Последняя ночь у Извилистой реки

Она обняла мальчика, не так сильно, как иногда обнимала его Джейн, но достаточно крепко, чтобы заставить Дэнни вновь подумать об индианке.

Доминик только сейчас догадался, почему в бумажнике Эйнджела было так мало денег и почему их не оказалось среди его скудных пожитков. Заработанные деньги он посылал матери. Когда Джейн ездила на почту, парень упрашивал взять его с собой. Придумывал разные причины вроде сложностей с отправкой писем в Канаду, а на самом деле посылал почтовые переводы в Бостон. И регулярно писал матери, раз она знала, как ее сын дружен с поваром и его мальчиком.

– А мистер Кетчум тоже с вами приехал? – спросила Кармелла, ласково гладя Дэнни по лицу своими теплыми руками.

(Возможно, этот момент немоты помог Дэниелу Бачагалупо стать писателем. Во всех подобных случаях ты знаешь: нужно что-то говорить, но никак не можешь придумать, что именно. Но как писатель, ты не особо сосредоточиваешься на таких моментах.)

Похоже, Кармелла заметила, что в зале ресторана, кроме нее и гостей с севера, никого нет. Не увидев никого и в раздаточном окошке, несчастная женщина решила, будто ей приготовили сюрприз. Вдруг ее Анджелу решил приехать сюда экспромтом, ничего не сообщив заранее? Уж не спрятали ли ее дорогого сыночка в кухне, раз там так подозрительно тихо?

– Анджелу! – громко крикнула Кармелла. – Ты там один или с мистером Кетчумом?

Уже потом, привыкнув к своему ремеслу писателя, Дэниел Бачагалупо понял: поведение людей в кухне было вполне естественным. Мальчишкой он ошибся, посчитав их трусами. Просто они любили Кармеллу дель Пополо и не могли видеть ее в момент, когда она узнает о трагедии. Однако тогда юный Дэнни был шокирован. Все началось с Пола Полкари, изготовителя пиццы.

– Анджелу-у-у! – запричитал повар.

– Нет! Нет! Нет! – подхватил его отец.

– Анджелу, Анджелу, – тише и мягче повторял Тони Молинари.

Девушки и парень примерно одного возраста с Эйнджелом вплели свои голоса в этот скорбный хор. Кармелла ожидала услышать вовсе не это. Из кухни доносились такие отчаянные вопли и стоны, что несчастная женщина взглянула на Доминика, ожидая его объяснений. Но на лице хромого повара она увидела лишь глубокую растерянность и печаль. Дэнни просто не мог смотреть на мать Эйнджела – это было все равно как если бы он увидел лицо Джейн за полсекунды до рокового удара сковородой.

Старый Полкари, прежде чем ретироваться на кухню, заботливо вытащил из-под ближайшего столика стул для Кармеллы. До сих пор она стояла, но теперь не столько села, сколько рухнула на стул. Ее смуглое лицо сделалось бледным. Женщина вдруг заметила в детских руках Дэнни бумажник ее сына. Кармелла потянулась к бумажнику, но, ощутив, что он влажный и холодный, отпрянула и едва не свалилась со стула. Доминик опустился на колени и обнял ее за плечи. Дэнни тоже встал на колени возле ее ног.

Кармелла была в черной шелковой юбке и красивой белой блузке, которая вскоре покрылась пятнами от ее слез. Потом она заглянула в темные глаза Дэнни и, должно быть, увидела взгляд своего сына. Наверное, он так же смотрел на нее, ибо Кармелла обняла голову Дэнни, притянула к себе на колени и крепко держала, словно чужой мальчик был ее исчезнувшим Анджелу.

– Только не Анджелу! – закричала Кармелла.

Кто-то из поваров ритмично ударял деревянной ложкой по большой кастрюле для макарон.

– Только не Анджелу! – вторил он эхом Кармелле.

– Я понимаю, каково вам сейчас, – услышал Дэнни слова отца.

– Он утонул, – сказал Дэнни.

Кармелла еще сильнее прижала его голову к своим коленям. И вновь перед сыном повара промелькнуло его ближайшее будущее. Пока он живет вместе с отцом и Кармеллой дель Пополо, Дэнни Бачагалупо будет служить ей заменой Анджелу. («Нечего винить мальчишку за то, что он хочет перебраться в другую школу, – как-то написал своему старому другу Кетчум. – Если хочешь, Стряпун, вини меня, но Дэнни тут ни при чем».)

– Он не мог утонуть! – кричала Кармелла, заглушая кухонный грохот.

Дэнни не слышал, какие слова шептал бедной женщине его отец. Зато он чувствовал, как ее тело сотрясается от рыданий. Кармелла слегка повернула его голову. Дэнни увидел, что стул окружен скорбящим персоналом ресторана. Они не захватили с собой ни кастрюль, ни сковородок, ни деревянных ложек. Они пришли сами, с мокрыми от слез лицами (лицо Пола вдобавок было покрыто мукой). Дэниел Бачагалупо умел пользоваться воображением. Он и так знал, какие слова нашептывает Кармелле отец. Конечно же, свое извечное словосочетание «несчастный случай». Окружающий мир состоял из несчастных случаев, и сын с отцом давно это знали.

– Они хорошие люди, – как молитву, твердил старик Полкари.

Уже потом Дэнни понял: Джо Полкари не молился, он говорил Кармелле о них – пришельцах «с севера». Во всяком случае, Кармелла не сопротивлялась, когда отец с сыном вызвались отвести ее домой. (По пути Кармелла несколько раз впадала в предобморочное состояние, и тогда она просто падала на руки обоих Бачагалупо. Однако удерживать Кармеллу было легко: она весила на сто фунтов меньше, чем Джейн. И потом, Кармелла была живой.)

Но прежде чем они втроем покинули ресторан (когда голова Дэнни покоилась на коленях поверженной горем матери Эйнджела), Дэниел Бачагалупо открыл для себя еще один писательский прием. Он и раньше умел пользоваться этим приемом, но в своем творчестве применил только через несколько лет. Всем писателям необходимо уметь отойти в сторону, отстраниться от того или иного эмоционального момента. В свои двенадцать Дэнни сумел это сделать. И хотя лицо его упиралось в теплые колени Кармеллы, а ее руки не давали его голове шевельнуться, мальчик просто изъял себя из числа участников печального события. Возможно, он мысленно переместился к раздаточному окошку или даже к печи для пиццы, но его не было среди скорбящих. Откуда-то извне Дэнни наблюдал за персоналом «Vicino di Napoli», собравшимся вокруг сидящей Кармеллы и его стоящего на коленях отца.

Старик Полкари находился позади стула, одна его рука покоилась на затылке Кармеллы, другую он прижимал к сердцу. Его сын Пол, изготовитель пиццы, стоял со склоненной головой (вместо пепла она была посыпана все той же мукой). Полкари-младший встал возле другого бедра Кармеллы, как раз напротив коленопреклоненного Доминика. Двое девушек-официанток (они еще учились у Кармеллы премудростям этой профессии) тоже стояли на коленях, позади Дэнни. Впрочем, будущий писатель взирал на все это со стороны, с кухни. Он видел и себя с головой, вдавленной в колени Кармеллы. Другой повар – Тони Молинари – находился чуть поодаль. Он стоял, обнимая худенькие плечи подростка, которому на вид было столько же лет, сколько Эйнджелу. (Этот парнишка работал уборщиком столов. Первая работа, которую Дэнни придется выполнять в «Vicino di Napoli».)

Но в тот печальный момент Дэниел Бачагалупо взирал на всю сцену издали. Как и многие молодые писатели, он будет писать свои ранние произведения от первого лица, а вымученная первая фраза одного из его ранних романов будет частично отображать «пьету», увиденную им воскресным апрельским днем в «Vicino di Napoli». Начинающий писатель напишет так: «Я стал членом семьи, с которой не был связан никакими родственными отношениями, и это случилось задолго до того, как я узнал достаточно подробностей из жизни моей семьи и о дилемме, вставшей перед моим отцом, когда я был совсем маленьким».

«Избавьтесь от фамилии Бачагалупо, – писал им обоим Кетчум. – Если Карл будет вас разыскивать, лучше сменить фамилию и спать спокойно». Но Дэнни не захотел менять фамилию. Дэниел Бачагалупо гордился своей фамилией: узнав от отца историю ее происхождения, он испытывал особую, бунтарскую гордость. Несколько лет шантрапа из Западного Даммера дразнила его то «морской свинкой», то «итальяшкой». Дэнни знал: он заслужил право носить фамилию Бачагалупо. Так зачем же менять ее здесь, в Норт-Энде, где полно итальянцев? И потом, если Ковбой начнет их разыскивать, он будет искать Доминика, а не Дэниела Бачагалупо.

Отношение Доминика к своей фамилии было иным. Для него фамилия Бачагалупо всегда была «состряпанной». И потом, это Нунци назвала его своим «поцелуем волка». На самом деле ему было бы куда логичнее назваться Саэтта (кем он наполовину и являлся) или даже Каподилупо, если бы не стыд за трусливо сбежавшего отца. («Этого мерзавца Дженнаро», – как однажды выразился старый Джо Полкари об уволенном и пропавшем неведомо куда уборщике столов.)

Доминик мог бы взять себе множество фамилий. В громадном клане Аннунциаты все хотели, чтобы он стал Саэтта, тогда как бесчисленные племянники и племянницы Рози (не говоря о более близких родственниках покойной жены) хотели сделать его Калоджеро. Доминик не попался в эту ловушку. Он понял, что смертельно обидит всех Саэтта, если станет Калоджеро, и наоборот. В «Vicino di Napoli», где он почти сразу же оказался в учениках у главного повара Тони Молинари и изготовителя пиццы Пола Полкари, ему дали прозвище Гамбакорта – Короткая Нога (беззлобное и относящееся исключительно к его хромоте), которое очень скоро сократили до Гамбы (просто Нога). Однако Доминик решил: за пределами ресторана ни Гамбакорта, ни Гамба не годятся в качестве фамилии для повара.

– А как тебе фамилия Бонвино? – предложил старый Джузе Полкари.

Эта фамилия означала «хорошее вино», но Доминик не пил.

Тони Молинари порекомендовал ему взять фамилию Буонопане («хороший хлеб»), а изготовитель пиццы Пол Полкари – Капобьянка («белая голова»), видимо, потому, что сам с ног до головы был обсыпан мукой. Однако обе фамилии были слишком смехотворными для серьезно настроенного Доминика.

Уже в их первую ночь на новом месте Дэнни догадался, какую фамилию выберет себе отец. Кармелла занимала трехкомнатную квартиру в кирпичном доме без лифта, что стоял возле старой бани, недалеко от кладбища Коппс-Хилл. Горячей воды в квартире не было, и потому на газовой плите постоянно грелись большие кастрюли с водой. Когда они вели вдову дель Пополо из ресторана в ее жилище, Дэнни вдруг увидел отцовское будущее и понял: очень скоро Доминик Бачагалупо окажется, образно говоря, в башмаках утонувшего мужа Кармеллы. Хотя оставшаяся от рыбака обувь не годилась Доминику, повару прекрасно подошла его одежда (оба мужчины были невысокого роста и худощавыми). Вскоре и Дэнни стал носить то, что осталось после Эйнджела. Вполне понятно, что отцу с сыном требовалась городская одежда, поскольку люди в Бостоне одевались совсем не так, как в округе Коос. Дэнни поначалу не внял совету Кетчума и не сменил фамилию. Однако мальчишку не удивило, что его отец едва ли не в первую их ночь в Норт-Энде стал Домиником дель Пополо (в конце концов, он и был поваром «из народа»).

У Кармеллы на кухне стоял стол с тремя стульями и ванна, которая была больше стола. На газовой плите, в двух громадных макаронных кастрюлях, постоянно грелась вода (пламя горелок было таким, что вода оставалась горячей, но не кипела). Дома Кармелла почти ничего не готовила, и вода предназначалась для мытья. Для женщины, живущей в квартире без горячей воды, Кармелла выглядела очень чистой. От нее очень приятно пахло. С помощью Эйнджела ей удавалось оплачивать счета за газ. Тогда для парней его возраста в Бостоне было мало полноценной работы, в основном почасовая, на подхвате. Те, кто был покрепче и посильнее, ехали искать работу на север штатов Мэн и Нью-Гэмпшир. Но работа там бывала опасной, в чем бедняга Эйнджел и убедился.

Дэнни с отцом сидели на маленькой кухне Кармеллы. Оба понимали: женщине надо дать выплакаться. Они рассказывали рыдающей матери разные истории про ее утонувшего сына, часть из которых была связана и с Кетчумом. Когда первая полоса рыданий закончилась, все трое, успев проголодаться, вернулись в ресторан. По воскресеньям в «Vicino di Napoli» подавали лишь пиццу и незатейливые блюда из макарон. (В те времена для большинства итальянцев послеполуденная еда была основной.) Рестораны закрывались довольно рано. Когда посетители расходились, повара готовили пищу для персонала. Во все остальные дни рестораны работали допоздна, и персонал кормили перед открытием.

Престарелый владелец (он же метрдотель) «Vicino di Napoli» ждал их возвращения. В углу составили четыре столика, за которые все и уселись. Они ели и пили как на настоящих поминках. Трапеза то и дело прерывалась плачем (плакали все, кроме Дэнни). Утонувшего парня здесь очень любили, и каждый произносил тост в его память, однако ни Дэнни, ни его отец не притрагивались к вину. Собравшиеся часто восклицали: «Аве Мария»[38 - Католическая молитва к Божьей Матери, входящая в ритуал бдения по покойнику.] (почти всегда в унисон), хотя не было ни открытого гроба, ни ночного бдения над покойным. Доминик заверил участников скорбной трапезы, что Кетчум, зная об итальянском происхождении Эйнджела, с помощью местных франкоканадцев проведет «католический ритуал». (Здесь Дэнни выразительно посмотрел на отца. Оба знали: Кетчум и не подумает устраивать ничего «католического». Скорее всего, сплавщик обойдется без ритуалов и, уж конечно, без франкоканадцев.)

Час был уже довольно поздний, когда Тони Молинари спросил Доминика, где они собираются провести ночь. Не возвращаться же на ночь глядя в Нью-Гэмпшир! Доминик помнил слова, сказанные утром Кетчуму: он больше не играет в рискованные игры. Но повар доверился принявшим его людям и, к собственному удивлению и к удивлению сына, сказал им правду:

– Нам туда нельзя возвращаться. Мы в бегах.

От этих слов Дэнни вдруг заплакал. Обе молоденькие официантки и Кармелла бросились его успокаивать.

– Больше ни слова, Доминик. Нам незачем знать, почему и от кого вы убежали! – воскликнул старик Полкари. – У нас вы в безопасности.

– Я и не удивлен. По тебе сразу было видно, что ты попал в передрягу, – сказал изготовитель пиццы Пол, сочувственно хлопая Доминика по плечу и оставляя след от муки. – Здорово тебе в верхнюю губу заехали. До сих пор кровоточит.

– Может, нужно наложить швы? – заботливо предложила Кармелла.

Доминик энергично замотал головой, отвергая ее предложение, однако все видели его благодарную улыбку. (Дэнни опять выразительно поглядел на отца, надеясь, что тот не станет раскрывать, при каких обстоятельствах ему поранили губу, и объяснять, что их бегство никак не связано с необузданным поведением Пам Нормы Шесть.)

– Вы можете остановиться у меня, – предложил Доминику Тони Молинари.

– Они остановятся у меня, – возразила Кармелла. – У меня комната пустует.

Никто не осмелился оспорить ее предложение, поскольку речь шла о комнате Эйнджела, одно упоминание о которой вновь повергло Кармеллу в слезы. Когда повар с сыном снова привели бедную женщину в ее некомфортабельное жилище на Чартер-стрит, Кармелла велела им ложиться на большой кровати. А сама она проведет ночь на кровати навсегда исчезнувшего Анджелу.

Из-за стены доносились рыдания Кармеллы. Она тщетно пыталась уснуть. Потом рыдания стихли.

– Может, ты пойдешь к ней? – шепотом предложил отцу Дэнни.

– Это не совсем удобно, Дэниел. Она горюет по сыну. Думаю, что пойти надо не мне, а тебе.

Дэнни Бачагалупо отправился в комнату Эйнджела. Кармелла протянула к нему руки, и мальчик улегся рядом на узкую односпальную кровать. «Анджелу», – шептала несчастная мать, пока наконец не уснула. Дэнни не отваживался выбраться из постели, боясь разбудить Кармеллу. Он лежал в ее теплых руках, вдыхая вкусный запах ее тела, пока и сам не заснул. Двенадцатилетний мальчишка прожил длинный и тяжелый день (особенно учитывая обстоятельства предыдущей ночи) и, конечно же, очень устал.