Смертельный блеск золота

– Итак, искатель приключений нашел роскошную женщину и золото, отделавшись раной, которая заживает.

– Спасибо за помощь. За дом, доктора и сиделку.

– Потребовалось немного денег. Я нашел их в твоем бумажнике в поясе.

– Не стоит говорить так, будто кругом одни розы, Поль.

– Я и не собирался этого говорить. Разве так когда-нибудь бывает? Прикидываешь в уме и спрашиваешь себя, где ты, что и почему? У тебя потрясающая сиделка, мой друг. Иногда лучше утешиться с женщиной, чем терзать себя думами. Эту еще никому не удавалось приручить, но попробовать все равно хочется, верно?

– Ее ищут?

– Ищут, но очень вяло. Что будешь теперь делать?

– Лечиться. Отправлю ее домой, сам тоже поеду домой, – ответил я.

– До свидания, – попрощался Домингес, пожимая мне руку. – По-моему, ты неплохо потрудился. Не думаю, чтобы ты затевал это с самого начала. Наверное, оно приложилось к золоту. Кое-кто здесь будет вспоминать тебя с благодарностью. Поцелуй от меня Ниту и передай Раулю, что он урод.

Раздался шум мотора, и они уехали. Вернулась Конни. Она опять опустилась на одеяло, наклонила голову, взглянула на меня и вздохнула.

– У тебя печальные глаза, guerido[26 - Любимый (исп.).].

– Я проделал в уме некоторые печальные вычисления. Сэм, Нора, Альма, Мигуэль, Дрю, Буди, Рафаэль, Энрикё, Мария, Мануэль. Десять. И еще следует прибавить троих.

– Троих? – переспросила Конни.

– Карлос Ментерес, Чип Фетраччи и Калвин Томберлин. Итого тринадцать, Констанция.

– И ты едва не попал в их число, дорогой. Если бы пуля прошла в двух дюймах левее, тебя бы сейчас тоже не было.

– Кто из них хорошие ребята, а кто плохие?

– Дорогой, смерть не выбирает ни хороших, ни плохих. Ей все равно. У тебя бледные, светло-серые глаза, и ты похож на ангела смерти. Может, ты ветка, которая сломалась, шина, которая прокололась, камень, который упал. Может, находиться рядом с тобой вообще большая ошибка.

– Можешь уехать.

Мы сердито уставились друг на друга. Ее глаза превратились в золотистые щелочки, рот кривился, на шее вздулись вены. Конни сдалась первая, сказав:

– Ты просто невероятен. У меня четыре с половиной миллиона долларов, а я тут готовлю, таскаю дрова, качаю воду, ухаживаю за тобой, стелю постели. Неужели на тебя ничего не может произвести впечатления?

– Мягкие, вежливые, покорные женщины всегда оказывали на меня благоприятное впечатление.

Констанция Мелгар ушла, но, когда она скрылась за дверью, я услышал смех.

На следующий день вечером приехал помощник ветеринара. Он выразил удовлетворение, хотя я чувствовал себя как жалкая больная собака. Мне не требовалось ничье внимание и ничья забота.

Конни вышла с маленьким доктором и долго с ним разговаривала, прежде чем он уехал на своей дребезжащей развалюхе. Она вернулась задумчивой и рассеянной. Пока Конни готовила ужин, я качался в старом кресле-качалке на крыльце. Потом она позвала меня, и мы тихо поужинали перед камином.

Пока она мыла посуду и убирала, я, как было заведено, почистил на улице зубы и лег на койку. Лежал, повернувшись лицом к стене, и слышал, как Конни готовится ко сну. Потом она подняла мои одеяла, скользнула ко мне, голая, как яйцо куропатки, и прижалась к моей спине.

– Я не знал, что у меня стучат зубы, – заметил я.

– Может, это у меня стучат.

– В чем дело, Конни, черт побери?

– Я долго разговаривала с тем славным коротышкой. Он тоже заметил твою угрюмость. Я объяснила, что произошли ужасные события и ты считаешь, будто они произошли по твоей вине, ты думаешь о них. Он сказал, что подобная депрессия часто случается после сильных потрясений и слабости. Я предложила одно лекарство, но он выразил сомнение. Но мы с ним любим все проверять на деле. Сеньор Макги, у смерти всего один антипод. Ну-ка, повернись ко мне, дорогой.

Эта большая энергичная женщина оказалась невероятно нежной. За все это время я и доли секунды не чувствовал на себе ни фунта ее веса. Не думаю, чтобы она рассчитывала получить удовольствие, но в конце Конни вся задрожала, прошептала какие-то ласковые слова на своем языке и через минуту спокойно устроилась рядом со мной.

– Angel de vida, – пробормотала Конни. – De mi vida[27 - Ангел жизни, моей жизни (исп.).].

Я крепко обнимал ее, гладил серебристую голову и жесткие завитки волос, влажные у корней. Ее дыхание обжигало мою щеку и ухо.

– Ну как, сейчас лучше? – прошептала она.

– Да. Я одурманен.

–А теперь спи. Вот увидишь, завтра мы проснемся с песней.

– Ты останешься?

– С этой минуты, guerido, я буду с тобой всегда до тех пор, пока ты будешь этого хотеть. Боги создали меня не для того, чтобы спать в одиночестве.

Глава 20

Соблазн задержаться в горах надолго был велик. Я заставлял себя каждый день совершать прогулки. Сначала проходил страшно мало. После мили ходьбы и нескольких простых упражнений начинала кружиться голова, я обливался потом и слабел. Когда мое физическое состояние улучшилось, Конни уехала на два дня в город и вернулась в черном «мерседесе», привезя одежду для себя, много подарков для меня, игры и снаряды для тренировок, одежду и вино. И еще она привезла новости. Чип скрылся после того, как заплатил залог и вышел на свободу, и что его разыскивает полиция. После небольшой операции по удалению грыжи Калвин Томберлин скончался в больнице от закупорки кровеносного сосуда. Через день после ее возвращения мы поехали вместе в Палм-Спрингс, и я пригнал оттуда джип, который она оставила в аэропорте.

Гости нас не посещали. Мы расстилали на траве одеяла и долго загорали. Конни говорила, что ей загорать ни к чему, что она и так смуглая. Дырка в моем боку быстро затягивалась, и я долго разглядывал ее с помощью двух зеркал. Постепенно она превратилась в блестящий розовый кружочек размером с десятицентовую монету.

Когда мое физическое состояние улучшилось и я смог колоть дрова, пробегать пятимильные кроссы и отжиматься от пола сорок раз, наши отношения стали более страстными и разрушительными. Порой я, как последний дурак, думал, что мне удастся удовлетворить ее, и, честно говоря, пару раз мне это даже удавалось, но в постоянном желании одержать верх мы разрывали друг друга на части.

Символом конца стал приличных размеров деревянный ящик, который я привез из захудалого городского магазина. В нем была древесная стружка. Еще я захватил трафареты. Я упаковал в ящик тридцать четыре золотые фигурки, заколотил крышку, написал на ней, что это детали морского двигателя, и отправил самому себе в Лодердейл. Золото весило около 175 фунтов, да 20 весил сам ящик. Поэтому при погрузке его в джип я, как мальчишка, постарался продемонстрировать Конни, что двести фунтов для меня не вес.

Я отправил его и вернулся в сумерки. Это был тихий, прохладный и задумчивый вечер. Мы допили вино.

Ночью я проснулся и не нашел Конни. Я встал, оделся и пошел ее искать. Она стояла у дороги на краю ущелья и бросала вниз свои подарки, игры и все остальное, горько рыдая. Это было печальное, глупое и очень трогательное зрелище.

Я обнял ее, а она, рыдая, повторяла:

– Почему? Почему? Почему?..

Конни, наверное, спрашивала, почему мы с ней такие, какие есть, почему не можем жить в согласии. Она понимала, что наступило время положить конец нашим отношениям и хотела их закончить, но ей была ненавистна мысль о неизбежности этого. Я отвел ее в домик, и мы в последний раз занялись любовью. Пожалуй, это скорее был чисто символический акт. Мы уже потеряли друг друга. Мы уже были упакованы в разные ящики, а их крышки крепко заколочены. Поэтому наше последнее занятие любовью оказалось обычным физиологическим процессом, а наши мысли и души в это время где-то блуждали. Нам просто было жаль себя и друг друга.

Встала Конни веселой. Мы сделали генеральную уборку, закопали продукты, которые могли пропасть, сложили дрова в высокую поленницу и долго скребли пол. Когда «мерседес» тронулся, направляясь вниз, мы даже не оглянулись. Мы приехали в аэропорт Лос-Анджелеса. Через полтора часа вылетал самолет в Майами. Я сдал багаж и проводил Конни до машины. Смысла ждать не было, да она, похоже, и не очень этого хотела.

Констанция Мелгар села за руль «мерседеса». Я нагнулся и поцеловал эти непобедимые губы.

– Приезжай ко мне в следующей жизни, – сказала она. – В следующий раз я буду лучше.