Тринадцать этажей

– Я хочу сказать, ты живешь этажом ниже Тобиаса Фелла. Может, лучше у него спросить?

– Что ты хотел сказать?

– Ничего.

В голосе шурина прозвучала какая-то странная нотка, легкая дрожь, предупредившая Жезуша о том, что он о чем-то умалчивает.

– Антониу, я должен знать. Это крайне важно.

– Послушай, наверное, ты слишком долго прожил за границей. Его архивы уничтожены.

Все встало на свои места. Крупный скотовод уничтожил все свои архивы – это могло означать только одно: нелегальный захват земли. Сожженные деревни. Убийства. После долгого молчания Антониу заговорил снова:

– Но я тебе ничего не говорил, понятно?

– И все-таки это какая-то бессмыслица. Эта картина – она совсем не похожа на другие работы местных художников, которые я видел.

– Ну тогда не знаю. По крайней мере, полной уверенности у меня нет. Я знаю, что некоторые предметы, выставленные на аукционе, были отняты у… э… перемещенных лиц. – Очевидно, Антониу было неуютно от того, какой оборот принял разговор. – Кажется, его жена говорила что-то о том, что картины написал один из работников. Возможно, так оно и есть.

– Говоря о «работниках», что ты имел в виду? – спросил Жезуш, хотя ответ, похоже, уже был ему известен. – Пастух? Управляющий? Финансовый директор? Кто?

– …Нет. Совсем другое.

Ага. Значит, grileiro. Один из наемников, к чьим услугам прибегают крупные корпорации, когда им нужно освободить землю, на которой они собираются заниматься сельским хозяйством, строиться или добывать сырье. Никакого надзора, никаких законов, просто люди, готовые взять в руки оружие и изгнать из джунглей коренные народы любыми средствами. Такие редко, удалившись на покой, начинают рисовать шедевры.

– Фелл… – Жезуш тщательно подобрал следующие слова. – Фелл знал о них? О расчистках?

– А я откуда знаю? – Антониу не скрывал своего стремления двигаться дальше. – Эти богатые козлы – кто может сказать, что им известно и что неизвестно. Но делалось все от его имени.

Жезуш затруднился бы выразить словами свои чувства. Определенно, за многими величайшими произведениями искусства тянулся кровавый след, но быть так близко к нему… несомненно, это вызывало дрожь, и неприятную.

– Мне нужно, чтобы ты его нашел – человека, который это нарисовал. Я должен поговорить с ним. – Жезуш уловил в своем голосе отчаяние, но решил не обращать на него внимания.

– Боюсь, это невозможно, – тихо промолвил Антониу. – Он умер. С год назад, если верить сыну владельца.

Жезуш не хотел задавать следующий вопрос, но все же выложил его:

– Как он умер?

– Пожар в доме. Случайное возгорание, но дома? работников строятся без соблюдения каких-либо норм. Он погиб при пожаре.

Наступившая тишина была осязаемой на ощупь. Жезуш ощутил холодную дрожь, вспомнив свой сон.

* * *

Стук.

Было темно. Буквально кромешная темнота.

Тук-тук.

Он заснул? Нет, не заснул… Он просто…

Тук-тук-тук.

Порывисто вскочив, Жезуш опрокинул кресло на мягкий ковер кабинета. Пошарив в углу, он нашел выключатель торшера и залил комнату теплым светом. Этого просто не может быть; сейчас ведь утро. Сейчас еще утро, иного быть не может. Жезуш закончил разговор по телефону, заварил чай и начал набирать текст на компьютере. Но на улице было уже темно, и сквозь тонкую пелену дождя смутно проглядывал свет в окнах соседних домов. Чайник совершенно остыл, экран компьютера был чистый. Жезуш взглянул на часы. Десять вечера.

Он отошел от картины. «Держи себя в руках!» Картина хорошая, да, захватывающая, конечно. И она явно просачивалась в его сны последние несколько ночей, но это же нелепо. Жезуш поправил галстук – сегодня завязанный не таким изысканным узлом Бальтус – и твердо и решительно прошел к двери кабинета, мимо полотна, которое продержало его в оцепенении на протяжении почти тринадцати часов. Как только Жезуш оказался в коридоре, у него внутри что-то щелкнуло, и он поспешно захлопнул за собой дверь, внезапно задыхаясь. Он остро прочувствовал то, как сильно проголодался, как у него пересохло в горле.

Взяв стакан, Жезуш налил воды и выпил ее так быстро, что у него возмутился желудок. Снова наполнив стакан, он выпил уже медленнее, после чего опустился в ближайшее кресло, пытаясь разобраться в бешено мечущихся мыслях.

Что с ним случилось? В прошлом его уже очаровывали другие картины. Это совершенно естественно. Он часами смотрел на них, стоя так близко, что можно было прикоснуться рукой. Но ни одна из них не овладевала вот так его рассудком – только не из противоположного угла комнаты и не на такой длительный промежуток времени. Казалось, картина прибрала к своим рукам весь кабинет до такой степени, что Жезуш с трудом вспоминал, какие еще предметы хранятся там. Что ей нужно?

Жезуш строго одернул себя. Это какой-то абсурд. Многие клиенты рассказывали ему о своих суевериях, о странных взглядах на искусство и его истоки. Разумеется, он кивал, однако мысленно презрительно отмахивался от подобной чепухи. И эта его нынешняя одержимость – она лишь следствие того, кто он есть. У него слишком сильное чутье на искусство, и он ничего не может с этим поделать.

Но даже сейчас, думая о картине, Жезуш не мог не представлять ее линии, краски, то, как он отчаянно всматривался в скрытое за ними лицо, хотя образ этот, по мере того как он его изучал, становился все более неуловимым. Эта женщина всегда плакала?

Полотно таило в себе угрозу, это Жезуш сознавал, даже если все дело было в его одержимости. Возможно, будет лучше уничтожить картину. Но в то же время она была самым прекрасным творением из всего того, что ему когда-либо принадлежало, возможно, из всего того, что когда-либо принадлежало кому бы то ни было. Нужно просто заниматься работой в гостиной или спальне, а когда появится свободное время, можно будет заглянуть в кабинет и раствориться в причудливых линиях картины. На самом деле кабинет всегда был излишеством. И вот теперь он принадлежал картине. Она захватила кабинет, но там она и останется. Взаперти.

Жезуш снова покачал головой, поражаясь этим нелепым мыслям. Сегодня у него выдался странный день, и это вывело его из себя. Не говоря уж о том, что он просто умирает от голода. С трудом поднявшись на ноги, Жезуш позвонил консьержу, чтобы ему вызвали такси. Было уже поздно, однако благодаря своему имени он смог заказать свободный столик. Ноги его были ватными, и ему пришлось опираться на трость с такой силой, что в какой-то момент он испугался, как бы она не сломалась. Тем не менее Жезуш спустился в фойе, изо всех сил стараясь думать о ждущем впереди ужине, а не о том, что осталось позади.

* * *

Жезуш вернулся домой поздно. Он засиделся за кофе и ушел только тогда, когда метрдотель вежливо намекнул, что ресторан скоро закрывается. Приближаясь к входу, Жезуш едва передвигал ноги, тяжело опираясь на трость. Он не знал, что внушает ему больший ужас: искренняя вера в то, что картина как-то на него повлияла, или то, что какая-то его частица жаждала снова увидеть ее, потеряться в ее линиях. Жезуш презрительно скривил губы, отмахиваясь от таких мыслей. Чтобы он, Жезуш Кандиду, испугался какой-то там мазни! Сама мысль была смешной, абсурдной! Однако правда оставалась правдой. Он боялся того, что с ним делала картина, боялся своих сновидений, боялся скрывающейся на ней женщины. Жезуш собрал все свои силы, чтобы распрямить плечи и уверенной походкой войти в стеклянные двери Баньян-Корта.

У него мелькнула было мысль обратиться к консьержу, попросить его подняться вместе с ним к нему домой, чтобы снять картину и убрать ее туда, откуда ее можно будет отправить на хранение. Но за стойкой сидел лентяй, которого Жезуш терпеть не мог, и в настоящий момент он был поглощен спором с сердитым парнем в ярко-синей бейсболке. Постаравшись изо всех сил не обращать на них внимания, Жезуш по самой кромке обогнул спорящих, старающихся перекричать друг друга, и нырнул в лифт.

Только когда кабина пришла в движение, Жезуш обнаружил, что он в ней не один. Он был уверен, что никогда прежде не видел стоящего рядом с ним человека, хотя выглядел тот вполне реально. Это был мужчина, моложе Жезуша лет на десять, в костюме, который когда-то давно был сшит на заказ. Волосы у него были немытые, костюм протерся до дыр на локтях и коленях, а изящная ткань в мелкий рубчик покрылась темными пятнами. Под ногтями у незнакомца чернела грязь, словно он ползал на четвереньках по земле, а исходящий от него затхлый, терпкий запах вызвал бурный протест со стороны деликатного желудка Жезуша. Это жилец из другого крыла? Ему здесь не место, как только консьерж пропустил его? Но нет, костюм, несмотря на свое ужасное состояние, говорил о деньгах. Поймав на себе пристальный взгляд Жезуша, мужчина устало улыбнулся.

– Ну, как вам здесь? – спросил он.

Жезуш недоуменно склонил голову набок.

– Как вам жить здесь? – продолжал незнакомец. – Ваши ожидания сбылись?

– Да, – ответил Жезуш, стремясь поскорее закончить разговор. – Сбылись.

Неизвестный придвинулся к нему, и Жезушу потребовалась вся его выдержка, чтобы не поморщиться от его запаха. Мужчина перешел на заговорщический тон:

– Вы не видели ничего… странного? С тех пор, как поселились здесь?

– Нет, – ответил Жезуш.

Двери кабины открылись на пятом этаже, и мужчина в заляпанном костюме вышел, смотря себе под ноги. Жезуш выдохнул. Ну как такой человек может жить в этом здании? Определенно, у него произошла какая-то трагедия, и Жезуш мог бы проникнуться к нему сочувствием, но появляться на людях в таком виде… Его взгляд скользнул к зеркалу во всю стену кабины. Стоящий перед ним мужчина определенно был измучен, он опирался на трость, не предназначенную выдерживать такой вес. Узел галстука сбился набок, на манишке белой сорочки было отчетливо видно пятно от кофе, руки заметно тряслись. Кто он такой, этот человек в зеркале? Все последние дни Жезуш избегал своих знакомых, но если бы они увидели его сейчас, то посмеялись бы над ним, в этом он был уверен. Жезуш Кандиду превратился в сломленного, затравленного человека, боящегося своих собственных вещей и дурных снов.

Нет. Он этого не допустит. Его жизнь – самое значительное произведение искусства из того, что у него есть. Жезуш решительно настроился не быть заложником собственной паранойи и всего того, что пыталось завладеть его домом. Но когда он отпирал входную дверь, рука у него все-таки слегка дрожала. Дверь открылась без происшествий, и Жезуш уверенной походкой, насколько это было в его силах, прошел в спальню. Дверь в кабинет оставалась закрытой, и когда Жезуш наконец упал в постель, впервые за несколько дней ему ничего не приснилось.

* * *