За Уралом. Американский рабочий в русском городе стали

Мы пересекли несколько железнодорожных путей, прошли мимо доменной печи № 2, которая уже работала, перелезли через груды конструкционной строительной стали, через незаконченные фундаменты, горы земли и насыпи и, наконец, подошли к низкому, длинному деревянному зданию, куда со всех сторон стекались рабочие. Над дверью была надпись: «Столовая № 30».

– Сколько у тебя карточек? – тихо спросил Попов у Шабкова. – А, ну да, ты же «особый» (он имел в виду «кулак, лишенный гражданских прав», «раскулаченный») – у тебя только одна.

Шабков усмехнулся. У него было две карточки. Мастер Иванов дал ему еще одну по той простой причине, что, по его мнению, лишний обед, вложенный в Шабкова, давал максимальный процент прироста капитала в единицах производительности труда.

Они вошли в столовую вместе. Сами рабочие почти не делали никакого различия между «особыми» и всеми остальными. Их отцы или же они сами раньше были кулаками, но теперь они все вместе делают одно общее дело, живут так же, как и все, и в то же время «особые» очень часто работают лучше среднего уровня. Надо помнить, что они обычно были наиболее энергичными людьми в своей деревне, и потом, во времена нэпа[3 - Нэп – новая экономическая политика, 1923–1928 гг., создавшая условия для временной реставрации индивидуальной инициативы и мел-кого капитализма в промышленности, торговле и сельском хозяйстве. – Примеч. автора.], стали процветать. Шабкова все уважали. Он возглавлял бригаду из восемнадцати человек, из которых только двое были «особыми», и тем не менее он без труда поддерживал дисциплину в своей бригаде.

В столовой было полным-полно народа. За не покрытыми скатертью длинными деревянными столами сидели рабочие, и почти позади каждого сидящего и обедающего человека стоял еще один, ожидавший, когда освободится место. Здесь было много шума и сутолоки. Молодые официантки бегали по комнате, разнося огромные деревянные подносы, уставленные тарелками супа, и большие ломти хлеба. В столовой было холодно, и я видел, как от дыхания клубятся облачка пара. Однако здесь было намного теплее, чем на улице, и все расстегивали свои тулупы и завязывали на головах уши шапок-ушанок. В дверях дородный татарин проверял у входивших в столовую их карточки и выдавал каждому деревянную ложку.

Сами карточки были напечатаны на коричневой бумаге очень плохого качества и ничего интересного из себя не представляли. На каждой из них было напечатано «Столовая № 30», а по краям шли цифры от 1 до 31. Официантки отрывали клочок бумаги с соответствующей цифрой, прежде чем принести еду. Одна карточка давала ее владельцу право получать ежедневно один обед в течение месяца. Мы с Шабковым протолкались в дальний угол комнаты, нашли стол, где людям уже принесли еду, и встали за спинами двух обедавших каменщиков.

– Выглядит неплохо, – заметил Попов, принюхиваясь. – Вот если бы еще нам побольше хлеба давали. Двести граммов[4 - 1/2 фунта. – Примеч. автора.] – это маловато.

– Я знаю, что рядом, в столовой для инженеров, лают триста граммов, – сказал Шабков, вытирая свою ложку о подкладку тулупа. – Ты там когда-нибудь был?

– Да, один раз. – ответил Попов. – Коля одолжил мне свою карточку. Еда почти такая же, как и у нас, только не надо так долго ждать и народу поменьше. А суп, я думаю, тот же самый.

К нам подошли другие рабочие и встали в очередь, ожидая свободных мест, и еще до того, как мы сели за стол, за нашими спинами уже собрались другие люди, ожидавшие, когда мы закончим обедать.

– Я слышал, какой-то каменщик упал вчера, – сказал один из монтажников Попову.

– Да, что-то говорили, – ответил он. – Давно пора тресту обеспечения безопасности работ взяться за дело и заставить выполнять эти правила, которые они придумали.

Такие разговоры велись каждый день, но эта организация по обеспечению безопасности работ не могла предпринять никаких действенных мер в этом направлении, чтобы уменьшить количество несчастных случаев. Причин их было три: во-первых, недоставало опыта у рабочих, которые, как дети, не понимали, что такое опасность; во-вторых, не хватало строительных материалов, чтобы делать по всем правилам мостки и леса, поручни на лестницах и т. д.; и в-третьих, было мало электрических лампочек, из-за этого рабочим, находящимся на высоте, внутри и снаружи труб или на лесах, приходилось рано утром и поздно вечером работать в темноте. Во всех трех случаях организация обеспечения безопасности работ была бессильна что-либо сделать. Не хватало строительных материалов, а когда какое-то количество их доставляли, то они либо шли на другие нужды, а не на изготовление лесов и подмостий, либо исчезали в печках, обогревающих комнаты рабочих. Что касается электрических лампочек, то в декабре на большой подстанции что-то произошло и во все линии, снабжавшие электроэнергией осветительные приборы, пошло напряжение в триста восемьдесят вольт вместо двухсот двадцати. Все включенные в это время лампочки перегорели, а запасных не было.

Через полчаса после того, как мы вошли в столовую, мы уселись на только что освободившиеся места, положили на стол наши карточки и стали ждать, когда к нам подойдет официантка. Она была на полпути к нам, обслуживая другой стол и добродушно поругивая рабочих, пытавшихся получить два обеда по одной карточке, а иногда и ущипнуть ее сзади. Прошло еще десять минут, прежде чем она добралась до нашего, последнего, стола и стала отрывать талоны от наших карточек. Шабков и Попов, у каждого из которых было по две карточки, очень старались отвлечь внимание официантки, чтобы она не поняла, что карточек больше, чем людей за столом. Однако это им не удалось. Оторвав двенадцать талонов с номерами, она сосчитала всех и увидела, что за столом только десять человек. Положение спас Попов.

– А, ну да, – сказал он. – Это Петя и Гриша оставили свои карточки и пошли мыть руки. – Попов ухмыльнулся. Усмехнулась и официантка. Никто никогда не мыл руки зимой в столовой № 30. Но теперь у нее были свидетели на тот случай, правда, весьма маловероятный, если директор будет ее проверять. Она умчалась прочь, улыбаясь, и скоро вернулась, неся двенадцать больших кусков черного хлеба. Затем она принесла двенадцать тарелок горячего супа. Суп был неплохой. В нем было немного капусты, следы картошки и гречневой крупы, а иногда даже попадалась косточка. Главное – он был горячий. Рабочие ели его с удовольствием, некоторые для вкуса клали туда горчицу. Большинство из них съели свой кусок хлеба до того, как доели суп. Однако у Шабкова и Попова было по два куска хлеба (два куска по двести граммов каждый раз равнялись одному фунту черного хлеба), поэтому им его хватило, чтобы доесть суп до конца, и даже осталось немного для второго. На второе принесли суповые тарелки, наполненные картошкой, политой жидким соусом. Сверху лежал небольшой кусочек мяса. Поставив все это на наш стол, официантка пошла обслуживать сидящих за другим столом.

Попов и Шабков ели жадно, с большим аппетитом.

– Хороший обед, – сказал Шабков. – Вот если бы каждый день такой давали.

Попов ничего не ответил. Он только что-то проворчал.

Он был занят – надо было съесть две тарелки картошки с мясом.

– Я слышал, что Ломинадзе, новый первый секретарь партии, очень возмущается столовыми и настаивает на том, что мы должны иметь право заказывать столько хлеба, сколько захотим, и что на второе должен быть выбор, по крайней мере из трех блюд, – сказал сидевший рядом с Поповым рабочий толстощекой, закутанной в платок девушке, уплетавшей напротив него картошку. Девушка работала вместе с клепальщиками, нагревая для них заклепки.

– Я в это поверю, только когда сама увижу все собственными глазами, – ответила девушка с украинским акцентом. Она сидела за столом вместе с мужчинами, хотя в комнате было еще около двадцати или тридцати женщин. Большинство из них были одеты в такие же тулупы и валенки, что и мужчины, и их можно было отличить только по толстым платкам, в которые они были закутаны.

Как только мы кончили обедать, ожидавшие своей очереди рабочие тут же начали занимать освобождавшиеся места. Попов и Шабков встали из-за стола, слегка распустив пояса и сыто рыгая.

– Да, – сказал Попов. – Хороший обед.

Мы вернулись обратно на работу, когда деревянные часы на здании, где находились компрессоры, показывали двенадцать тридцать. На саму еду у нас ушло всего лишь пятнадцать – двадцать минут, но в общей сложности мы потеряли полтора часа рабочего времени. И снова причиной тому была плохая организация. Знал об этом и директор, знали и в профсоюзе, и в партийной организации. Но знать – одно, а совсем другое дело – исправить положение. Надо было накормить тысячи рабочих. Не хватало и столовых, и ложек, и столов, да и самой еды. Спустя три года количество продовольствия увеличилось, что дало возможность отменить карточную систему, улучшить питание и терять меньше времени; но в 1932 и 1933 годах ситуация была плохой, и, казалось, никто не в состоянии ничего сделать, чтобы решить эту проблему.

Глава VI

Профсоюзный руководитель приклеил кусок газетной бумаги на дверь сарайчика. На нем крупными буквами с ошибками было написано объявление: «Собрание – выборы нового председателя цехового комитета – в пять часов в красном уголке. Присутствие обязательно». Многие члены бригады видели это объявление, но их это ничуть не заинтересовало. Цеховой комитет мало что значил для большинства рабочих. Он организовывал и проводил плохо посещаемые собрания, на которых выступали работники профсоюза, говорившие о программе строительства Магнитогорска, втором пятилетием плане и международном положении. А еще, когда рабочие болели или получали травму, они относили бюллетени к председателю, чтобы он поставил на них свою подпись. Этим все и ограничивалось. Администрация значила для рабочих гораздо больше. Она нанимала на работу и увольняла, давала рабочим указания, распоряжения и приказы, платила им деньги. Партия тоже имела большое значение. Через партийную организацию можно было добиться комнаты, получить новую работу, подать жалобу или внести какие-либо предложения, имея некоторую уверенность, что на них обратят внимание и рассмотрят. А цеховой комитет не мог сделать ничего подобного, и выборы нового председателя не вызвали интереса у большинства монтажников и сварщиков, видевших это объявление. Таким образом, в пять часов в красном уголке стояли только прежний председатель, которого переводили на другую работу, и два члена цехового комитета; они курили, посматривая на дверь. Вошел один рабочий, за ним еще двое, наконец собрались пять человек, но больше никто не появился.

– Черт возьми, – сказал прежний председатель, нервный, прилизанный человек средних лет в дорогой черной котиковой шапке. – Я развесил это объявление повсюду. Не знаю, почему пришло так мало людей.

Высокий парень со шрамом на губе, стоявший неподалеку, пожал плечами. Это и был человек, присланный районным комитетом профсоюза на место старого председателя цехового комитета профсоюза строителей доменных печей. Да, такое начало не предвещает ничего хорошего, если на выборы приходит только пятеро. По этому поводу он заметил, обращаясь к своему коллеге, на смену которому прибыл:

– Кажется, Вы чертовски много занимались здесь общественной работой. Что же нам теперь делать? Я не могу быть избран на должность председателя организации из восьмисот рабочих собранием, на котором присутствует только пятеро. А Вам завтра надо переходить на новое место работы.

Новый председатель был огорчен этой формальной дилеммой. Однако другие отнюдь не были расстроены.

– Ерунда, – сказал один из членов цехового комитета. – Не расстраивайтесь. В конце концов эти выборы – простая формальность. Мы изберем Вас на следующем собрании, а тем временем Вы можете спокойно приступить к работе. Хотя, конечно, плохо, что мы не смогли собрать больше народа.

Причины, по которым рабочие не явились на собрание, были достаточно очевидны каждому, кто захотел бы в них разобраться. Во-первых, цеховой комитет был практически «мертвой» организацией, он почти не работал. Он не делал ничего, чтобы помочь рабочим защищаться от бюрократов и пылающих чрезмерным рвением чиновников и обеспечить выполнение законов о труде. Например, большинство квалифицированных сварщиков регулярно отрабатывали ежедневно по две смены, потому что сварщиков не хватало, а работу необходимо было выполнять. Это явно противоречило закону, но цеховой комитет совсем этим не занимался. Как могли они выступить против Шевченко и помешать ходу строительства, снимая сварщиков с рабочих мест и освобождая их от сверхурочной работы? Так было повсюду. Что же касалось самих выборов, то здесь дела также обстояли неважно. Теоретически предполагалось, что председателем цехового комитета должен быть один из рабочих этого цеха, которого выбирали бы его товарищи как самого способного и опытного, чтобы представлять интересы рабочих. На самом деле уже стало традицией, что районный комитет профсоюзов направляет человека, профессионального профсоюзного работника, специально обученного, чтобы представлять интересы рабочих; его вступление в должность обычно регистрировалось на «выборах». Практически выборы не имели никакого значения, так как был всего лишь один кандидат, и его присылали вышестоящие органы. Любая открытая критика рабочими такого положения вещей не дала бы никаких результатов.

Авторитет профессиональных союзов был низким. Позднее, в 1934–1935 годах, профсоюзы реорганизовали свою работу, вновь завоевали уважение и встретили поддержку со стороны некоторой части рабочих. Профсоюзы добились этого, строя дома отдыха, настаивая на соблюдении трудового законодательства даже в тех случаях, когда дело от этого временно могло пострадать; они распределяли билеты в театры, организовывали различные курсы и школы и посылали рабочих вместе с их женами и детьми в санатории.

Глава VII

Я ушел с собрания вместе с Поповым и другими сварщиками и направился в сторону дома.

– Ты сегодня сколько времени работал сверхурочно?

– Три часа, – ответил Попов. – Александр остался еще на одну смену. А я вчера отработал две смены и не получил хлеба. Сегодня я отказался.

Мы перешагивали через канавы, железнодорожные Рельсы и скатывались вниз по уступам. Было уже почти совсем темно и очень холодно. Нам надо было пройти около полумили, чтобы добраться до окраины города. Попов оглянулся на сварщика, шедшего позади него.

– Эй, да у тебя нос совсем белый! – крикнул он.

Сварщик выругался, снял рукавицу и, набрав пригоршню снега, начал энергично тереть свой нос. Остальные засмеялись.

– У Саши с носом всегда плохо – с тех пор, как он служил в армии на севере и там его наполовину отморозил, – сказал мне кто-то.

Уходя со строительной площадки, мы все собрали немного дров. Мы всегда по мере возможности подбирали остатки – кусочки дерева, которые для работы все равно не годились, но когда мы не могли найти остатков, то кололи планки, обшивные доски и шпалы – в общем все, что попадалось под руку. Чтобы в бараках было тепло, нам надо было топить, а у снабженческой организации не хватало угля.

Прежде чем выйти с территории предприятия, мы должны были миновать охранника, в чью обязанность входило следить за тем, чтобы не разворовывали стройматериалы. Это был старый партизан; он был вооружен винтовкой и мог выстрелить, поэтому нам приходилось идти окольным путем. По новому закону расхищение социалистической собственности считалось тяжким преступлением, за которое полагалась смертная казнь, и, хотя все уносили домой стройматериалы, могло случиться, что кому-то бы не повезло и он стал бы печальным примером. Мы видели силуэт старого охранника с винтовкой в огромном овчинном тулупе на фоне неба, но он нас не заметил.

Выйдя с территории завода, группа рабочих разделилась. У Гриши было с собой ведро. Он собрал у всех карточки на молоко и отправился за ним на молочную кухню. Каждому сварщику по закону ежедневно полагалось по пол-литра (пинте) молока. Шансы, что там будет молоко и ему удастся его получить, были невелики. Зимой снабжение молоком ухудшалось. Молоко привозили в замороженном виде кусками в мешках из соседнего совхоза. Однако попытаться получить его все же стоило. Поэтому каждый день сварщики кого-нибудь туда посылали, и иногда – один или два раза в неделю – посыльный возвращался домой с ведром, наполовину наполненным молоком. Два сварщика взяли у всех собранные дрова и отправились к баракам, в то время как остальные пошли в магазин купить хлеба и еще что-нибудь, что можно было там достать.

Кооператив строителей доменных печей находился в большом одноэтажном здании, почти не отапливаемом

очень грязном. Когда мы подошли к нему, то увидели, что там полным-полно рабочих и снаружи, от двери магазина выстроилась очередь.

– Странно, – сказал Попов, – Наверное, там продают что-нибудь особенное.

Мы подошли поближе и задали традиционный русский вопрос: «Что дают?»

– Только хлеб, – ответил один из рабочих, стоявших в очереди. – Утром хлеба не было. Его привезли только полчаса назад.

Мы встали в очередь. Она двигалась очень медленно. Прошло десять минут, прежде чем мы добрались до двери магазина, и еще двадцать минут, пока мы подошли прилавку. На полках позади прилавка не было абсолютно ничего, кроме четырех коробок с искусственным кофе и целой выставки духов. Продавали и покупали I только черный хлеб. Продавщица большим мясницким ножом резала свежие буханки, от которых шел пар. Ей редко приходилось дважды взвешивать один и тот же кусок. Служащий магазина, повязанный грязным белым фартуком поверх овчинного тулупа, отрывал талоны с номерами от хлебных карточек рабочих по мере того, как их ему подавали. Вторая девушка-продавщица принимала деньги – тридцать пять копеек за килограмм (около пятнадцати копеек за фунт). Как раз в тот момент, когда Попов подошел к прилавку, высокий, похожий на монгола парень, растолкав всех плечами, попытался взять хлеб без очереди. Разразилась целая буря недовольства.