– Когда-то в полиции было полным-полно таких, как мы, – прибавил Гурни. И, как оказалось, попал в самую точку.
– Таких, как мы? Глубокая древность, старина! Глубокая, чтоб тебя, древность!
– Знаю, знаю, – сочувственно покивал Гурни. – Лучшие времена были – куда как лучшие, на мой взгляд. Тебя когда выставили?
– А ты как думаешь?
– Ну скажи.
– Да вот как они там ударились во всю эту политкорректность и расовое разнообразие. Политкорректность! Нет, ну ты слыхал? Никаких повышений, если ты не лесбиянка из Нигерии, причем еще навахо по бабушке. А башковитые белые парни пускай катят ко всем чертям. До чего страну довели! Позорище, твою мать, сплошное позорище. Недоразумение какое-то. Америка. Вот раньше это слово что-то значило. Гордость. Сила. А теперь что?
Гурни печально покачал головой.
– Уж только не то, что прежде.
– А я вот тебе скажу, что. Позитивная, твою мать, дискриминация. Вот что. И все это дерьмо на пособиях. Марихуанщики, амфетаминщики, кокаинщики. А знаешь, почему? Я тебе скажу! Позитивная, твою мать, дискриминация!
Гурни хмыкнул, надеясь, что это сойдет за хмурое согласие.
– Сдается мне, кое-кто в этом здании – часть все той же проблемы.
– Не ошибаешься.
– Адская у тебя тут работенка, мистер… прости, не знаю, как по имени.
– Макграт. Фрэнк Макграт.
Гурни шагнул вперед, протягивая руку.
– Приятно познакомиться, Фрэнк. Ты в каком участке служил?
– «Форт Апачи». Там еще кино снимали.
– Тот еще райончик.
– Сплошной дурдом. Никто б и не поверил, какой. Но это все фигня по сравнению с чертовым расовым разнообразием. «Форт Апачи» я еще мог перенести. Помнится, в восьмидесятых у нас два месяца кряду было по убийству в день. А один раз – аж пять за день. Дурдом. Мы против них. Но как началось это разнообразие, никаких нас уже не осталось. Отдел превратился в помойку. Понимаешь, о чем я?
– Еще бы, Фрэнк. Прекрасно понимаю.
– Стыдобища.
Гурни осмотрел крошечную лестничную площадку, на которой они стояли.
– А тут тебе что делать полагается?
– Делать? Ничего! Ничегошеньки! Ну не позорище?
Этажом выше отворилась дверь. Музыка загремела втрое громче. Дверь хлопнула, музыка снова стала тише.
– Черт, Фрэнк, как ты это выдерживаешь?
Тот пожал плечами.
– Платят прилично. Расписание под меня скроено. Никакая лесбийская сучка через плечо не заглядывает.
– А на работе заглядывала?
– Ага. Капитан Ковырялка.
Гурни выдавил из себя громкий смех.
– На Йону-то работать получше будет.
– Совсем другое дело. – Охранник чуть помолчал. – Ты говорил, хочешь квартиру осмотреть. А собственно…
У Гурни зазвонил телефон. Охранник оборвал фразу на полуслове.
Гурни посмотрел на экранчик. Полетта Парли. Они обменялись номерами, но он не ждал, что она позвонит так скоро.
– Прости, Фрэнк, надо ответить. Одну минутку. – Он нажал кнопку. – Гурни слушает.
В голосе Полетты звучала тревога.
– Надо было мне сразу вас спросить, но я так разозлилась от всех этих разговоров про Карла, что напрочь выскользнуло из головы. Я хотела узнать, можно ли мне об этом рассказывать?
– О чем рассказывать?
– О вашем расследовании, о том, что вы хотите взглянуть на дело «свежим взглядом». Это тайна? Могу я обсуждать это с Йоной?
Гурни осознал: что бы он сейчас ни сказал, нужно учитывать, что это услышит не только Полетта, но и Фрэнк. При таком раскладе выбирать слова, конечно, труднее, но зато и возможности новые открываются.
– Скажем так. Осторожность никогда не повредит. А в расследовании убийства может и жизнь спасти.
– Что вы хотите сказать?
– Если это не Кэй, значит, кто-то еще. Возможно даже, кто-то, кого вы знаете. И если вы никому ничего не скажете, то избежите риска сказать не то и не тому.
– Вы меня пугаете.
– К тому и стремлюсь.
Она замялась.
– Хорошо. Я поняла. Никому ни слова. Спасибо.
Она повесила трубку.
Гурни продолжал говорить, как будто Полетта все еще оставалась на связи.