Покуда я тебя не обрету

– Но почему?

– Видишь ли, человек делается жертвой обстоятельств только и исключительно по собственной, понимаешь, по собственной воле. Ну еще иногда по воле Божьей, – сказал Серый Призрак.

Судя по лицу наказанного третьеклашки, тот решил, что миссис Макквот говорит о нем.

Слава богу, Джек никогда не задавал следующего вопроса Эмме Оустлер. Его услышали лишь уши миссис Макквот и стены часовни.

– Скажите, а если у человека на уме один только секс, каждую минуту, – это воля Божья или что?

– О боже мой! – воскликнула миссис Макквот и перевела взгляд с алтаря на Джека. – Ты серьезно?

– Каждую минуту, – повторил он. – Мне еще снятся сны – исключительно сны о сексе, больше ни о чем.

– Джек, ты говорил об этом с мамой?

– Я знаю, что она ответит. «Мал еще говорить об этом».

– Но ты уже не мал думать и видеть об этом сны!

– Может, когда я пойду в школу для мальчиков, мне станет легче, – сказал Джек.

Он знал, что у мамы есть план – после школы Святой Хильды отдать его в школу для мальчиков. Через дорогу от Святой Хильды располагался колледж Верхней Канады, чьи воспитанники все время крутились вокруг девочек из Святой Хильды (тех, что постарше). Разумеется, миссис Уикстид хорошо знакома с кем-то из колледжа, разумеется, учителя из Святой Хильды напишут ему лучшие рекомендации (по крайней мере, в плане успеваемости). Он даже прошел собеседование в колледж. Привыкнув к серому и малиновому в Святой Хильде, Джек решил, что в колледже слишком много синего – мальчики носили галстуки в сине-белую полоску. А те, кто играл за первые команды колледжа, носили уже целиком синие галстуки. Алиса решила, что у спортсменов в колледже слишком много поклонников; их превращают в кумиров, говорила она Джеку, и это очень плохо. По сей причине на собеседовании она сказала, что ее сын не очень спортивный.

– Откуда ты знаешь? – спросил Джек, ведь он ни разу не пробовал заниматься спортом.

– Джек, верь мне, ты не спортивный.

Но он верил маме все меньше и меньше.

– И в какую же школу ты идешь? – спросил Серый Призрак.

– В колледж Верхней Канады – так мама решила.

– Я поговорю с твоей мамой, Джек. Мальчики из колледжа заживо спустят с тебя шкуру.

Джек верил миссис Макквот, так что сильно перепугался и поделился страхами с Эммой.

– Как это они спустят с меня шкуру? Зачем, почему?

– Ну просто ты не спортивный, Джек.

– И что?

– Ничего, они заживо спустят с тебя шкуру, и дело с концом. Ты будешь чемпионом в другом виде – в спорте по имени «жизнь», конфетка моя.

– Спорте по имени…

– Так, заткнись и поцелуй меня, – приказала Эмма.

Они, как обычно, сидели на заднем сиденье лимузина Пиви. С недавних пор Джеков малыш стал небезразличен к Эмме – от нее требовалась лишь малая толика усилий. Правда, если у малыша было плохое настроение, то, что бы Эмма ни делала, вставать он отказывался. Эмма ходила в десятый класс, ей было шестнадцать, а на вид – то ли тридцать, то ли сорок, и еще ей поставили на зубы пластинки, что ее чрезвычайно бесило. Из-за них Джек боялся целовать ее.

– Нет, не так! – учила мальчика Эмма. – Я что, птица в клетке? Ты что, пытаешься накормить меня червячками?

– Это мой язык!

– Я знаю, что ты там мне суешь в рот. Я говорю о другом, о важном – о том, как я это воспринимаю.

– Тебе кажется, будто это червяк?

– Нет, мне кажется, что как ты меня целуешь, так я задыхаюсь.

Она притянула его за голову, затем посмотрела ему в лицо с необыкновенной теплотой и одновременно жгучим нетерпением. С каждым годом Эмма делалась все крупнее и сильнее. Про себя же Джеку казалось, что он и вовсе не растет. Но у него теперь стоял, и еще Эмма всегда каким-то образом знала, стоит у него или нет.

– Этот твой дружок – ух, он будет знаменит!

– В каком смысле?

– В таком, что очень скоро он будет нарасхват.

– Сэр, ваша подружка вешает вам на уши лапшу, – сказал Пиви.

– Сам ты сэр! А ну закрой рот и веди машину, – приказала Эмма.

Как и Джек, Пиви не в силах был возражать.

Джек часто задумывался, что же такое произошло между мамой и миссис Оустлер, когда Алиса возвращала ей лифчик, если его снова оставили наедине с Эммой. И не просто оставили – они очень много времени проводили друг с другом, более того, частенько оставались наедине дома у Эммы. Даже если ее мама тоже была дома, она не беспокоила их – никаких бессмысленных криков про чай и тому подобное.

Оустлеры жили в трехэтажном особняке на Форест-Хилл, он достался миссис Оустлер от бывшего мужа; Эмма и мама разбогатели на разводе. В торонтских таблоидах женщин, которые заработали на разводе много денег, поливали ядом, но миссис Оустлер говорила, что этот способ разбогатеть ничуть не хуже любого другого.

Уже по лифчику можно было предсказать, какова миссис Оустлер на вид – маленькая, невысокого роста, а по Эмминым усикам – что растительность у нее на теле весьма пышная. Усиков не имелось только потому, что мама Эммы регулярно эпилировала верхнюю губу (а то, говорила Эмма, у нее были бы самые настоящие усы!). Иной наблюдатель посоветовал бы ей эпилировать заодно и руки, однако единственной видимой глазу мерой по контролю за волосяным покровом являлась у миссис Оустлер стрижка – очень короткая, как у мальчиков. Женщина она была привлекательная и даже красивая, но Джеку все равно казалось, что она похожа на мужчину.

– Верно, но на очень привлекательного мужчину, – поправляла сына Алиса.

Она полагала, что мама Эммы «просто красавица», и говорила, что ей жаль Эмму, мол, та пошла «в отца».

Джек ни разу не видел Эмминого папу. Каждый раз после зимних каникул Эмма приходила в школу загорелая – отец возил ее то в Мексику, то еще куда-то на юг. В другое время года они не встречались. Еще Эмма проводила один летний месяц в сельском доме на берегу озера Гурон, но там за ней следила или няня, или хозяин дома, папа там появлялся только по выходным. Эмма никогда ничего про него не рассказывала.

Миссис Оустлер считала, что Эмма «мала еще» эпилировать себе усики на губе; мама и дочь постоянно ссорились по этому поводу.

– Да их же почти не видно, – говорила мама Эмме, – к тому же в твоем возрасте это не имеет ни малейшего значения.

Они ссорились и по другим поводам, что естественно для одинокой матери, растящей единственного – и «трудного» – ребенка, то есть шестнадцатилетнюю дочь, которая давно сильнее и больше ее и не собирается прекращать расти.

Миссис Оустлер считала также, что Эмма «мала еще» для татуировок, – невыносимое лицемерие в глазах Эммы, ведь мама совсем недавно сделала себе татуировку у Дочурки Алисы. Джек даже не подозревал, – впрочем, что бы Эмма ему ни говорила, для него это почти всегда оказывалось новостью.

– А какую? Где? – страшно заинтересовался Джек.

Как удивительно! Оказывается, Эммина мама сделала себе татуировку, чтобы скрыть шрам.