Последняя ночь у Извилистой реки

Дэнни бросил взгляд на Кетчума, предугадывая, какой ответ даст отцу рослый сплавщик. Для мальчишки это была самая интересная история и самая важная.

– А я, Стряпун, поехал тогда с тобой. Ночью, в темноту.

– Будет гораздо лучше, если воскресное утро ты встретишь совершенно трезвым, – сказал Кетчуму повар. – Мы с Дэниелом будем ждать тебя там в девять часов утра.

«Там» – возле плотины Покойницы. Мальчишка знал, что взрослые избегали этого названия.

– Можем все поехать в моем пикапе, – предложил Кетчум.

– Я возьму Дэнни на тот случай, если ты окажешься не вполне трезвым, – пояснил повар.

Кетчум отодвинул пустую тарелку, уложил косматую голову на стол и принялся рассматривать гипсовую повязку.

– Значит, встречаемся на пруду лесопилки? – уточнил он.

– На каком еще пруду? – огрызнулся повар. – Плотина существовала, когда лесопилки не было и в помине. И почему то место называют прудом, если река там сужается?

– Ты же знаешь тамошних работяг, – презрительно бросил Кетчум.

– Плотину построили раньше лесопилки, – повторил Доминик, по-прежнему не произнося название плотины.

– Когда-нибудь вода разворотит эту плотину, и они даже не почешутся построить новую, – сказал Кетчум, глаза которого начинали закрываться.

– Когда-нибудь по Извилистой перестанут сплавлять лес, – заметил ему повар. – Тогда и плотина больше не понадобится. А вот Понтукскую плотину на Андроскоггине, скорее всего, сохранят.

– Не когда-нибудь, Стряпун, а скоро, – поправил его Кетчум.

Глаза сплавщика были закрыты, и он теперь лежал на столе. Повар осторожно убрал опустевшую тарелку. Однако Кетчум не спал. Он продолжал еще медленнее, чем прежде:

– По одну сторону плотины есть водослив. Вода там стоит… что-то вроде открытого колодца. И ограничитель там поставлен. Просто канат с поплавками, чтобы бревна не плыли дальше.

– Надо же, ты то место тоже крепко помнишь, – сказал Доминик.

Дэнни понимал, о чем шла речь. В том месте нашли тело его матери. Оно плыло ниже бревен. Должно быть, оно миновало ограничитель. Кетчум нашел тело в водосливе. И ни одного бревна рядом.

– Я только не совсем помню, как оттуда выбираться, – с некоторой досадой признался Кетчум.

Не открывая глаз, он медленно сгибал пальцы правой руки. Видимо, хотел дотянуться ими до гипса. Повар с сыном понимали: Кетчум проверяет, насколько он способен вытерпеть боль.

– Так я тебе скажу, – тихо произнес Доминик. – Нужно подняться на плотину или перейти по бревнам. Теперь вспоминаешь?

Повар ненадолго исчез и вернулся с раскладушкой. Он кивнул сыну, и Дэнни помог отцу расположить кровать подальше от духовок и не на проходе.

– Отец, я тоже хочу спать в кухне, – затянул знакомую песню Дэнни.

– А я думаю, что тебе нужно подняться к себе. Там тебе не будут мешать взрослые разговоры и ты быстро заснешь.

– Я хочу послушать взрослые разговоры, – заупрямился Дэнни.

– Они почти закончились, – шепнул ему на ухо повар и поцеловал его.

– И не надейся, Стряпун, – сонным голосом возразил Кетчум.

– Мне пора браться за выпечку, да и картошка подоспела.

– А я слышал, ты умеешь одновременно говорить и стряпать, – по-прежнему не разлепляя глаз, сказал Кетчум.

Повар сурово взглянул на сына, кивнув в сторону лестницы.

– Наверху холодно, – попробовал канючить Дэнни, но отец был непреклонен.

Мальчик поднялся на первую ступеньку, где лежала оборонительная сковородка.

– Дэниел, пожалуйста, захвати с собой сковороду и повесь на место.

Дэнни поплелся наверх, останавливаясь на каждой ступеньке. С кухни доносились знакомые звуки: отец месил тесто. Даже не глядя, Дэнни знал, чем именно сейчас занят повар: первым Доминик всегда месил тесто для бананового хлеба. Пока мальчишка вешал восьмидюймовую сковороду на стену, он насчитал шестнадцать разбитых яиц. Их содержимое отец вылил в специальный тазик из нержавеющей стали, где он месил тесто. Туда же отправились банановое пюре и дробленый арахис (иногда отец украшал готовые хлебцы печеными яблоками). Затем повар занялся тестом, соединив муку и прочие сухие компоненты с яйцами и маслом. Последними всегда добавлялись фрукты. По звуку Дэнни точно определял: сейчас отец смазывает жиром противни для кукурузных кексов. Но прежде чем выкладывать кексы, требовалось слегка посыпать противни мукой. Наконец Дэнни добрался до своей комнаты, вдыхая аромат бананового хлеба. Точнее, сладковатый запах муки из отрубей.

Он накрылся несколькими одеялами, почувствовав приятное тепло. Внизу поскрипывали дверцы духовок, внутри которых исчезали хлебцы, лепешки и кексы. Потом дверцы закрылись. Дэнни уже начал дремать, как вдруг открыл глаза и даже сел на постели, услышав совершенно незнакомый звук. Впрочем, внизу не случилось ничего страшного, просто отец волок спящего Кетчума на раскладушку. Дэнни даже не представлял, что у повара может хватить сил перетащить громадину-сплавщика. Поэтому он снова выскользнул из кровати, спустился вниз и застал как раз тот момент, когда Доминик накрывал храпящего Кетчума нераскрытым спальным мешком.

Повар ставил жариться картошку, когда Кетчум вдруг проснулся и заговорил:

– Пойми, Стряпун, я никак не мог позволить тебе взглянуть на нее. Нельзя было этого делать.

– Знаю, – коротко ответил повар.

Дэнни, замерший на лестнице, прикрыл глаза, чтобы мысленно увидеть историю, которую он знал наизусть… Кетчум, пьяный, идущий мелкими шажками по бревнам, добирается до маленького пруда возле водослива.

– Не вздумай сюда идти, Стряпун! – кричал он. – Слышишь? Ни по бревнам, ни по плотине.

Доминик смотрел, как Кетчум несет его мертвую жену вдоль заградителя.

– Вали от меня подальше, Стряпун! – кричал Кетчум, идя по бревнам. – Тебе нельзя на нее смотреть. Совсем нельзя. Она не такая, какой была!

Повар, который тогда тоже был пьян, сунулся в машину Кетчума и достал покрывало. Однако сплавщик и не собирался выходить на берег. Хоть и пьяный, он довольно крепко держался на ногах и продолжал семенить по бревнам.

– Открой заднюю дверцу пикапа! – кричал он повару. – Давай, Стряпун, расстилай там покрывало. А потом отходи прочь!

Когда Кетчум наконец выбрался на берег, Доминик уже стоял одинаково далеко от берега и от пикапа.

– Стой там, Стряпун, пока я ее не укрою, – велел ему Кетчум.

Не с тех ли пор у отца появилось это предостережение: «Держись, Дэниел, и главное – не погибни»? А может, те слова произнес Кетчум, когда укладывал мертвую мать Дэнни в пикап и закутывал в покрывало. Во всяком случае, Доминик тогда послушно стоял в отдалении.

– Неужели тебе не хотелось на нее посмотреть?

Этот вопрос сын задавал отцу почти постоянно.

– Я доверял Кетчуму, – отвечал отец. – И тебе говорю, Дэниел: если со мной что-нибудь случится, ты ему тоже доверяй.