Стивен Хокинг. Жизнь среди звезд

После двенадцати с половиной часов теоретических проверок и одной лабораторной работы по физике следовали собеседования. Сначала – общее, когда абитуриентов бомбардировали жесткими вопросами глава колледжа, декан факультета, старший куратор и преподаватели по соответствующей специальности. Все это происходило в профессорской Оксфордского университета. Потенциальные студенты входили туда по одному и подвергались пристрастному допросу комиссии, причем от них ждали умных и тонких ответов на целую череду тупых вопросов. Цель была такой же, как и у собеседования при приеме на работу: изучить характер кандидата. После общего собеседования нужно было пройти еще и собеседование по специальности, которое происходило в кабинете доктора Бермана. На нем Хокингу задавали вопросы по физике.

После всех испытаний и собеседований абитуриенты разъезжались по своим школам по всей стране дожидаться результатов и сдавать экзамены второго уровня. Тем временем кураторы проверяли работы и совещались, кого принимать, а кого нет. Если Университетский колледж хотел принять Хокинга, его руководство должно было предложить ему стипендию, поскольку Хокинг поставил колледж на первое место в списке в своем заявлении. Далее, если бы руководство Университетского колледжа решило, что не хочет давать ему стипендию – ни основную, ни частную – этот вариант должны были рассмотреть другие оксфордские колледжи. Если бы ни один из колледжей не согласился дать Хокингу стипендию, его заявление вернулось бы в Университетский колледж, и ему предложили бы при желании поступить туда нестипендиатом.

Новости из Оксфорда Хокинг получил только через десять дней. Пришло приглашение снова приехать в университет и пройти еще одно собеседование. Это вселяло надежды. Значит, к заявлению Хокинга отнеслись серьезно, и у него очень хорошие шансы поступить. Стивен еще не знал, что получил 95 % за обе работы по физике и почти такие же высокие оценки за остальные работы. Через несколько дней после второго собеседования на коврик у двери Хокингов упало судьбоносное письмо. Университетский колледж предложил Стивену Хокингу стипендию. Его приглашали приступить к занятиям в Оксфордском университете в ближайшем октябре при единственном условии: летом ему нужно было сдать два экзамена второго уровня.

* * *

Часто говорят, что в Оксфорде какое-то особое освещение, чудесная игра солнечного света на песчанике, столетиями вдохновлявшая поэтов и художников, подобно столь же прекрасным городам Италии и Германии. Облик центра города целиком определяет университетский комплекс – его здания рассеяны повсюду, так что здесь нет никакой организованной структуры или нервных узлов. Колледжи разбросаны там и сям, а остальной город вьется вокруг. Архитектура так же беспорядочна, как и география: здесь есть и средневековые здания, и сооружения конца XX века. Летом, когда песчаник так и блестит на солнце и в реке кишат плоскодонки, и те, кто в них плывет, погружают шесты в искрящуюся воду, а те, кто устроился на траве на бережку, поднимают к губам бокалы шампанского, – все это, конечно, очень похоже на стоп-кадры земного рая.

На рубеже 1950-х и 1960-х годов Оксфорд – микрокосм британского общества – очутился на грани великих перемен. Когда Хокинг приехал в Оксфорд в первый четверг октября и впервые ступил на Хай-стрит в качестве студента, университет во многом был таким же, как и во времена его отца – более того, он мало изменился за последние несколько столетий. Правда, после войны университетская дисциплина несколько ослабла. До этого студентам запрещалось ходить в городские питейные заведения, а если их ловили, университетская полиция – так называемые «бульдоги» – их исключала. В мужские общежития женщины допускались только с письменного разрешения декана, который должен был указать строгие временные рамки и условия в письме к главному портье, который затем педантично исполнял указания декана. Все это изменилось, когда в университет поступили ветераны, вернувшиеся с войны, – и на первый курс, и чтобы возобновить прерванное обучение. Они, естественно, не желали соглашаться с такими драконовскими ограничения, поэтому правила постепенно смягчались.

Комнаты в общежитии доставались не всем, на них была очередь, но тут Хокингу повезло: поскольку он был полным стипендиатом, то имел преимущество и сохранил за собой место в общежитии на протяжении всех трех лет обучения.

У большинства оксфордских колледжей есть квадратные внутренние дворы с лужайкой посередине и тропинками в траве. Из двора в здание можно попасть по лестницам, а комнаты студентов расположены на верхних этажах. Убирали в общежитиях и в целом вели хозяйство университетские «служители», и они же отвечали за то, чтобы похмельные юноши и случайно оказавшиеся в общежитии девушки успевали на завтрак в положенное время с восьми до четверти девятого и не натыкались на запертую дверь столовой. К студентам служители обращались «сэр» – или «мистер Такой-то», если хотели, чтобы в их голосе прозвучали нотки презрения. А к ним полагалось обращаться по фамилии, как к слугам.

Принимали в Оксфорд в основном юношей, как правило, из частных школ по всей стране, причем большинство – из верхней десятки, куда входили Итон, Харроу, Рагби и Вестминстер. Правда, в последнее время стало больше студентов из среднего и рабочего класса, однако классовые различия в Оксфорде во многих отношениях проявлялась даже отчетливее, чем в обществе в целом. Были проведены строгие демаркационные линии, невидимые границы, которые крайне редко нарушались дружбой или романтическими отношениями, и каждый такой случай был настоящей сенсацией. Для этого представители разных классов должны были сначала познакомиться – а это бывало совсем не часто.

В одном лагере была элита, дети из аристократических семей, наследники «старых денег», Себастьяны Флайты этого мира; они составляли существенную долю студентов из Крайст-черч-колледжа и в меньшей степени – из колледжа Бейлиол. Привилегированные тратили свои зачастую весьма значительные карманные деньги на развлечения для бывших одноклассников, которые пошли в университет вместе с ними, и на тех приятелей, кто предпочел «другое место» – Кембридж. На выпускников менее престижных частных школ вроде школы Св. Альбана они смотрели свысока и не отличали их от низшей касты – мальчиков из классических школ (grammar schools). Конечно, литература склонна к преувеличениям, но все же здесь царила атмосфера «Возвращения в Брайдсхед». А «северные химики» – отличники, пришедшие из государственных (comprehensive) школ, и «хулиганы из классических школ» по другую сторону раскола жили на стипендии и гранты и вместо перепелиных яиц и шампанского радовались пиву и пирогам со свининой.

Во многих отношениях эти касты были на удивление похожи. В конце 1950-х среди студентов и молодых ученых независимо от происхождения были в моде мешковатые брюки и твидовые пиджаки. Просто у привилегированных эти пиджаки были из ателье на Сэвил-роу, а просторные штаны с отворотами – из универмага «Хэрродс». А на студенческих балах, проводившихся каждое лето, спутницей выпускника Харроу или Итона была, скорее всего, дочь барона или герцога в платье из самого лучшего шелка. А выходцы из среднего класса на таких мероприятиях искали общества себе подобных – и с удовольствием попивали шампанское, пользуясь редким случаем.

Однако вскоре после того, как в Оксфорд поступил Стивен Хокинг, начались радикальные перемены, суть которых прекрасно сформулировал один его современник: «Когда мы поступили в Оксфорд, вся сколько-нибудь значимая знать занималась греблей и ни за что не надела бы джинсы. Когда мы выпускались, вся сколько-нибудь значимая знать презирала греблю и носила джинсы».

Перемены были везде. Умы молодежи стала занимать поэзия бит-поколения из Сан-Франциско. Набирала популярность лейбористская партия. Традиционные ценности, особенно классовая система, стали анахронизмом, по крайней мере, среди интеллигенции. «Штурмовать крепость» никто не пытался, к этому призывали десять лет спустя и в другом городе, но дух времени явно вступал в свои права. В такой обстановке человек с характером Стивена Хокинга, должно быть, рассматривал Оксфорд и все его устройство как довольно забавный микрокосм, систему ценностей, которая – типично по-британски – приведет скорее к сатирическим шоу вроде «За гранью» («Beyond the Fringe») и «Монти Пайтона», чем к кровавым рекам в чреве Парижа.

* * *

Несмотря на все соблазны, первый курс в Оксфорде оказался для Стивена Хокинга не самым веселым годом. Среди его однокурсников почти не было бывших соучеников по школе Св. Альбана и не оказалось ни одного близкого друга. В 1960 году в Оксфорд поступил Майкл Черч, а Джон Маккленахан поехал в Кембридж. Многие однокурсники Хокинга до университета отслужили в армии и, значит, были на два-три года старше. (Сам Хокинг избежал призыва только потому, что за несколько месяцев до того, как он вступил в призывной возраст, правительство Гарольда Макмиллана отменило обязательную военную службу.)

Учиться Стивену было скучно. Все задачи по физике и математике, которые задавали преподаватели, он решал без труда – и покатился по скользкой дорожке пренебрежения к учебе и умеренной радости от легких побед. Оксфордская система очень способствовала тому, чтобы студенты вроде Хокинга впадали в апатию. Еженедельное расписание предполагало несколько лекций и один семинар, на котором разбирали задачи, заданные на предыдущем семинаре. А в остальном студенты были предоставлены самим себе.

Мало того что на занятиях царила подобная вольница – система экзаменов тоже была совсем не строгой, и для студентов калибра Хокинга оставался огромный простор для всякого рода манипуляций. Значение имели только университетские экзамены, а не экзамены в колледже, а они проходили только в конце первого курса и на последнем курсе. Ученую степень присуждали исключительно по результатам выпускных экзаменов. Кроме того в начале каждого триместра проходили экзамены на уровне колледжа, целью которых было проверить, как студенты усвоили материал предыдущего триместра и как работали самостоятельно на каникулах. Эти экзамены назывались «collections», и оценки за них ставили свои же кураторы и преподаватели. Хокинг вспоминает:

В целом тогдашние оксфордские студенты отнюдь не были настроены трудиться. Модно было либо блестяще учиться безо всякого труда, либо смириться со своей ограниченностью и получить бакалаврский диплом «четвертой степени» – то есть без отличия, еле-еле натянув проходной балл. А прилежно учиться, чтобы получить диплом с отличием, считалось признаком «серости» – худший эпитет в оксфордском словаре.[11 - Ibid.]

Хокинг знал, что относится к первой категории, и решил соответствовать образу. На первом курсе он ходил исключительно на лекции и семинары по математике и сдавал экзамены в колледже только по математике. Как охотно признает сегодня его куратор, курсы по физике в то время были не более чем повторением материала экзаменов второго уровня, и Хокингам нашего мира они были ни к чему.

В университете сложилась настоящая фольклорная традиция – корпус легенд о чудесных прозрениях Хокинга, точь-в-точь рассказы о юном Моцарте. Один из соучеников, вместе с Хокингом ходивший на семинар, вспоминает случай, который произвел на него сильное впечатление. Преподаватель задал им домашнее задание на следующий семинар. Решить задачи не смог никто, кроме Стивена. Преподаватель попросил у него задание, посмотрел и был глубоко потрясен изящным доказательством какой-то особенно сложной теоремы. Похвалив способного студента, он вернул ему работу. Хокинг взял листок, смял его в комок и зашвырнул в мусорную корзину в углу – причем в этом не было и намека на дерзость. Другой участник семинара потом заметил: «Если бы я сумел доказать эту теорему хотя бы за год, я бы сохранил записи!»

Рассказывают также, что однажды четверым участникам семинара задали на неделю несколько задач. Утром того дня, когда надо было сдавать решения, трое из четверых обнаружили, что Стивен уютно устроился в кресле в гостиной и читает фантастический роман.

– А что задачки, Стив? – спросил кто-то из соучеников.

– Я еще не смотрел, – отозвался Хокинг.

– Пора бы, – заметил его приятель. – Мы всю неделю ломали над ними голову и решили только одну.

Когда все собрались на семинар и в аудиторию вошел Хокинг, остальные спросили, что ему удалось решить.

– А, я успел сделать только девять, – сказал он.

Хокинг почти не вел конспектов, и учебников у него было мало. Дело в том, что он настолько опережал свое время, что не доверял многим стандартным учебникам. Рассказывают, как один из его преподавателей, младший научный сотрудник Патрик Сандарс, задал студентам несколько задач из учебника. На следующий семинар Хокинг пришел, не сделав домашнего задания. На вопрос, почему, он двадцать минут рассказывал об ошибках в учебнике.

Несмотря на разгильдяйское отношение к учебе, Хокинг умудрился не поссориться со своим куратором доктором Берманом. Иногда он даже заходил на чай к Берманам в дом на Бэнбери-роуд. Летом они устраивали пикники на лужайке за домом, ели клубнику и играли в крокет. Жена доктора Бермана Морин прониклась особенной симпатией к чудаковатому юному студенту, которого ее муж считал весьма способным физиком. Хокинг часто приходил к чаю заранее, чтобы посоветоваться с ней, какие хорошие книги стоит купить, и она держала его на строго интеллектуальной литературной диете в дополнение к трудам по физике, которые он иногда читал.

Недостаток прилежания вовсе не мешал Хокингу добиваться блестящих успехов в физике. В конце второго курса он, как отличник, был номинирован на университетскую награду по физике, на которую претендовали все другие студенты, изучавшие этот предмет. Он без малейших усилий получил первую премию – сертификат на 50 фунтов в знаменитый оксфордский книжный магазин «Блэкуэллз».

Оставаться на первых местах среди соучеников и дружить с доктором Берманом – это одно, но сражаться с непреодолимой скукой – совсем другое, и примерно в это время Стивен, вероятно, рисковал скатиться в депрессию. К счастью, на втором курсе у него появилось новое увлечение, которое помогло обрести своего рода стабильность. Стивен занялся греблей. Гребля в Оксфорде и Кембридже – традиция, уходящая в глубь веков. Гребцы упорно тренируются, участвуют в соревнованиях между колледжами, а каждый год проходят соревнования между университетами, на которых выявляют лучших из лучших.

Гребля – спорт, требующий изрядной физической подготовки, и гребцы относятся к тренировкам очень серьезно. Спортсмены выходят на воду при любой погоде, и в дождь, и в снег, разбивают утренний ледок зимой и потеют на солнцепеке летом. Гребля требует упорства и усердия, вот почему она так популярна в университете. Она служит прекрасным противовесом трудной напряженной учебе, по крайней мере, у некоторых студентов. А в случае Хокинга она стала чудесным лекарством, позволявшим не окостенеть от скуки, которую навевал на него весь оксфордский уклад.

Поскольку гребля – силовой вид спорта, гребец должен быть достаточно крепко сложен, чтобы двигать лодку по воде, а Хокинг атлетизмом не отличался, однако в каждом экипаже есть один незаменимый человек – так называемый рулевой.

На эту роль Стивен подходил идеально. Он мало весил, поэтому не перегружал лодку, обладал громким голосом и обожал выкрикивать команды так, чтобы слышно было всем и каждому, а кроме того был дисциплинированным и не пропускал тренировок. Тренировал его Норман Дикс, уже несколько десятков лет проработавший в гребном клубе университетского колледжа. Он вспоминает, что из Хокинга получился неплохой рулевой, однако он почему-то никогда не стремился, чтобы его восьмерка заняла первое место, довольствуясь вторым. Тренер подозревал, что первое место пугало Хокинга, поскольку тогда пришлось бы относиться к делу слишком серьезно, и вся затея лишилась бы всякой привлекательности.

Дикс вспоминает, что в юности Хокинг был буйного нрава и с самого начала старался, чтобы экипаж считал его настоящим сорвиголовой. Не раз и не два восьмерка возвращалась на берег с поцарапанными бортами и поломанными веслами, потому что Стивен хотел провести лодку в очень узкую щель и оплошал. Дикс никогда не принимал на веру заявления Хокинга, что «в реке что-то попалось».

«Мне постоянно казалось, что почти все время он сидит на корме, думая исключительно о звездах, – вспоминает Дикс. – Голова у него была занята математическими формулами».

Тренировались команды очень серьезно. Во время учебы они спускали лодки на воду каждый день, чтобы подготовиться к большим соревнованиям, которые проходили в феврале и летом. Первые называются «Torpids» – от прилагательного «torpid» (оцепенелый, вялый) – поскольку в нем участвуют и первокурсники, а следовательно, стандарты многих экипажей заметно снижаются. Новички приходили в гребной клуб в октябре, и им приходилось всю зиму упорно тренироваться, чтобы похвастаться новообретенными навыками на пятой неделе зимнего триместра. «Torpids» – гонки на выживание, соревнования идут несколько дней. Тринадцать лодок стартуют через промежутки в сто сорок футов. Каждая привязана к берегу канатом длиной сорок футов, конец которого держит рулевой. По сигналу стартового пистолета рулевой отпускает канат, и лодки гонятся друг за другом по участку реки, причем их задача – лавируя среди двенадцати других лодок, врезаться в лодку впереди и при этом не дать никому врезаться в них, и главную роль в этом играет рулевой. После каждого заплыва «стукнувшие» и «стукнутые» меняются местами. Если экипаж действует очень умело и за несколько заездов поднимается на несколько мест, каждый гребец получает право приобрести весло, на котором начертана триумфальная история столкновений, имена экипажа и дата. Потом эти весла украшают стены комнат победителей. Экипажи Хокинга были средненькие, набирали во время гонок лишь скромное количество столкновений, но главным было другое – сбросить напряжение из-за учебы и как следует повеселиться.

После гонок кто-то ликовал, кто-то принимал соболезнования – и то, и другое сопровождалось неумеренным потреблением эля, за которым следовал обед в гребном клубе с речами и тостами. И именно поэтому Хокинг решил во всем этом участвовать. На первом курсе он чувствовал себя чужим, ему было одиноко, учеба навевала скуку, потому что давалась слишком легко. А гребной клуб позволил девятнадцатилетнему Стивену перестать вариться в собственном соку и войти в университетское сообщество.

Когда старые школьные друзья увидели Стивена на втором курсе, то не могли поверить своим глазам – так он изменился. Соученики называли его по-разному – и «своим в доску», и «отъявленным хулиганом», и этот стройный юноша с растрепанной шевелюрой и в розовом клубном шарфе был совсем не похож на нескладного мальчишку, окончившего школу Св. Альбана каких-нибудь два года назад. Он перестал быть изгоем и превратился в полноправного члена «избранного круга». Это был мир сугубо мужской, куда женщины практически не допускались, и в какой-то степени продолжение дружеской компании из школы Св. Альбана, правда, без прежней напряженной интеллектуальной жизни, зато с переизбытком алкоголя. Суть была в том, чтобы пить очень много эля, рассказывать жутковатые истории и как можно больше веселиться, впрочем, безобидно. Однако пробудившаяся страсть к приключениям едва не довела Стивена до беды.

Как-то вечером Стивен с приятелем решили похулиганить. Они пропустили по несколько кружек пива, после чего двинулись к пешеходному мостику через реку. Выйдя из паба, приятели прихватили банку краски и кисти, припрятанные в колледже, и сложили в сумку. У моста они взяли несколько досок и тщательно подвязали их веревкой, чтобы они свисали на несколько футов ниже парапета параллельно мосту. Перелезли через перила, встали на доски, взяли краску и кисти и принялись за работу. Через несколько минут на мосту можно было различить в полумраке надпись «ГОЛОСУЙТЕ ЗА ЛИБЕРАЛОВ» аршинными буквами. Расчет был на то, что днем надпись увидят все, кто выйдет на берег или на воду.

Тут разразилась катастрофа. Когда Хокинг дорисовывал последнюю букву, с моста на них посветил луч фонаря, и грозный голос закричал: «Что это вы затеяли?» Это был местный полицейский. Приятели запаниковали, и друг Хокинга перебежал по доскам на берег и умчался в город, а Хокинг с кистью в руке остался один на месте преступления. Говорят, дело кончилось выговором в участке, после чего об инциденте мало-помалу забыли. Но воспитательные меры оказались действенными: Стивен так перепугался, что с тех пор никогда не пытался нарушить закон.

* * *

Меньше чем через три года после поступления в Оксфорд Стивена ожидало еще одно суровое испытание. Приближались выпускные экзамены, а он внезапно обнаружил, что плохо подготовился. Доктор Берман предвидел, что при всех своих талантах Хокингу придется на экзаменах трудно, поскольку тот не ожидал, что они окажутся такими сложными. Берман понимал, что хорошо учатся в Оксфорде два типа студентов: способные и очень трудолюбивые – и гениальные, и очень ленивые. И за письменные работы у первых оценки обычно бывали выше. Так уж устроены экзамены: одно дело – получать ежегодные премии по какому-то предмету, и совсем другое – хорошо сдать выпускные. Все или ничего – кульминация трех лет обучения. Как-то раз Хокинг подсчитал, что за три года в Оксфорде занимался всего около тысячи часов, то есть в среднем примерно час в день; едва ли это можно считать усердной подготовкой к трудным выпускным экзаменам. Один его приятель с улыбкой вспоминает: «К концу он занимался уже по три часа в день!»

Однако у Хокинга был план. Поскольку каждая письменная работа состояла из нескольких заданий и можно было выбирать, на какие вопросы отвечать, он решил, что возьмется только за вопросы по теоретической физике, а задания, требующие детальных фактических познаний, не станет выполнять. Он понимал, что ответит на любой теоретический вопрос благодаря проверенным временем природным способностям и интуитивному пониманию предмета. Однако была одна сложность. Хокинг подал заявление в Кембридж, чтобы писать там диссертацию по космологии на степень доктора философии под руководством Фреда Хойла, самого выдающегося британского астронома того времени. Беда в том, что в Кембридж Хокинга приняли бы только с дипломом бакалавра с отличием первой степени, а это была высшая оценка в Оксфорде.

В ночь перед экзаменами Хокинга охватила паника. Он почти не спал и до утра ворочался в постели. Утром он облачился в парадную студенческую форму (черная мантия особого покроя, белая рубашка и белый галстукбабочка, которые полагалось надевать на экзамены), вышел из комнаты, взволнованный, с мутными глазами, и отправился в экзаменационный зал неподалеку на Хай-стрит. По тротуарам текли потоки таких же нарядных студентов – кто-то тащит под мышкой кипу книг, кто-то лихорадочно затягивается последней сигаретой у входа в зал. Находка для туриста с фотоаппаратом, но настоящая пытка для тех, кому предстоит несколько дней подряд писать экзаменационные работы.

Обстановка в экзаменационных залах была гнетущая – архитекторы об этом позаботились. Высокие потолки, огромные канделябры, висящие в пустоте, длинные ряды грубых деревянных столов и жестких стульев. По проходам расхаживают надзиратели, соколиным взором оглядывающие студентов – кто-то уставился в потолок или в пространство, зажав в стиснутых зубах ручку, кто-то согнулся над листком и бешено строчит, записывая свой поток сознания. Когда на стол перед Хокингом положили задание, он стряхнул сонное оцепенение и прилежно последовал плану: занялся исключительно теоретическими вопросами. После экзаменов они с однокурсниками пошли отпраздновать окончание учебы – перекрыли по традиции движение на Хай-стрит, пили шампанское из горлышка и пускали струи пены в летнее небо. Результатов пришлось подождать несколько дней, все не находили себе места от беспокойства, но вот они наконец пришли. Хокинг оказался на грани между дипломом с отличием первой и второй степени. Чтобы решить его судьбу, ему назначили «viva» – очное собеседование с экзаменаторами.

Хокинг прекрасно понимал, какая у него сложилась репутация в университете. Он был уверен, что его считают не слишком хорошим студентом – неряшливым и на первый взгляд ленивым, – и думают, что его больше интересует выпивка и веселье, чем серьезная работа. Возможно, он был прав, однако не ожидал, что преподаватели настолько высоко ценят его способности. Мало того: как любит повторять Берман, Хокинг на очном собеседовании был в своей стихии, поскольку, если у экзаменаторов была хоть капля мозгов, они сразу понимали, насколько он умнее их. Но одна его реплика на собеседовании особенно ярко показывает, как точно он умел формулировать суть дела, и к тому же, вероятно, спасла его карьеру. Глава комиссии попросил его рассказать о планах на будущее.

– Если вы дадите мне отличие первой степени, – ответил Хокинг, – я поеду в Кембридж. А если я получу диплом второй степени, то останусь в Оксфорде, так что, полагаю, вы дадите мне отличие первой степени.

Так они и поступили.

Глава 4

Доктора и доктораты