– Садись! – сказал он. Потом печально поглядел на грушу и пробормотал – Семьдесят лет росло и в семь минут погибло. Теперь мы ее сожжем. Что ж, с ней надо было расстаться. Она уже три года не цвела.

Говорил он медленно, как человек, привыкший думать вслух. Феликс смотрел на него с удовольствием.

«Можно подумать, что мы живем рядом, – сказал себе Феликс, – по тому, как он отнесся к моему появлению!»

– Я приехал в автомобиле Стенли, – сообщил он брату. – На дороге видел твоих ребят – прекрасная пара!

– А!.. – сказал Тод. И в его тоне прозвучали не просто гордость или отцовская любовь. Потом он поглядел на Феликса.

– Зачем ты приехал, старина?

Феликс улыбнулся. Странный вопрос!

– Поговорить.

– А!.. – сказал Тод и свистнул.

На свист его прибежал довольно большой, сильный пес с блестящей черной шерстью, белой грудью и черным хвостом с белой кисточкой; он встал перед Тодом, слегка наклонив голову набок; его желтовато-коричневые глаза говорили:

«Пойми, я должен догадаться, о чем ты сейчас думаешь!»

– Ступай, скажи хозяйке, чтобы она пришла. Хозяйке!

Пес помотал хвостом, опустил его и убежал.

– Мне его дал один цыган, – сказал Тод. – Самая лучшая на свете собака.

– Эх, старина, так все говорят про своих собак!

– Да, – кивнул Тод. – Но эта и правда самая лучшая.

– Морда у нее умная.

– У нее есть душа, – сказал Тод. – Цыган клялся, что он ее не украл, но это неправда.

– А ты разве всегда знаешь, когда люди говорят неправду?

– Да.

Услышав такое чудовищное заявление от любого другого, Феликс непременно улыбнулся бы, но так как это был Тод, он только спросил:

– Откуда?

– Когда люди говорят неправду, они всегда смотрят тебе в лицо, но взгляд у них неподвижный.

– У некоторых это бывает, когда они говорят правду.

– Да, но когда они лгут, ты видишь, как они стараются, чтобы взгляд у них не блуждал. Собака не смотрит тебе в глаза, когда хочет что-то скрыть, а человек смотрит слишком пристально. Послушай!

Феликс прислушался, но ничего не услышал.

– Крапивник! – И, сложив трубочкой губы, Тод издал какой-то звук. – Смотри!

Феликс увидел на ветке яблони крошечную коричневую птичку с острым клювиком и вздернутым хвостиком. И подумал: «Тод неисправим!»

– У этого малыша тут рядом, за нашей спиной, гнездо, – тихо сказал Тод. Он снова издал тот же звук. Феликс увидел, как птичка с необычайным любопытством повернула голову и дважды подпрыгнула на ветке.

– А вот самочку никак не могу этому научить, – прошептал Тод.

Феликс положил руку брату на плечо, – ну и плечи!

– Да-да, – сказал он, – но послушай, старина, мне действительно надо с тобой поговорить.

Тод помотал головой.

– Подожди ее, – сказал он.

Феликс стал ждать. Тод становится совсем чудаком, ведя уже много лет такую странную, отшельническую жизнь, наедине со взбалмошной женой: ничего не читает, никого не видит, кроме бродяг, животных и крестьян. Но почему-то, сидя здесь, на поваленном дереве, рядом со своим чудаковатым братом, Феликс испытывал необычное ощущение покоя. Может быть, потому, что день был такой ясный, благоуханный, солнечные зайчики зажигали яблоневый цвет, а кругом росли анемоны и кислица, и в синем небе над полями плыли невообразимой белизны облака. Ухо его ловило малейшие звуки, которые здесь, в саду, были полны особого значения и странной глубины, будто слышишь их впервые. Тод, глядевший на небо, вдруг спросил:

– Есть хочешь?

И Феликс вспомнил, что тут не едят по часам, а, проголодавшись, идут в кухню, где в очаге всегда пылает огонь, и либо подогревают кофе и овсянку – приготовленную раньше – и едят ее вместе с вареными яйцами, печеной картошкой и яблоками, либо закусывают хлебом с сыром, вареньем, медом, сливками, помидорами, маслом, орехами и фруктами, – все это всегда стоит на столе, прикрытое кисеей; он вспомнил также, что все они сами моют после себя миски, тарелки и ложки, а поев, выходят во двор и пьют студеную воду из колодца. Странный образ жизни, дьявольски неудобный, – они, почти как китайцы, делают все иначе, чем принято у нас.

– Нет, – сказал он. – Не хочу.

– А я хочу. Вот она.

Феликс почувствовал, как у него забилось сердце, – не одна Клара боялась этой женщины. Она шла по саду с собакой – да, поразительная у нее внешность, просто поразительная! Увидев Феликса, она не удивилась и, сев рядом с Тодом, сказала:

– Я рада вас видеть.

Почему все в этой семье заставляют его чувствовать себя существом низшего порядка? Как она спокойно его разглядывала! А потом сузила глаза и наморщила губы, будто подумала что-то очень ехидное! В ее волосах – как это бывает всегда с иссиня-черными, тонкими и шелковистыми волосами, – уже появились серебряные нити; лицо и фигура похудели за то время, что он ее не видел. Но она до сих пор была очень интересной женщиной, глаза у нее просто поразительные! Да и одета, – Феликс навидался на своем веку чудачек, – совсем не так чудовищно, как тогда показалось Кларе: ему нравилось ее синее платье из домотканого полотна, вышитое вокруг ворота, и он с трудом оторвал взгляд от сапфировой повязки, которой она стянула свои черные с проседью пряди.

Он начал с того, что передал ей записку Клары, которую та написала под его диктовку:

«Дорогая Кэрстин!

Хотя мы так давно не виделись, Вы, надеюсь, простите мне, что я Вам пишу. Нам доставило бы большое удовольствие, если бы Вы с обоими Вашими детьми погостили у нас день-другой, в то время, пока у нас гостят Феликс и его молодежь. Боюсь, что Тода звать бесполезно, но, конечно, если он приедет, и Стенли и я будем в восторге.

Искренне Ваша