Забвению они обречены,
Затем что сила, с истиной и правом
Разлучена, не стоит похвалы,
Достойна лишь стыда и порицанья;
И слава их – не слава, а тщеславье,
А вся их знаменитость лишь позор;
За то им кара – вечное молчанье.
Итак, из них сильнейших много пало;
Враги поколебались; в их ряды
Уже во многих мы местах проникли
И в беспорядок рать их привели;
Усеялось обломками оружья
Все поле; перевернуты вверх дном,
Лежали колесницы, с ними рядом
Возничие и пламенные кони,
Все в пене; те, что были на ногах,
Утомлены, в смятеньи отступали,
С трудом лишь защищались, ослабев
И в первый раз объяты бледным страхом
И чувством боли, прежде незнакомым;
Бесславно в бегство бросились они,
Доведены до этого несчастья
Грехом непослушанья, – те, кому
Ни страх, ни боль, ни бегство не известны
Дотоле были. Войско же святых,
Напротив, нерушимою фалангой,
Сплотясь, как прежде, двигалось вперед,
Защищено от ран, в своих доспехах
Несокрушимых: это превосходство
Дала им их невинность; сознавали
Они в себе свободу от греха
И не были повинны в непокорстве;
За то и битва им была легка,
И боль от ран их не могла постигнуть,
Хоть сила и теснила их порой.
Но вот уж ночь в права свои вступила
И сумраком одела Небеса
И принесла с собою перемирье
Желанное, и шум войны затих.
Под темным тем покровом победитель
И побежденный прекратили бой.
Оставив за собою поле битвы,
На нем разбили лагерь Михаил
И Ангелы его, поставив стражу
Из Херувимов пламенных вокруг,
А Сатана с ордой своей мятежной
От них далёко отступил во мрак,
И там, себе покоя не давая,
Своих князей созвал он на совет.
Такую речь повел он без смущенья:
«Любезные соратники мои,
В опасности испытанные ныне
И силою не сломленные вражьей!
Достойными явились вы не только
Свободы – эта цель для нас мала;
Нет, к большему стремимся мы: к господству,
И к почести, и к славе величайшей!
Вот день прошел в сомнительном бою, –
А если день, то почему не вечно
Такие могут продолжаться дни?
Вы видели, что мог Властитель Неба,
Все лучшее вокруг себя собрав,
Послать противу нас: считал Он это
Достаточным, чтоб нас смирить, – однако
На деле этой цели не достиг;
Итак, считать, мне кажется, мы можем
Теперь, что Он способен ошибаться,
Хотя доныне верили, что Он
Всеведущ. Правда, мы вооруженьем
Слабей, а потому мы понесли
Урон известный, ощутили муки,
Каких не знали прежде, – но, узнав,
Мы презирать их скоро научились.
Теперь узнали мы, что наше тело,
Рожденье эмпиреев, не способно
Смертельных повреждений потерпеть,
Неистребимо, и, хотя бы раны
Его пронзили, раны те сомкнутся,
Исцелены природной нашей силой;
И если столь ничтожно это зло,
Мы без труда отыщем и лекарство.
Быть может, мы оружие найдем
Сильнейшее, крепчайшие доспехи
На пользу нам, а ворогам на зло
Иль что-нибудь еще, что нас сравняет, –
Природа ж наша – та же, что у них.
Быть может, есть и тайные причины,
Которые дают им перевес;
Но так как мы свой разум сохранили
И всю способность здраво рассуждать,
Поищем, поразмыслим, чтоб узнать их».
Сказал и сел. За ним сейчас же встал
Нисрох[121 - Нисрох – ассирийский бог, храм которого стоял в Ниневии (4-я Книга Царств, 19: 37).], первейший из князей неверных.
Он только что пришел из страшной битвы,
Усталый, мрачный видом и в доспехах
Изрубленных. В ответ промолвил он: