Утопленница

– Спасибо, Энджи. Старайся и дальше.

– По-моему, больше всего это зависит от тебя. Если ты еще хочешь работать на него после того, что он сделал.

– Хочу. Поверь, меня не так легко оскорбить.

– Ну… у меня есть кое-какие идеи.

– Например?

– Думаю, они тебе подойдут. Но по телефону не могу сказать. И встречаться нам не следует.

– Почему?

– Кто-нибудь увидит нас вместе. И будет нехорошо, если об этом узнает мистер Сэм. В нынешнем состоянии он, возможно, вообще не поймет, что я встретилась с тобой только для того, чтобы помочь ему. Знаешь, Джес, до тебя мне дела нет. Я просто хочу, чтобы у мистера Сэма был первоклассный помощник в его неприятностях.

– Никто нас и не увидит вместе.

– И никому не скажешь, что мы встретимся?

– Ни единой душе.

– И что ты предлагаешь?

– Может, зайдешь ко мне?

– Ох, нет. Не годится, Джес.

– Сэм хочет меня видеть, звонил мне. Злой как черт. Нисколько не успокоился.

– Зачем он хочет с тобой встретиться?

– Этого не говорил.

– Вы встречаетесь сегодня вечером?

– Нет. С ним невозможно говорить разумно. Если у тебя есть идеи насчет него, ей-богу, я этого не забуду.

– Мне сейчас нужно домой – мама всегда меня поджидает, но потом я могла бы снова улизнуть. Если мы немножко покатаемся в твоей машине, я бы рассказала, что придумала. Может, что и получится. Если ты сразу после полуночи подъехал бы на Тайлер-стрит к мебельному складу, где был пожар, от моего дома там рукой подать.

– Понял, Энджи, поверь, я очень тебе благодарен.

– Может, ничего и не смогу сделать, Джес.

– Но меня радует и то, что ты готова попытаться.

– Только потому, что думаю о пользе для мистера Сэма.

– Разумеется, Энджи.

При выходе из кафе ее остановил Эрни:

– Ты ведь знаешь Пэм – мою младшую сестру. Ее приняли в Джейнсвилл, как ей хотелось, а теперь она вообразила, что нужно было поступать в коммерческое училище. Вот я и хочу тебя расспросить о той школе в Орландо, где ты училась.

Энджи, внимательно выслушав его, сказала:

– Не думаю, что это хорошо для девушки, проживающей не дома. Я жила у своей тетки.

– Думаешь, выйдет там из нее что-то путное?

– Все зависит от того, насколько твердо она сделала выбор, Эрни. Там могут научить, только если человек хочет трудиться. Я ведь туда поехала, чтобы выучиться на медсестру.

– В самом деле, Энджи?

– Ну да. Собиралась идти в миссионеры. Училась хорошо – по анатомии, по другим предметам, но оказалось, что я не выношу крови: увижу каплю – и падаю как подкошенная. Пришлось перейти в коммерческое училище, выучилась на секретаршу.

– Но это хорошее заведение?

– Конечно, Эрни, если человек хочет работать.

– Не уверен, хочет ли Пэм вообще где-нибудь работать. Энджи, я получил бракованный секундомер, можем его сразу испробовать. Как ты смотришь, если махнем в воскресенье? Поставим воротца и устроим бег с препятствиями.

Она с упреком посмотрела на него:

– Эрни, ты же знаешь меня! Тот прищелкнул пальцами.

– Воскресенье. Совсем вылетело из головы, Энджи.

– В любой другой день, если тебе удобно, Эрни, – утром или после работы.

– Дам тебе знать.

Усевшись в машину, она отправилась домой. Тротуар уже просох, но в сточных канавах блестели лужи. Завела машину во двор, к задним дверям, и прошла в кухню. Миссис Пауэлл восседала за кухонным столом, размещая в тетради зеленые марки. Огромная, почти такого роста, как Энджи, но до смешного толста – над туфлями громоздились складки жира, а маленький, сжатый рот терялся среди обвислых щек. Небольшой носик и такие же, как у дочери, лавандово-голубые глаза, обрамленные короткими, щетинистыми ресничками. Несмотря на непомерный вес, она была весьма деятельной особой, участвовала в церковных службах и благотворительности, отличаясь твердостью устоев и подозрительностью, зорко схватывая малейшее отклонение от норм и безжалостно обличая греховность света. Джимми Пауэлл, ее безгласный, щуплый супруг, уже двадцать лет служил на почте.

Миссис Пауэлл с явным неудовольствием смерила дочь с головы до ног.

– Должна сказать тебе, Энджела, что быть председателем совета по нравственности печати – для меня работа весьма неблагодарная, я сегодня целых полдня потратила на удаление скверных журналов и фотографий с оголенными бабами из киоска при суде, а ты в это время слоняешься ночью одна в короткой юбчонке, едва прикрывающий зад.

– Ах, мамочка, прошу тебя! Я же сто раз говорила, что…

– Конечно, ты всегда твердишь, что, когда плаваешь, на тебе одежды еще меньше. Если встретишь на прогулке лагерь нудистов, наверно, тоже все с себя сбросишь, и потому только, что все они голые. Я ведь старалась воспитать тебя доброй христианкой, а ты ходишь так, чтоб покрасоваться и вызвать у мужчин мерзкие мысли.

– Мамочка, я же не могу отвечать за чужие мысли.

– И приходишь на двадцать минут позже, и заговариваешь мне зубы, а откуда мне знать, что ты не валялась в кустах и не занималась дьявольскими забавами, не предавалась плотским утехам?

– Мама, мы с Алмой, Дженни и Стефани, как обычно, зашли к Эрни, взяли сандвичи и заболтались, возможно, дольше, чем всегда.

– Опять о мерзостях?