Братья по оружию или Возвращение из крестовых походов

– Негодник! – вскричал Филипп. – Счастье твое, что тебя не слышит король: он приказал бы отрезать тебе уши. А где сир де Кюсси?

– Этот сидит под дубом в доброй миле отсюда и сочиняет баллады, восхваляющие мудрость старика Джулиана и прелести его дочери. Ха-ха-ха! Вы понимаете?

– Нет, ничего не понял. Что ты хочешь сказать?

– Неужели? Вы так и не догадались, что мой господин, я и пятеро пажей и оруженосцев, отправившись провожать старого сира Джулиана из Вик-ле-Конта в Санлис, заблудились в этом лесу, и что хозяин послал меня отыскать дорогу? Ха-ха-ха! Такая прелестная история! Сир де Кюсси непременно положит ее на стихи и станет распевать, аккомпанируя на старой расстроенной арфе. И услышав, как он клянется ради прекрасных глаз Изидоры изменить своему королю, все разрыдаются. Ха-ха-ха!

И, подперев щеку рукой, шут начал гримасничать и кричать разными голосами.

Филипп просил, приказывал, умолял, чтобы он замолчал, но шут лишь пронзительно хохотал в ответ. Наконец, растянувшись на лошади, Галон-простак поскакал прочь, трубя в рог изо всей силы, чтобы не слышать криков рассерженного монарха.

Филипп продолжал свой путь в Венсен и, – странная человеческая природа! – хотя он и понимал, что столкнулся с безумцем, к тому же злым, он не мог позабыть о том, что сказал Галон. «Волочиться за королевой…» и «клялся предать короля…» – эти слова не давали ему покоя. «Но это же просто дурак, шут, – успокаивал сам себя король, – и все его речи не стоят того, чтобы я о них думал».

Но Филипп не мог не думать о них.

ГЛАВА VIII

Гюи де Кюсси и граф Овернский ехали узкими улицами Парижа, направляясь к полям Шампаньским, где должен был быть турнир. Они двигались друг за другом – теснота переулков не позволяла им ехать рядом – и не могли перемолвиться даже словом, поскольку их разговор все равно заглушили бы выкрики торговцев, приглашавших что-нибудь купить.

Улучив момент, де Кюсси поравнялся со своим товарищем и, обращаясь к нему, сказал:

– Мне показалось, что король принял нас несколько холодно.

– Вряд ли король ненавидит меня больше, чем я его, – отвечал на это Тибольд.

– Но, – удивился рыцарь, – именно ты убедил своего отца отклонить предложения, сделанные сиром Джулианом от имени графа Фландрского.

– Да, потому что ценю его как монарха, что не мешает мне, впрочем, не уважать его как человека.

– Граф Овернский! – раздался тут голос сзади. – Не забывайте: кто слишком высоко летает, тому больнее падать. Как-то наш славный де Кюсси убил своего сокола, напавшего на орла, поскольку именно орел – царь птиц.

Краска залила лицо Тибольда. Он оглянулся назад, но никого не увидел, кроме старого пирожника и женщины, торговавшей голубями. Голос показался ему знакомым, и он подумал было, что это Галон, но де Кюсси уверял, что тот отправился на турнир. И в самом деле, невдалеке от места состязаний они повстречали Галона, шутками и кривлянием забавлявшего толпу.

Увидев своего господина и зная, что тот не любит, когда он кривляется, Галон покинул площадь и опрометью бросился домой, чтобы оказаться там гораздо раньше своего хозяина.

Задолго до назначенного часа трибуны были полны. Все в нетерпении ждали прибытия монарха, и взгляды людей были обращены в ту сторону, откуда он должен был появиться. Наконец трубы возвестили о его приближении. Впереди шли герольды – по двое в ряд, за ними на прекрасной лошади ехал Монжу. На нем была короткая туника без рукавов, распахнутая спереди и открывавшая взору бархатное фиолетовое платье, шитое золотыми лилиями. Голову его венчала корона, а в руках он сжимал некое подобие скипетра. Его манера держаться в седле была поистине царской. Народ приветствовал своего любимца криками: «да здравствует Монжу Сент-Дени!» и «да благословит Небо сира Франциска де Русси!». Дальше следовал отряд телохранителей, в позолоченных шлемах и с длинными луками; в руках у каждого была тяжелая палица, прислоненная к плечу. Наконец явился и сам Филипп. Он ехал на вороном жеребце, поступь которого была так величава, словно конь понимал, какую важную особу он на себе несет.

За королем, в окружении прелестных дам и юных баронов, на белой как снег лошади следовала его любезная Агнесса Мераннийская. С удивительной ловкостью она управляла горячей лошадью, грациозные движения которой лишь увеличивали красоту королевы. Монарха и его супругу сопровождала бесчисленная свита роскошно разодетых, как это и подобает на турнирах, дам и баронов. Они вступили на поле сражения с южной стороны, и король, подъехав к царской ложе, великолепно украшенной, помог Агнессе сойти с лошади и усадил ее в ложе.

Трубы возвестили начало турнира, и рыцари, проезжая мимо короля и королевы, приветствовали их, опуская копья. Время от времени Агнесса спрашивала имена рыцарей, ей незнакомых, либо тех, чьи лица были скрыты забралом.

– Кто этот рыцарь, Филипп, – спрашивала она, – тот, у которого дракон на шлеме и красный шарф? Ах, как он ловко сидит на лошади!

– Это Карл де Турнон, благородный рыцарь, прозванный Красным Графом. А вот и Вильгельм де Макон, – добавил король с лукавой улыбкой. – Как всегда, с розою на щите – все из любви к тебе.

– Глупец! – сказала Агнесса. – Лучше бы он объяснялся той, на чью любовь мог бы надеяться. А кто это следом за ним едет с зеленым щитом?

– О, это славный и храбрейший рыцарь де Кюсси, а с ним – Тибольд Овернский, тоже не менее знаменитый.

И сказав это, король внимательно посмотрел на свою супругу.

– Граф Тибольд Овернский? – повторила она с чистой улыбкой и без малейшего замешательства. – О! Я прекрасно знаю его. Отправляясь в Святую землю, он несколько месяцев жил при дворе моего отца. Он первый, от кого я услышала похвалу моему Филиппу, когда еще и не надеялась стать его супругой. Мне было тогда только пятнадцать лет, но я не забыла этой похвалы. Ах, он был искренним другом моего любимого брата, умершего в Палестине.

– Шут солгал! – подумал Филипп. – Ее глаза, ее голос и сердце – сама чистота, сама откровенность. Да, безумец солгал, и это стало причиной, что я так холодно принял благородного рыцаря и могущественного барона.

И чтобы загладить свою вину перед ним, король приветствовал рыцаря благосклонным кивком головы и наградил его дружелюбным взглядом.

– Возможно ли! – вскричала Агнесса. – Я его не узнала – так он переменился. Когда-то, в Штирии, его лицо дышало свежестью и здоровьем, а теперь он как будто бы болен. Какая ужасная, должно быть, эта Святая земля! Поклянись мне всеми Святыми не ездить туда никогда.

– Клянусь, Агнесса, клянусь! Достаточно и одного раза в жизни побывать там.

Только когда все рыцари проехали с приветствием мимо короля, тогда и начался турнир.

Гюи де Кюсси и граф Овернский побеждали всех, и многие дамы уже сожалели, что ни один из братьев по оружию не был украшен их цветом. И каждая из красавиц какой-нибудь женской хитростью старалась привлечь к себе внимание доблестных рыцарей, втайне надеясь, что в следующий раз один из них украсит свой шлем ее сувениром.

До окончании турнира барьер, отделяющий царскую ложу от трибун, был снят, и священник с крестом в руках, а также кардинал и свита монахов приблизились к государю. Став напротив короля, кардинал торжественно начал:

– Филипп, король Французский! Мне, кардиналу Святой Марии, поручено от имени Его Святейшества Папы Иннокентия .сказать вам…

– Остановитесь, кардинал! – вскричал король. – Мы можем объясниться у меня в кабинете. Я не привык принимать послов на поле брани.

– Но, государь, – отвечал легат, – повелением высшей власти я призван выразить вам публичное порицание. Знайте, что святая церковь с неодобрением смотрит на то, как король Французский, забыв о благочестии, оставляет свою законную супругу, Ингельборгу Датскую…

– Этот человек сведет меня с ума! – воскликнул король. – Неужели никто не заставит его замолчать?

Многие рыцари стали между легатом и королем. Но кардинал сделал им знак удалиться, зная, что суеверное почтение к его сану не позволит им применить против него силу. Они расступились, и кардинал продолжал:

– Зная также, что под предлогом беззаконного развода, произведенного вашими слабовольными епископами, вы приняли на свое ложе женщину, которая не является да и не может являться вашей законной женой…

Выкрики возмущения, вырвавшиеся из уст придворных дам, прервали прелата. Глаза всех были устремлены на королеву.

Сначала Агнесса лишь удивилась, глядя на человека, осмелившегося противиться воле того, кому все повиновались беспрекословно, но мало-помалу смысл сказанного дошел до нее, и она похолодела от ужаса: губы ее задрожали, щеки побледнели, а при последних словах прелата, ранивших ее, казалось, в самое сердце, она упала в бесчувствии на руки дам, ее окружавших.

– Клянусь небом, старик! – воскликнул Филипп разгневанно, – несмотря на твою седину, я убью тебя собственными руками! Уведите его!.. Заткните ему рот, чтобы он не произнес больше ни слова!.. Сюда, мои верные стражи, ко мне! Выведите его отсюда. Агнесса! – вскричал он, обращаясь к королеве, – не бойся: ничтожные слова выжившего из ума старика не смогут убить мою любовь и нежность, которую я к тебе питаю.

Между тем телохранители, вывели прелата и его свиту. Дамы, окружив королеву, старались привести ее в чувство. Все рыцари, все бароны стали на сторону Агнессы Мераннийской. Перебивая друг друга, они кричали, что признают ее своей повелительницей, королевою всех королев, красотою своей затмившей всех дам.

Филипп-Август радостно взирал на энтузиазм своих подданных. Сжимая в своей руке нежные пальцы Агнессы, другой рукой он указал на ее безжизненное лицо и вскричал громким голосом, чтобы все, находившиеся на поле сражения, могли его слышать:

– Рыцари и бароны французские! Должен ли я отказаться от своего счастья в угоду капризам гордого папы Иннокентия? Нет, я не боюсь папского гнева и не оставлю любимой мною супруги. Вы, храбрые рыцари, вы одни можете меня судить. Клянусь Небом, вы единственные мои судьи!

– Да здравствует король! Да здравствует король! – кричали бароны, как будто становясь под королевское знамя во время сражения.

Филипп объявил закрытие турнира и уверил своих подданных, что как только Агнесса будет в состоянии, она возблагодарит их преданность. Потом он пригласил всех на пир, который устраивал в четыре часа, а также сообщил, что для опоздавших будет приготовлен отдельный стол в Луврской башне.

Агнесса так и не пришла и сознание, и было решено отнести ее во дворец на носилках. В скорбном молчании ее сопровождала та же свита, которая окружала ее по дороге на турнир.

Едва печальная процессии исчезла из виду, де Кюсси приказал герольдам трубить и вызвать на бой с ним тех, кто скажет хоть слово против Агнессы. Однако и после третьего вызова никто не явился сразиться с ним, и все, покинув ристалище, отправились во дворец. Пир уже начался, и каждый под действием возлияний с жаром отстаивал права королевы, хотя ее тут и не было. Слушая эти хмельные речи, Филипп еще больше уверился в преданности своих баронов и возомнил себя в состоянии справиться с папским гневом. Но об одном он забыл: все обещания, вызванные Щедрою пищей и обильным питьем, недорого стоят и забываются сразу же после застолья. Однако сейчас каждый старался перекричать остальных, Доказывая свою приверженность королю и готовность тотчас же стать на его защиту. Один только Тибольд молчал. Он испросил позволения посетить королеву, чтобы воздать ей почести и сообщить новости, привезенные им из Штирии. Король согласился и пригласил его в Компьен, где должны были издаваться очередные указы относительно связей между Францией и новой Константинопольской колонией. Приняв приглашение, Оверн поблагодарил короля и вместе с де Кюсси покинул дворец.