Полная история Китая
Западнее Шаньси находится провинция с очень похожим названием – Шэньси (в нем отражено положение к западу от района под названием Шэньчжоу). Все три провинции примыкают или когда-то примыкали к блуждающей реке Хуанхэ[17]. То же касается вклинившейся между Шаньдуном и Шаньси провинции Хэбэй («Река-север», где под рекой по-прежнему подразумевается Хуанхэ). Разумеется, провинция, расположенная к югу от реки, носит название Хэнань («Река-юг»), хотя из-за того, что река так часто меняла курс, небольшая часть Хэнани теперь находится на северном берегу. Эти пять северных провинций (Хэнань, Хэбэй, Шэньси, Шаньси и Шаньдун) занимают всю территорию плодородной пойменной долины нижнего бассейна Хуанхэ, где, согласно письменной традиции, разворачивались главные события древнейшей истории Китая. Эти провинции традиционно считались колыбелью китайской цивилизации и находились в центре внимания археологов с середины XX века.
К югу от Хэнани расположена еще одна пара провинций-близнецов. В случае Хубэя и Хунани Ху обозначает великое «озеро» или «озёра», в которые Янцзы разливается перед тем, как выйти на побережье. Таким образом, эти две провинции лежат соответственно к северу и к югу от великих озер, то есть, грубо говоря, к северу и к югу от самой Янцзы. Далее на юг, замыкая стержень сердцевинного Китая, идут Гуандун и Гуанси. Гуан означает что-то вроде «расширенная (южная) территория». Эти две «расширенные» провинции на крайнем юге лежат соответственно на востоке (-дун) и на западе (-си) друг от друга. За ними в Южно-Китайском море находится островная провинция Хайнань (букв. «к югу от моря») – самая южная часть страны.
Возвращаясь через побережье на север к полуострову Шаньдун, мы видим провинции Фуцзянь, Чжэцзян и Цзянсу, а также соседние Цзянси и Аньхой – они меньше, и их названия не так явно связаны со сторонами света. В некоторых названиях есть отсылки к направлению, но большинство образованы путем объединения названий двух и более важных центров. Так, название Фуцзянь объединяет в себе портовую столицу Фучжоу и Цзяньнин, город у внутренней границы Фуцзяни[18]. Между прочим, окончание – чжоу когда-то обозначало «островок», условно заселенный «китайцами», на территории неосвоенной области, затем один из районов такого поселения, а теперь чаще всего главный город региона. И наконец, очевидно, что название города Пекин (Бэйцзин), мегаполиса центрального подчинения в провинции Хэбэй, переводится как «северная столица», а Нанкин (Наньцзин) на реке Янцзы в провинции Цзянсу – как «южная столица», каковой она и была до 1937 г.[19].
Все провинции, упомянутые до этого, а также провинцию Гуйчжоу на юго-западе и обширную Сычуань, занимающую большую часть верхнего бассейна Янцзы, иногда называют центральной, внутренней или «основной» областью Китая. Впрочем, термины «центральная» и «внутренняя» довольно противоречивы, поскольку никакие различия между центром и периферией, или внутренним и внешним Китаем, нельзя считать физически убедительными, исторически последовательными или политически обоснованными. Однако эта формулировка может оказаться полезной, если мы хотим отделить семнадцать плодородных, густонаселенных и давно интегрированных «основных» провинций, о которых говорилось выше, от традиционно менее плодородных, менее населенных и менее исторически интегрированных провинций, лежащих ближе к границам современного Китая[20].
В эту последнюю категорию входят остальные одиннадцать провинций, многие из которых представляют собой обширные территории с резкими природными контрастами и непростой репутацией. Тайвань, длинный остров у побережья Фуцзяни, когда-то был известен европейцам под названием «Формоза». Впоследствии он был отчужден от Китая в ходе японской оккупации в первой половине XX века и националистической оккупации во второй половине XX века[21]. Расположенная на юго-западе провинция Юньнань, удаленная от Тайваня примерно так же, как Техас от Флориды, тоже всегда имела непростые отношения с остальной страной. Эта провинция оседлала климатическую границу между тропической Юго-Восточной и засушливой Центральной Азией – в ее лесах встречаются слоны, а на высоких перевалах фыркают яки.
Дальше на северо-запад открываются бескрайние пустоши под лазурным небом – Цинхай и Сицзан, вместе занимающие обширную область горного плато и за пределами Китая некогда известные как Тибет. Сегодня слово «Тибет», как правило, ассоциируется только с Тибетским автономным районом. К северу и снова на запад остается Синьцзян – самая большая и самая отдаленная из всех китайских провинций, по большей части пустынная, хотя далеко не пустующая. Китайцы когда-то называли ее «западными регионами», а жители других стран – Восточным или Китайским Туркестаном. Нынешнее название переводится просто как «новые территории» (Синь-цзян), но местные активисты (в основном тюркоязычные уйгуры-мусульмане) предпочитают название «Уйгуристан».
Возвращаясь на восток вдоль северной границы Китая, мы видим вытянутую провинцию Ганьсу и крошечную Нинся[22] – усыпанные оазисами маршруты, ведущие из «основных» провинций соответственно в Синьцзян и Монголию. Зажатый между болотами Цинхая[23] и песками Гоби, ведущий с востока на запад «коридор Ганьсу» стал в китайской историографии таким же клише, как «Тибетское плато». Нинся, ориентированная по оси с севера на юг, идет вдоль верхнего течения реки Хуанхэ и вдается в соседнюю провинцию Внутренняя Монголия[24]. Внешняя, или северная, Монголия не является частью сегодняшнего Китая; ее граница длинной дугой делит пополам пустыню Гоби с востока на запад, оставляя за Китаем все земли к югу. Пески и степи Внутренней Монголии, таким образом, исполняют роль естественных укреплений оборонительной «длинной стены», вошедшей в Великую китайскую стену. Северная граница Внутренней Монголии – самая длинная международная граница Китая, а ее южная граница проходит вдоль восьми китайских провинций – Ганьсу, Нинся, Шэньси, Шаньси, Хэбэй и трех провинций бывшей Маньчжурии.
Эти последние, в северо-восточном углу, который раньше назывался Маньчжурией (или по-японски Маньчжоу-го[25]), названы в честь рек. Название самой северной провинции, Хэйлунцзян, совпадает с китайским названием реки Амур, вдоль которой проходит российско-китайская граница. Название расположенной южнее провинции Цзилинь происходит от маньчжурского слова «вдоль (реки Сунгари)»[26]. Она граничит с Северной Кореей. Ляонин к юго-западу названа в честь реки Ляохэ, она примыкает к провинции Хэбэй и на 300 километров удалена от Пекина. На юг через залив Бохайвань Ляонин обращена к полуострову провинции Шаньдун.
На этом заканчивается кольцо из одиннадцати периферийных провинций, внутри которого лежат семнадцать центральных провинций, из которых пять самых северных составляют область «колыбели». Завершают административную мозаику различные мелкие образования, такие как городские округа Пекин и Шанхай[27], и обладающие особым статусом анклавы Гонконг и Макао. Кроме них следует упомянуть многочисленные автономные образования – области этнических меньшинств: автономные округа в составе провинций либо автономные области, включающие в себя провинцию целиком, как Тибет.
Мы допускаем, что существует более наукообразный подход к изучению географии Китая. На континентальной массе суши размером примерно с Соединенные Штаты Америки и расположенной примерно на той же широте (Тропик Рака, касающийся Флорида-Кис, как раз проходит около Южного Китая) можно найти немало похожих природных условий. Благодаря большой разнице крайних значений температур и высот здесь встречаются и засушливые, и тропические регионы, болотистые почвы сменяются песчаными дюнами и степями, а пышная растительность уступает место ее полному отсутствию.
Что касается системы расселения, лучше всего разобраться в ней поможет карта рек и гор, хотя на территории Китая вы не найдете аккуратного чередования прерий, пустынь, гор и прибрежных районов, как в Северной Америке. Большинство рек Китая устремлены с запада на восток, от сухих возвышенностей Цинхая и Тибета к влажным равнинам на побережье. Между Хуанхэ на севере и Янцзы в центре страны есть еще две реки – Ханьхэ, главный приток последней, и Хуайхэ, на некоторых участках объединяющаяся с первой, которые соблюдают ту же тенденцию. Так же ведут себя и реки южнее Янцзы, которые собираются в Гуанси и Гуандуне, чтобы сформировать устье реки Чжуцзян, близ которой расположен Гонконг. Все эти реки, однако, текут в нужном направлении самым причудливым образом. Янцзы, спускаясь с природных твердынь Тибета, поворачивает зигзагами на юг в сторону Вьетнама, а затем обратно на север в Сычуань; Хуанхэ выполняет нечто вроде сальто-мортале, изгибаясь дугой в сторону Монголии и обратно.
За всю эту акробатику отвечают горы. Многократно запечатленные на фотографиях карстовые образования на юге, гигантские Гималаи, суровый Памир и скромный Тянь-Шань, а также многочисленные не столь знаменитые горные хребты пересекают обширные области страны и вносят радикальные поправки в утверждение, будто все реки в конечном итоге спокойно соединяются на покрытых бурной растительностью прибрежных равнинах. За некоторыми исключениями (например, дельта Янцзы), прибрежные районы Китая на самом деле довольно неровные. То же касается и южных провинций. Наоборот, в Сычуани, окруженной собственными горами, глубоко внутри страны над обрывами Янцзы, находятся самые плодородные равнины Китая и проживает самое многочисленное на сегодняшний день население.
Династическая динамика
Если к исторической географии Китая можно найти множество подходов, то в отношении хронологии таких возможностей не существует. Течение времени и протяженность пространства были внимательно изучены и педантично упорядочены уже в Древнем Китае. В истории Индии до IX веке н. э. едва ли найдется хоть одна бесспорная дата[28], зато история Китая пестрит датами, которые легко можно проверить по календарю затмений, вплоть до IX века до н. э.; при этом указан может быть не только год, но и месяц, день, а иногда даже час[29]. Согласование часов и календарей с суточными, планетарными и астральными циклами было необходимым условием космической гармонии, а потому представляло собой главную заботу всех китайских правителей. История в буквальном смысле показывала время: годы царствования отсчитывали минуты, династии отбивали часы. Поэтому при анализе многотысячелетней китайской истории предпочтение неизменно отдавали периодизации, опирающейся на последовательность династий.
Основать династию, правители которой будут принимать власть по праву рождения и позаботятся о гробницах и репутации основателя и его преемников, стремился каждый потенциальный властитель, даже если он был самозванцем, узурпатором или иноземным захватчиком. На императорское звание нередко претендовали даже мятежные крестьяне. В китайской истории насчитывается больше сотни самопровозглашенных императорских династий[30]. Но в действительности реализовать свои амбиции, хотя бы отчасти или на время, смогли лишь десятки, и немногие из них удостоились благосклонности историков и были включены в «законную» последовательность правителей Китая.
Единых критериев включения в эту августейшую компанию не существовало. До 221 г. до н. э. династии состояли из царей[31] и только после этого из императоров. Ни одна из царских и императорских династий не пользовалась неоспоримым авторитетом. Даже некоторые «законные» императорские династии контролировали лишь половину (или меньше) территории, в то время считавшейся Китаем. Поэтому их правление может совпадать по времени с правлением еще одной «законной» династии в другой части страны[32]. Тем не менее наличие единой «законной» империи в любой момент времени было общим правилом, и если просуществовавшие достаточно долго и правившие обширными территориями династии, предпочтительно благородного коренного происхождения, могли рассчитывать на включение в «законную» преемственность, недолговечным локальным государствам иностранного или просто незавидного происхождения оставалось об этом только мечтать[33].
Последовательность из двадцати или около того «законных» династий, не говоря уже о доброй сотне отдельных правителей, из которых они складываются, – все еще слишком большой и неудобный для усвоения кусок материала. Дело усугубляется тем, что иногда одни государства принимали имя других, славу которых, по их собственному утверждению, они стремились возродить[34]. В таких случаях к названию династии обычно добавляется географическая или хронологическая подсказка: Восточная Чжоу, Северная Вэй и т. д.; Ранняя Хань, также известная как Западная Хань, и Поздняя Хань, также известная как Восточная Хань.
К счастью, некоторые государства добивались определенной устойчивости: они сохраняли свои позиции по сто и более лет и успевали прославиться объединением земель, военными походами, политической стабильностью, культурными достижениями и роскошью. Пять самых продолжительных империй (каждая из них существовала три-четыре столетия) составляют великое плато китайской истории, и их стоит запомнить. Для этого могут пригодиться отсылки к империям, существовавшим в это же время в других странах.
ХАНЬ (Ранняя и Поздняя), 202 г. до н. э. – 220 г. н. э., существовала во времена Римской республики и ранней Римской империи.
ТАН, 618–907 гг., существовала во времена расширения Арабского халифата.
СУН (Северная и Южная), 960–1279 гг., существовала во времена Крестовых походов[35].
МИН, 1368–1644 гг., существовала во времена ранней Османской империи и империи Великих Моголов.
ЦИН (или Маньчжурская империя), 1644–1912 гг., существовала во времена европейской глобальной экспансии.
Кроме того, мы познакомимся со многими другими примечательными государствами. По иронии судьбы та из них, которой удалось почти вплотную подойти к воплощению хвастливого лозунга китайских императоров, якобы правивших «всей Поднебесной», была вовсе не китайской, а монгольской. Это была империя Юань (1279–1368), при одном из правителей которой нашел работу венецианец Марко Поло.
Некоторые государства просуществовали одно-два десятилетия и едва ли заслуживают упоминания. Другие, хотя и недолговечные, кардинально изменили ход китайской истории. Такой была империя Цинь (221–206 гг. до н. э.). Ее основатель первым установил хрупкое единство во всей «сердцевине» Китая и первым принял титул хуанди – императора[36]. По сути, в историю он вошел под этим титулом – Цинь Ши-хуанди, то есть Первый император Цинь. Словно две почти одинаковые подставки для книг, на обоих концах хронологической полки стоят Цинь, первая и одна из самых коротких империй, и Цин, последняя и одна из самых долгих.
Если бы все остальные императоры последовали превосходному примеру Цинь Ши-хуанди и тоже правили под своим царственным номером – Первый, Второй, Третий и т. д., – немалой путаницы можно было бы избежать. К сожалению, этот обычай не прижился. Хотя императоры и цари, носящие одинаковые имена, встречаются в Китае довольно часто, их никогда не различают по номерам, как французских Людовиков или английских Георгов. Не существует и общего правила относительно того, какое из имен императора в итоге останется в истории. Личные имена явно считаются слишком личными[37], поэтому выбирать приходится из различных благоприятных титулов, которые император получал в течение жизни и после смерти. В одних династиях императоров принято обозначать храмовыми именами, в других предпочитают посмертные имена[38], а в империях Мин и Цин на императоров распространяются названия (девизы) разных периодов правления. Это объясняет мнимую аномалию цинского императора, который правил невероятно долго (1735–1795) и носил храмовое имя Гао-цзун, а в историю вошел как «император Цяньлун», то есть «император периода Цяньлун» (называть его просто «император Цяньлун» все равно что называть Мао Цзэдуна «Председатель Большой скачок»).
В этой книге мы для удобства будем называть императоров теми именами, которые получили самую широкую известность. Кроме того, исключительно в виде напоминания перед именем каждого из них будет курсивом обозначена династия, к которой он принадлежал, – например, «Сунский Жэнь-цзун» или «император Цин Цяньлун».
Триумф пиньиня
К сожалению, лишь немногие из этих имен покажутся знакомыми людям, уже читавшим работы по истории Китая на английском языке. Из всех вариантов передачи китайских иероглифов[39] латиницей за последние тридцать лет изменилось около 75 %, часто почти до неузнаваемости[40]. В конечном итоге это перемены к лучшему, хотя в настоящее время они создают немало проблем и путаницы.
Раньше китайские слова транскрибировали на английский с помощью системы Уэйда – Джайлса, названной в честь двух ее создателей, живших в XIX веке. Систему Уэйда – Джайлса вряд ли можно назвать простой и ясной – кроме букв в ней было множество диакритических знаков (дефисов, одиночных кавычек и пр.). Что еще хуже, она была далеко не универсальной. В США была распространена другая система, а в других европейских языках существовали собственные системы. Сказать, что языковедение мало чем могло помочь человеку, решившему изучать Китай, было бы преуменьшением. Стандартизация стала насущной необходимостью.
Но поскольку китайская система письма не относится к алфавитным, то есть слова в ней не складываются из отдельных букв, соотнесение ее с существующими алфавитными системами всегда вызывало затруднения. И если арабскую вязь можно воспроизвести по буквам с помощью латинского алфавита, не уделяя особого внимания тонкостям произношения, то безбуквенное китайское письмо можно записать латиницей, только подобрав для каждого отдельного слова похожий набор звуков, то есть ориентируясь на произношение слова, а не на знаки, которыми оно записано. И это создает дополнительные проблемы. С помощью латиницы невозможно обозначить пять тонов, существующих в китайском языке. Многие китайские слова, которые выглядят по-разному, когда их пишут китайскими иероглифами, читаются одинаково, когда их звучание пытаются передать на английском. Например, имена двух императоров Тан на китайском пишутся совершенно не похожими иероглифами, но в латинской транскрипции оба носят одно и то же имя – Сюань-цзун.
Хуже того, китайские иероглифы в разных областях Китая произносятся по-разному. Все грамотные китайцы умеют читать иероглифы, и на всей территории страны принята единая система письма. Но жители разных регионов читают написанные иероглифы вслух согласно собственному местному или региональному диалекту. Поэтому незнакомцы в поезде вполне могут читать одну газету, но не могут обсудить ее друг с другом. Иностранцы, в основном европейцы, в большом количестве начавшие прибывать на побережье Китая в конце XVI века, обнаружили, что разговорный китайский намного проще, чем письменный. Недавно авторитетный источник установил, что англоговорящим студентам научиться говорить по-китайски на 20 % сложнее, чем научиться говорить по-французски, а освоить навык чтения и письма на китайском в пять раз сложнее, чем читать и писать по-французски. Иностранные ученые, вооруженные быстро освоенным разговорным китайским, энергично приступили к переложению письменных иероглифов на свои языки, опираясь на китайское произношение, с которым они успели познакомиться. Увы, проблема заключалась в том, что это произношение было распространено только в провинциях Гуандун и Фуцзянь, которыми в те времена были ограничены все контакты с иностранцами. Там говорили на кантонском диалекте (Кантон = Гуанчжоу, столица провинции Гуандун) и хакка и хокло, языках жителей провинции Фуцзянь. Остальные китайцы, проживавшие в бассейне Янцзы и на севере, с трудом разбирали эту речь, потому что в основном пользовались так называемым мандаринским диалектом[41]. Вполне естественно, что северяне возмутились, обнаружив, что даже их географические названия неверно переведены и ошибочно произносятся.
Вдобавок было еще одно осложнение. Иностранцы, о которых идет речь, прибывали из Португалии, Испании и Италии, затем из Голландии, Англии, Франции, Америки и России. В каждом из этих языков определенные гласные и согласные читаются иначе. Например, «J» по-испански произносится одним образом, по-французски другим, а по-английски третьим[42]. Любое переложение китайской речи должно было принимать во внимание эту разницу – отсюда и разнообразие систем латинизации с учетом особенностей отдельных европейских языков, отсюда и абсурдность попыток создать систему транскрипции китайских иероглифов, в действительности представлявшую собой попытки воспроизвести на английском, французском, испанском и т. д. китайский региональный говор, бывший в ходу лишь у провинциального меньшинства китайской нации[43].
Чтобы стандартизировать воспроизведение звучания китайских иероглифов во всех алфавитных языках и покончить с этим хаосом, в 1950-е гг. была разработана еще одна система. Это был пиньинь. Китай в то время во многом зависел от технической помощи Советского Союза, и к этой задаче были привлечены русские ученые. Первоначально рассматривалась возможность положить в основу пиньиня не латинский, а русский кириллический алфавит, но с конца 1950-х пиньинь перешел на латиницу[44]. И только после активного продвижения и вступления Китайской Народной Республики (КНР) в ООН в 1971 г. он завоевал международное признание. В 1980-е гг. пиньинь стал общепринятым, а в 1990-е его использовали в большинстве иностранных работ, посвященных Китаю (хотя далеко не во всех). По всему Китаю пиньинь преподавали и демонстрировали, пусть и с оглядкой, наряду с традиционными китайскими иероглифами, и вполне вероятно, в один прекрасный день он сможет полностью их вытеснить[45].
Впрочем, пиньинь тоже не идеален. Очевидно, отвечавшие за изобретение пиньиня марксисты спроецировали свои убеждения о равенстве возможностей на клавиатуру, поэтому главные роли достались клавишам «q», «x», «y» и «z», которые крайне редко используются в западных языках. Что еще хуже, тонкости китайских иероглифов, на которые в системе Уэйда – Джайлса намекала россыпь диакритических и пунктуационных знаков, оказались в значительной степени утраченными, тональные знаки существуют, но используются крайне редко, и количество совершенно разных китайских слов, выраженных одним и тем же словом на пиньине, все увеличивается. Что касается произношения, то, пытаясь быть похожим одновременно на все национальные нормы произношения, пиньинь в конечном счете не похож ни на одну из них. Согласно официальной версии, пиньинь указывает, как слово должно звучать в «общей речи» жителей Народной Республики (путунхуа). В действительности путунхуа, представляющий собой приблизительную упрощенную версию пекинского и нескольких северо-восточных диалектов, выбранных в качестве основы для государственного языка, употребляется в основном на севере. В других областях Китая пиньиньское произношение может сослужить в разговоре не лучшую службу. И даже на севере приезжему не мешало бы заранее выяснить, как на самом деле произносятся все эти «q», «x» и «z», прежде чем пробовать объясниться с кондуктором в пекинском автобусе.
Вопрос масштаба
Чарльз Патрик Фицджеральд, допиньиньский автор ряда англоязычных работ по истории Китая, емко сформулировал предостережение, касающееся, впрочем, многих других традиций. Он отметил, что историки, составлявшие летописи правления китайских империй, «неутомимо собирая и записывая факты, организовали этот богатейший материал таким образом, что прямой перевод исходных текстов превращается в трудную и неблагодарную задачу».
«Как следствие, китайские исторические хроники очень мало переводили на европейские языки, а существующие научные работы такого рода настолько пестрят личными именами и титулами, что становятся совершенно неудобоваримыми для обычного читателя. Эти прямые переводы, бесценное подспорье для студента и ученого, никогда не смогут достичь успеха у широкой публики»[46].
Фицджеральд написал эти слова в 1950-х гг., и с тех пор переводов стало больше, а их качество улучшилось. Но его замечания относительно трудностей перевода и неудовлетворительных свойств конечного продукта по-прежнему остаются в силе. Перевод древних китайских текстов, записанных ранними видами китайских иероглифов, представляет серьезную проблему сам по себе, вдобавок усугубляясь интерполяциями и купюрами, возникшими по вине авторов и переписчиков, которые оставили нам тексты в их нынешнем виде. Иногда тексты сокращали или редактировали специально, и из этого тоже можно извлечь полезные сведения. Но нередко это происходило в результате случайности, из-за небрежного хранения или разрушительного действия времени. Сырость, солнечный свет и термиты уничтожали написанные тушью иероглифы; бамбуковые планки со столбцами текста, сшитые непрочными нитями, легко распускались, и части текста могли перепутаться или потеряться. Даже «страницы» почти оригинальных текстов, найденные в пещерах вдоль Великого шелкового пути или в гробницах Мавандуя, оказались непригодными для немедленного прочтения и поставили перед учеными серьезную задачу их идентификации и упорядочивания. Поэтому современный переводчик должен не только извлечь из текста определенный смысл, но и суметь разглядеть случайные или намеренно допущенные ошибки, позднейшие дополнения и накопившиеся за многие столетия неточности. Все это заставляет задуматься о том, правильно ли мы читаем и понимаем некоторые довольно важные тексты.