– Правда, дело трудное, но не совсем безнадежное, – возразил Пьер. – Если позволите, я возьму это на себя. Я выдам себя за рабочего без работы, – их теперь много, – вон там вход для прислуги, я буду наблюдать за каждой выходящей оттуда женщиной.
Со следующего утра Пьер занял позицию около ворот. Первые три дня прошли безуспешно, но на четвертый день он вернулся с сияющим лицом.
– Хорошие вести, сударь, – сказал он. – Граф жив, я нашел его.
Филипп вскочил и схватил своего слугу за руку.
– Слава богу! А я перестал уже надеяться. Как же ты его нашел?
– Да так, как и ожидал, сударь. Три дня следил я за всеми выходившими и входившими туда женщинами, но все они казались мне не стоящими внимания: одни хлопотали о нарядах, другие бегали по лавкам, третьи шли на свидания с кавалерами. Но сегодня после обеда вышла молодая женщина с бледным лицом. Она перешла через улицу и тревожно озиралась, как бы опасаясь, не следит ли за ней кто-нибудь. «Вот ее-то мне и нужно», – подумал я и пошел за ней. Скоро она повернула в переулок, раза два остановилась, заглянула в окна двух-трех лавок и нерешительно пошла дальше. Я, конечно, заметил эти лавки и нисколько не был удивлен, убедившись, что каждый раз она останавливалась перед аптекарскими лавками. Наконец, осмотревшись боязливо, она вошла в такую лавку. Я тоже вошел вслед за ней. Увидев меня, она вздрогнула. Я попросил дать мне мази для ран, и продавец дал мне из банки, которую он только что поставил на прилавок.
Заплатив деньги, я ушел, а через несколько минут и она вышла. Она шла не торопясь, как бы прогуливаясь, и по временам озиралась украдкой. Очевидно, она получила то, что ей было нужно, и не хотела привлекать к себе внимание скорым возвращением во дворец. Я догнал ее в безлюдном месте. «Сударыня, – сказал я, снимая шляпу, – я друг того господина, для которого вы купили мазь и другие снадобья». Она побледнела как полотно, но решительно ответила: «Я не понимаю, о чем вы говорите, сударь; если вы будете приставать к скромной женщине, я позову полицию». – «Повторяю, – сказал я, – что я друг господина, для ран которого вы только что купили лекарства. Я слуга его двоюродного брата, рыцаря Флетчера, а вашего больного зовут граф Франсуа де Лаваль». Она взглянула на меня с изумлением и пробормотала: «Откуда вы это знаете?» – «Не все ли вам равно! – ответил я. – Достаточно того, что я это знаю. Мой господин и я приехали в Париж именно затем, чтобы отыскать графа и спасти его. Доверьтесь мне, только тогда мы и можем выручить его». – «А как зовут вашего господина? – спросила она, как бы все еще сомневаясь. «Филипп», – сказал я. «Слава богу! – воскликнула она, всплеснув руками. – Когда он был очень болен, то в бреду все говорил о Филиппе. Сам Бог послал вас ко мне. Мне было ужасно трудно скрывать эту тайну». – «Пойдемте куда-нибудь в глухое место, – сказал я, – здесь проходит много народу, и на нас могут обратить внимание».
Через несколько минут мы свернули в глухой переулок и она рассказала мне следующее:
«Я служу горничной во дворце, и мне поручено было убирать комнату графа де Лаваля. Раза два он видел меня и говорил со мной очень любезно, и я думала: «Какой добрый господин, и как жалко, что он еретик». Когда наступила та ужасная ночь, нас всех разбудили стоны, крики и звон мечей. Некоторые служанки в страхе побежали узнать, что такое происходит, в том числе и я. Проходя мимо комнаты графа де Лаваля, я увидела дверь отворенной и заглянула в нее. Трое убитых солдат лежали на полу, а рядом с ними граф без признаков жизни. Я бросилась к нему, подняла его голову и брызнула в лицо водой из бутылки, стоявшей на столе. Он открыл глаза и попытался было подняться. «Что случилось, сударь?» – спросила я. «Убийство гугенотов, – сказал он слабым голосом. – Разве вы не слышите набата на улице и шума во дворце? Они вернутся и доконают меня. Благодарю вас за то, что вы сделали для меня, но все это бесполезно». Я подумала с минуту и спросила его: «А можете вы идти, сударь?» – «С трудом», – ответил он. «Обопритесь на мое плечо», – сказала я и с большим трудом повела его по лестнице, по которой почти никто не ходил, на самый верх. Он несколько раз повторял: «Бесполезно, я ранен смертельно», но тем не менее продолжал идти. Я спала в маленькой комнате под крышей с двумя другими служанками, а в конце коридора находился большой чулан, заставленный старой мебелью. В этот чулан я и отвела его и нагромоздила перед ним много тяжелой мебели, на случай, если бы его стали искать. Там я сделала ему постель и перевязала, как умела, его раны. Раза два-три в день мне удавалось забегать к нему и приносить ему воду и пищу. Одно время я думала, что он умрет, потому что он целых четыре дня не узнавал меня, а в бреду все звал какого-то Филиппа на помощь. К счастью, он был так слаб, что говорил шепотом. На другой день дворец весь обыскали, но помещения прислуг осмотрели невнимательно, заметив, что мы спим по три, по четыре в комнате и что спрятать там кого-нибудь невозможно, чтобы другие не знали об этом. Заглядывали и в чулан, но я привела там все в такой беспорядок и так тесно заставила тяжелыми вещами, что обыскивавшим и в голову не пришло посмотреть дальше. Когда они искали в чулане, я находилась в своей комнате, и сердце мое замирало от страха, пока они не вышли оттуда, не найдя ничего. В последующие десять дней граф немного поправился, но все четыре раны его и до сих пор ужасны и болезненны, хотя уже начинают заживать. Он может уже немного ходить, хотя с трудом. Его легко было бы вывести из дворца в ливрее, через вход для прислуги, но для дальней дороги он еще очень слаб; раны его могут открыться, а одна из них около сердца».
Вот что рассказала мне девушка…
– Но что же нам теперь делать, Пьер? – спросил с беспокойством Филипп.
– Завтра вечером, сударь, когда стемнеет, эта женщина выйдет из дворца с господином Франсуа. У нас еще достаточно времени, чтобы найти квартиру, где можно было бы поместить его. Мы должны привести его тайно, так, чтобы никто не знал, что в квартире есть кто-нибудь, кроме нас двоих. Когда он поправится, мы достанем для него такой же костюм, как у нас, и увезем его.
Найти квартиру в две комнаты на тихой безлюдной улице не представляло затруднений. Дворцовая ливрея была куплена и передана девушке, и Филипп обратился к ней:
– Добрая девушка, не могу выразить вам словами своей благодарности. Вы рисковали своей жизнью. Ваше доброе дело не останется без награды.
– Мне не нужно никакой награды, – ответила она, – я об этом совсем не думала.
– Знаю, – ответил Филипп, – но вы должны позволить нам высказать нашу благодарность. Скажите, как вас зовут?
– Анна Риоль, сударь.
– Так вот, Анна, в этом кошельке пятьдесят крон. Это все, что я могу дать вам теперь. Но будьте уверены, что графиня де Лаваль при первой возможности пошлет вам сумму, которая будет для вас хорошим приданым, когда вы найдете себе жениха. Вы откуда родом?
– Из Пуатье, сударь. Мои родители живут на небольшой ферме, в двух милях от города.
– Ну, Анна, так лучше всего вам бросить вашу теперешнюю службу и ехать домой. Там вы скоро услышите о нас.
– Я послушаюсь вашего совета, сударь. Мне никогда не нравилась эта жизнь, а после той ужасной ночи я не могу совсем спать. Сегодня вечером я отведу графа к входной двери и, чтобы на него не обратили внимания, буду разговаривать с ним, как со старым знакомым; но выйти сегодня мне не позволят.
В назначенное время Филипп и Пьер стояли в нескольких шагах от подъезда дворцовой прислуги, и вскоре в дверях показались мужчина и девушка, весело разговаривавшая с ним; затем девушка смеясь простилась и ушла обратно во дворец, а мужчина вышел один на площадь. Он сделал несколько торопливых шагов и споткнулся, но Филипп вовремя подбежал к нему и схватил под руку.
– Ты подоспел вовремя, Филипп, – сказал Франсуа, слабо улыбнувшись. – Я слабее, чем думал, и свежий воздух слишком сильно подействовал на меня. Какая хорошая девушка! Я обязан ей жизнью. Хорошо, что ты приехал за мной, Филипп; ты всегда выручал меня из беды! Благодарю и тебя, Пьер. Но далеко ли нам идти? Предупреждаю, что у меня совсем нет сил.
Несмотря на то что Франсуа дали для подкрепления хорошего вина и вели его всю дорогу под руки, он дошел до квартиры совсем обессиленный. Раны его перевязали более искусным образом, и затем были приняты все меры к восстановлению его здоровья. Через неделю Филипп решился ехать обратно с Франсуа. Переодетые крестьянами, они вышли незаметно из ворот дома, где жили. В лесу Филипп и Пьер нашли свою одежду нетронутой, помогли Франсуа также надеть другой костюм, а затем, оставив его, пошли в гостиницу за своими лошадьми. Купив у хозяина еще одну лошадь, они вернулись к Франсуа. Сначала они ехали медленно, увеличивая постепенно переезды по мере восстановления сил молодого графа, и стали торопиться только под конец, чтобы поспеть в Ла-Рошель раньше, чем город будет осажден маршалом Бироном. Они приехали в Ла-Рошель вечером и тотчас отправились в дом Бертрама. Филипп пошел наверх, уговорив Франсуа подниматься не торопясь, чтобы успеть предупредить графиню. Графиня и Клара, обе в глубоком трауре, сидели в гостиной с дочерью Бертрама. Филипп нежно и радостно поздоровался с ними.
– Мы с Кларой не очень беспокоились о тебе, Филипп, – сказала графиня. – Нам кажется, что твоя жизнь заколдована. Успешно ли исполнил ты поручение?
– Да, тетя, так успешно, как я и не надеялся. Но я должен просить у вас прощения за то, что обманул вас.
– Обманул меня, Филипп! Как же?
– Мое поручение было только предлогом, а на самом деле мы с Пьером побывали в Париже.
Графиня вскрикнула от радости.
– В Париже! И ты говоришь, что поручение исполнил успешно… Что же ты узнал?
– Я нашел его, тетя.
– Хвала Творцу! Он милостив ко мне! – воскликнула графиня и, рыдая, бросилась на грудь Филиппу.
То были первые ее слезы после известия о Варфоломеевской ночи.
– Ободритесь, тетя, – шепнул Филипп и кивнул Кларе головой по направлению к двери.
Клара поняла его и отворила дверь. В комнату тихо вошел Франсуа.
– Мама! – произнес он через силу, и в следующую минуту графиня бросилась с криком радости в его объятия.
На следующий же день королевская армия прибыла к городу и тотчас началась осада. С маршалом Бироном прибыли герцоги Анжуйский и Алансонский; короля Наваррского и принца Конде также заставили сопровождать его. Осада шла вяло. Укрепления были сильны, и гугеноты не только отражали все приступы, но и наносили большие потери осаждавшим своими смелыми вылазками.
К удивлению осажденных, в лагерь католиков приехал граф де Лану с поручением от короля. После сдачи Монса он находился в плену у герцога Альбы и благодаря этому избежал гибели в ночь святого Варфоломея. Во Францию его отпустили под честное слово, с тем чтобы он доставил назначенный за него выкуп. Король, мучимый угрызениями совести, предложил ему ехать в Ла-Рошель и постараться прекратить военные действия; при этом он уполномочил его сделать гугенотам большие уступки и назначил его губернатором города. Де Лану волей-неволей принял это поручение, но с тем условием, чтобы его не обязывали убеждать гугенотов к сдаче города, пока им не будут даны верные гарантии мира и безопасности, которые они признают достаточными.
Действия де Лану приняли в Ла-Рошели как измену делу гугенотов, и ему не дозволили даже войти в город. После некоторых переговоров власти Ла-Рошели согласились на свидание с ним вне города, но оно не привело ни к чему. Однако переговоры возобновились через несколько дней. Граф говорил, что у гугенотов нет надежды одолеть силы целой Франции и что лучше самим согласиться на мир, чем быть к нему принужденным; но горожане не считали возможным удовольствоваться только теми гарантиями, на которые граф имел полномочия от короля. Убедившись, что де Лану по-прежнему верен их делу, граждане приняли его как королевского губернатора Ла-Рошели с условием, чтобы с ним не входили королевские войска.
Но и после этого переговоры не привели к желательному концу, осада возобновилась, но теперь во главе защитников стал опытный вождь де Лану.
Многие в католической армии сражались только по чувству долга и были глубоко возмущены событиями Варфоломеевской ночи. И когда Морвель, убийца де Муи, покушавшийся также на убийство адмирала, приехал в лагерь с герцогом Анжуйским, то с ним никто не хотел ни говорить, ни даже идти или стоять рядом, так что герцог вынужден был дать ему назначение в отдаленное приморское укрепление. Поэтому хотя битвы между осажденными и осаждающими и не прекращались, но все указывало на ненормальное положение в католической армии. Герцог Алансонский, совершенно не сочувствовавший событиям Варфоломеевской ночи и завидовавший герцогу Анжуйскому, задумывал перейти на сторону гугенотов. Король Наваррский, принц Конде и все бывшие с ними также стремились уйти из лагеря, и их приходилось внимательно стеречь. Тем временем де Лану, начальник осажденных, свободно посещал враждебный лагерь и старался склонить воюющих к соглашению.
Де Лану очень обрадовался, найдя Франсуа и Филиппа в Ла-Рошели, – он их считал погибшими в Варфоломеевскую ночь. В королевском лагере он узнал, что погибшей вместе с отцом считалась и девица де Валькур и что поместья ее уже подарены королем одному из его любимцев.
– Если наше дело восторжествует, – говорил он, – то король возвратит ей часть поместий, но в этом случае он пожелает распорядиться ее замужеством.
– Ни я, ни она не заботимся об этих поместьях, – ответил Филипп. – Мы скоро обвенчаемся и уедем в Англию, хотя бы пришлось пробираться через весь королевский флот, блокирующий город.
Тем не менее де Лану послал королю извещение, что дочь графа де Валькура жива и находится в Ла-Рошели. При этом он заявил также, что пока гугеноты будут в состоянии ставить условия, они будут требовать возвращения всех конфискованных у них земель, и просил короля, во имя справедливости, вытребовать от владельца поместий де Валькур приличную сумму за формальный отказ наследницы от них в его пользу. Через месяц был получен ответ, что для девицы де Валькур передана королю сумма в десять тысяч ливров, если она согласна формально отказаться от прав на поместья ее отца.
Де Лану не сообщал Филиппу об этих переговорах, но без его ведома достал от Клары необходимую подпись и однажды вечером, возвратясь из королевского лагеря, явился к ним с двумя слугами, которые несли за ним небольшой, но тяжелый пакет.
– Я очень счастлив, – сказал он Кларе, – что могу передать вам вот это… Филипп, графиня де Валькур уже не бесприданница; это и не подобало бы дочери старинного благородного французского рода.
Через неделю состоялось венчание сэра Филиппа Флет-чера с графиней де Валькур в соборе Ла-Рошели. Граф де Лану, как друг и боевой товарищ отца Клары, был ее посаженым отцом, и все дворяне-гугеноты, находившиеся в городе, присутствовали на этой свадьбе.
Три недели спустя осажденные отбили жестокий приступ на бастион Евангелия, и после этого осада затянулась надолго вследствие громадных потерь осаждающих. Тем временем из Англии прибыл в Ла-Рошель с подкреплениями граф Монтгомери. Де Лану передал ему командование и покинул город. Вслед за тем принц Анжуйский получил польскую корону и уехал из лагеря со множеством дворян в свое королевство. Оставшаяся перед городом королевская армия была так слаба, что осада на деле уже почти совсем прекратилась, и так как королевский флот, блокировавший город, тоже ушел, то Филипп с женой, в сопровождении Пьера, сели на корабль, направлявшийся в Англию.
– Быть может, и мне с Франсуа придется переехать к вам в Англию, – говорила графиня, – но я это сделаю тогда, когда наше дело будет проиграно окончательно. Я еще не теряю надежды, что мы добьемся свободы нашей веры; ходят слухи, что король сошел с ума, герцог Анжуйский царит в Польше, а герцог Алансонский бездетен. Все это подает надежду, что королем Франции будет Генрих Наваррский, а если это случится, во Франции настанут наконец мир и веротерпимость.