Памяти Каталонии. Эссе (сборник)

Как часто вы читаете что-то из менее известных книг "классических" авторов? Все мы с вами знаем Сэлинджера за "Над пропастью во ржи", а Шарлотту Бронте за "Джейн Эйр", как будто эти авторы ограничились всего одной знаменитой книгой. А кто из вас читал, или хотя бы слышал о "Выше стропила, плотники" или "Шерли"? Я и сама грешна - я редко действительно слежу за творчеством одного автора, и, как и большинство, знакома с титанами мировой литературы лишь поверхностно. Мне всегда кажется, что книг в мире так много, а времени так мало, что не следует подолгу задерживаться на одном авторе - и я бегу пробовать новые литературные блюда. Сегодня я изменю этой традиции. Не сознательно, конечно - я просто искала, что бы такого почитать перед поездкой в этот регион. Встречайте непопсового Оруэлла и его "Памяти Каталонии".Я уже не раз признавалась вам, что не люблю знакомиться с биографиями людей искусства. Я была бы куда более счастливым человеком, если бы не знала подробностей жизни Вагнера, Стайн или Пикассо. "Памяти Каталонии", таким образом, является отступлением от ещё одного из моих принципов, поскольку это – автобиографические записки Оруэлла времён испанской гражданской войны. Оруэлл, оказывается, прелюбопытнейший человек, такой себе английский Роберт Джордан, романтик, добровольно отправившийся в самое сердце Каталонии, чтобы поддержать ополчение и помочь революции рабочих (а заодно и пострелять фашистов). В "Памяти Каталонии" автор подробно рассказывает нам о том, каким на самом деле было ополчение – грязным, необразованным, плохо вооружённым и абсолютно неподготовленным. Оруэлл пытается объяснить читателю – в данном случае мне, не интересующейся политикой современной барышне, - разницу между политическими партиями Испании образца 1936 года, что на самом деле довольно скучно (о чём совестливый автор предупреждает нас заранее, предлагая пропустить соответствующие главы; но я так не умею). Куда более интересным являются его нечастые, но поразительно точные комментарии о самой Испании и её жителях.«Каждый оказавшийся в ополчении иностранец в первые же недели не мог не полюбить испанцев, хотя кое-что в их характере могло взбесить кого угодно. На фронте мое возмущение иногда даже перерастало в ярость. Испанцы преуспевают во многом, но воевать они не умеют. Всех иностранцев одинаково повергает в ужас неэффективность их действий, напрямую связанная с их чудовищной непунктуальностью. Слово, с которым неизбежно сталкивается каждый иностранец, mañana – «завтра» (дословно – «утром»). Если возможно, дело всегда откладывается на завтра. Это уже стало общим местом, даже сами испанцы шутят по этому поводу. В Испании ничего не происходит в назначенный срок – ни прием пищи, ни сражение. Как правило, все откладывается, но иногда – на это, естественно, нельзя положиться – все вдруг происходит раньше, чем нужно.»


Именно Оруэлла мне стоит благодарить за то, что он своими заметками из такого далёкого прошлого подготовил меня как нельзя лучше к моей поездке в эту солнечную страну – я была морально готова к испанской неспешности, к очередям в ресторанах (несмотря на предварительный заказ столика), к этому самому маньяна. «Памяти Каталонии» не воспринималась мной как описание военных действий, ужасов гражданской войны, политической неразберихи и испорченного телефона новостей о войне (для этого мне когда-то хватило Хемингуэя) – моё внимание привлекали рассказы о людях, городах и улицах. «По непонятной причине арагонские крестьяне хорошо обращались с мулами и отвратительно – с осликами. Если ослик упирался и не шел, считалось обычным делом пнуть его в яички.»

А каждый из вас, кто когда-то побывал в Барселоне, не сможет не узнать знаменитую Саграда Фамилия в следующих строках (и помните, каждый имеет право на собственное мнение…хотя, конечно, Оруэлл не единственный хейтер собора): «Впервые за все время пребывания в Барселоне я зашел в собор – образец современной архитектуры и, на мой взгляд, одно из самых безобразных зданий в мире. У него четыре зубчатых шпиля, по форме напоминающие винные бутылки. В отличие от большинства церквей Барселоны этот собор не пострадал во время революции – говорили, его пощадили из-за «художественной ценности». На мой взгляд, анархисты, не взорвав его, продемонстрировали дурной вкус, хотя и вывесили черно-красные флаги на его шпилях.»

В конце моего издания книги находится несколько рассказов и очерков, не связанных с основным произведением. В них Оруэлл рассуждает о литературе тридцатых годов, и, по правде говоря, лично для меня эта часть книги была самой любопытной. Читая его рассуждения о литературе я поняла, что Оруэлла нужно будет почитать ещё. Многие из его мыслей в точности совпадают с моими собственными, хоть и, конечно, являются куда более внятно оформленными (да-да, в этом абзаце я сравниваю себя с Джорджем нашим Оруэллом, вот такая я зазнайка).«Любое произведение искусства испытывается его способностью жить во времени; совершенно ясно, что многое из написанного с 1910 по 1930 год выжило и будет, видимо, жить дальше. Достаточно вспомнить «Улисса», «Бремя страстей человеческих», большую часть ранних произведений Лоуренса, особенно рассказы, и почти все стихотворения Элиота вплоть до 1930 года. Окажется ли хоть что-то создаваемое сегодня столь же долговечным?»

Подытожим. Все мы знаем Джорджа Оруэлла по его набившим оскомину «1984» и «Скотный двор» - его гиперболизированный животный коммунизм превратился в политическую страшилку для детей, а его Большой Брат и вовсе стал притчей во языцех. «Памяти Каталонии» - нехудожественное произведение, не изобилующее устрашающими образами и антикоммунистической пропагандой - показывает нам другого Оруэлла, романтика и идеалиста. Эта книга – задокументированное свидетельство тех событий, который стали источником взглядов и убеждений, нашедших своё отражение в более поздних книгах автора. Именно там, в Каталонии, он сформировал своё политическое мнение. И да, я по-прежнему избегаю близких знакомств с биографиями авторов – но в этом случае я не испытываю никаких сожалений. Иногда стоит разок изменить своим принципам, остановиться и отдышаться, окунуться в неидеальное и неизвестное, чтобы затем с удвоенной силой продолжить свой бег.

Английский писатель Джордж Оруэлл, прибыв в 1936 году в Испанию как корреспондент, вскоре вступил в ополчение ПОУМ (Рабочая партия марксистского единства -- Partido Obrero de Unificación Marxista (POUM)) и принял участие в боях против фашистов. Его книга "Памяти Каталонии" (1938) об этом. Гражданская война в Испании -- не моя "чашка чая". Из литературы, посвященной Гражданской войне в Испании, я читал только Эрнеста Хемингуэя ("По ком звонит колокол" и, конечно, испанские рассказы) и книгу одного советского писателя. Не знаком даже с "Испанским дневником" Михаила Кольцова. Поэтому прочитанное документальное произведение Оруэлла значительно расширило горизонты. По сравнению с Оруэллом Хемингуэй, бывший на этой войне корреспондентом, со своими испанскими вещами выглядит пижоном и туристом. Джордж Оруэлл -- кто он по политическим взглядам? Двух статей в Википедии, на русском и английском, достаточно, чтобы прочно запутаться в этом вопросе. Он коммунист, троцкист, анархист? Видимо, правильнее все же будет назвать его английским социалистом. Тем не менее писатель вступает в ополчение ПОУМ (но не в саму партию ПОУМ -- ультралевую организацию антисталинистского толка) и после формирования его подразделения оказывается на Арагонском фронте. Провоевав около полугода и вернувшись в Барселону, он становится свидетелем и участником майских событий 1937 года в этом городе, повлекших затем ликвидацию ПОУМ. Возвращается на фронт, где получает пулевое ранение в шею. Через некоторое время Оруэлл и его жена вынуждены покинуть Испанию. Небольшое отступление. Конечно, критикам Оруэлл по эту сторону "железного занавеса", вероятно, хотелось бы, чтобы автор антиутопии "1984" был каким-нибудь ярым тори-консерватором, а то и английским криптофашистом. А он был человеком левых взглядов. Зная это, многие детали самого знаменитого романа Оруэлла -- "1984" -- становятся понятнее. Это критика советской системы, но критика слева. Действительно, по прочтении "Памяти Каталонии" многие эпизоды "1984" становятся значительно яснее. Так, понятно, откуда взялись синие комбинезоны членов "внешней" партии -- так одевались испанские республиканцы. Пытка Смита крысой, возможно, родилась в воображении Оруэлла после испанских фронтовых ночевок (по телу спящего Оруэлла пробежала крыса -- омерзительное впечатление). Ну и такие термины романа, как мыслепреступление, новояз, речекряк -- впечатления от коммунистической пропаганды в Испании, гибко колеблющейся вместе с советским внешнеполитическим курсом. Впервые в 2016 году "Памяти Каталонии" вышла на русском в полном объеме, без сокращений. Надо отметить некоторую военно-терминологическую неловкость переводчика. Если "пушки" вместо орудий еще можно стерпеть, то называть винтовки "ружьями", а снаряды "бомбами" все же не следовало бы. Помимо документального романа Оруэлла в книге имеется несколько его эссе различной тематики. Два из них дополняют тему Гражданской войны в Испании. Выразительная сила книги велика. Когда Оруэлл пишет о революционной Барселоне, о национализированных кафе и парикмахерских с анархистскими лозунгами на стенах, о такси и будках (тоже национализированных) чистильщиков обуви, выкрашенных в красно-черные анархистские цвета, о плакатах на улицах, все это видишь удивительно живо. Впрочем, если вы с восторгом принимаете испанскую революцию, то должны будете принять и загаженные церкви; в буквальном смысле, превращенные в отхожие места. Когда читаешь о шествии республиканцев: синие комбинезоны, красные и красно-черные шейные платки у добровольцев, соответственно, у коммунистов и анархистов, то хочется пойти с ними рядом, в одной колонне. Только надо помнить, что многие из них вскоре погибнут. Кстати, потери офицерского состава у другой стороны -- франкистов в этой войне достигали 50%, то есть погиб каждый второй офицер. Таких потерь, если не ошибаюсь, не было даже в Красной армии в Великую Отечественную войну. Таким образом, за желание видеть Испанию организованной по-своему, а не по- республикански, последователи Франко заплатили огромную цену.Следует знать бэкграунд Оруэлла. Он родился в Индии, пять с половиной лет прослужил в Бирме в колониальной полиции. Не удивительно, что в своем подразделении при такой подготовке писатель быстро стал капралом, а затем и лейтенантом, командуя взводом из 30-ти иностранных добровольцев. Кстати, вот еще о полицейском прошлом Оруэлла: в разгар "холодной войны" после просьбы составить список интеллектуалов, пригодных для работы в информбюро британского правительства, он составил список из 38 фамилий, кого НЕ следует привлекать к работе, как скрытых советских агентов. Их писатель вычислил "на кончике пера", интуитивно, полицейский опыт дает такой навык. В отношении нескольких информация впоследствии подтвердилась -- они были реальными советскими агентами. В последние годы жизни Оруэлл, несмотря на то, что был тяжело болен, написал такие антикоммунистические книги как "Скотный двор" (1945), "1984" (1948) и несет некоторую идеологическую ответственность за "потопление" в 1991-ом Советского Союза. Эти две торпеды оказались очень точными.Удивительной честности товарищ.

Благодаря "Памяти Каталонии" мне стало известно, что Эрик Артур Белл, он же Джордж Оруэлл, был непосредственным участником Гражданской войны в Испании 1936-1939 гг. Особенно поразил тот факт, что Оруэлл был ранен в горло, стоит ли говорить, что попади пуля на пару сантиметров в сторону - культовых произведений "1984" и "Скотный двор" могло бы и не быть. Читать же о военных действиях, рассказанных очевидцем, всегда интереснее, чем учебник по истории или газетные сводки.

В своих эссе Оруэлл описывает все ту же гражданскую войну, рассказывает о убийстве им слона в бытность своей службы полицейским в Мьянме (причем, до сих пор гадают, были ли оно в реальности или это плод богатой фантазии автора, потому как документальных подтверждений нет никаких), ругает тоталитаризм, обвиняет Герберт Уэллса в недальновидности суждений, рецензирует "Тропик Рака" , постоянно сравнивая Миллера с Джойсом, разрушает стереотипы об англичанах и делится мыслями о Чарльзе Диккенсе.

Мне книга понравилась. Ощущение такое, что прочитал отличную автобиографию крайне незаурядного человека. Очень жалко, что Оруэлл прожил такую короткую (всего 47 неполных лет), очень радостно, что такую насыщенную жизнь.

Читая художественные произведения Джорджа Оруэлла, я заинтересовалась личностью самого писателя и для лучшего понимания его взглядов решила почитать эссе, рассказывающие истории из его жизни и раскрывающие политические убеждения.С удивлением я узнала, что Оруэлл был социалистом и что он принимал участие в испанской войне с Франко, выступая на стороне революционеров.

Мы находились в сообществе, где преобладала надежда, а не апатия или цинизм, а слово «товарищ» действительно говорило о духовном единстве, а не являлось пустым словом. Мы вдыхали воздух равенства. Я хорошо знаю, что сейчас принято отрицать, что социализм имеет что-либо общее с равенством. Теперь в каждой стране огромная армия партийных функционеров и лощеных профессоров-недоумков занята тем, что «доказывает»: социализм – не что иное, как плановый государственный капитализм, в котором жажда наживы по-прежнему сохраняется. К счастью, существует и другое представление о социализме.Из произведений "Памяти Каталонии", "Кое-что из испанских секретов" и "Вспоминая войну в Испании" можно узнать о сущности конфликта, о фашизме и о коммунистах, которые выступали против революции, о политических разногласиях в лагере вынужденных союзников, о вмешательстве и невмешательстве иных государств в эту войну. Достаточно трудно разобраться в происходящем, опираясь лишь на точку зрения непосредственного участника, тем более, вовлеченного в происходящее эмоционально, но все же читать его историю весьма познавательно.

Идет война – вот все, что мне было известно, и я понятия не имел, что это за война. Если б меня спросили, с какой целью я вступил в ополчение, я бы ответил: «Бороться с фашизмом», а если б поинтересовались, за что именно я воюю, ответил бы: «За общее благо».Когда она вспыхнула 18 июля, каждый европейский антифашист почувствовал прилив надежды. Наконец демократия преградила путь фашизму. Ведь долгие годы так называемые демократические страны уступали фашизму одну позицию за другой. С их молчаливого согласия японцы творили что хотели в Маньчжурии. Пришедший к власти Гитлер тут же расправился со всеми политическими оппонентами. Муссолини бомбил абиссинцев, в то время как пятьдесят три страны (кажется, их было пятьдесят три) ханжески его поругивали. Но когда Франко попытался свергнуть умеренно левое правительство, испанский народ неожиданно восстал. Казалось – возможно, так и было – наступил поворотный момент.цитатыФранко попытался взять власть, не так, как Гитлер и Муссолини, – был военный мятеж, сравнимый с иностранным вторжением, а потому не имевший массовой поддержки, хотя с тех пор Франко пытается ее получить.
Главными его сторонниками, кроме некоторых представителей крупного капитала, были земельная аристократия и громадная паразитическая церковь.Крестьянин и рабочий ненавидят феодалов и клерикалов – так же и «либеральный» буржуа, который нисколько не возражал бы против более современной формы фашизма, по крайней мере, пока он не называется фашизмом. «Либеральный» буржуа действительно либерален – до тех пор пока не затронуты его личные интересы.Поэтому перед угрозой такого отъявленного реакционера, как Франко, рабочий и буржуа, по природе смертельные враги, какое-то время сражаются бок о бок. Этот неустойчивый союз известен под именем Народного фронта.Столкнувшись с иностранными наемниками Франко, правительство вынуждено было обратиться за помощью к России, и, хотя количество поставленного ею оружия сильно преувеличивалось (за первые три месяца в Испании я увидел всего одно русское изделие – один-единственный пулемет), сам факт этих поставок привел к власти коммунистов. Начать с того, что русские самолеты и пушки и высокие боевые качества интернациональных бригад (не обязательно коммунистических, но контролируемых коммунистами) сильно подняли престиж коммунистов.Но это, даже если оно и так, дела не меняет: коммунистические партии всех стран, можно считать, следуют политике русских, и совершенно очевидно, что испанская коммунистическая партия, совокупно с правыми социалистами, которых она контролирует, и коммунистическая пресса всего мира использовали всё свое громадное и непрерывно возрастающее влияние в интересах контрреволюции.В Испании, а до некоторой степени и в Англии, всякий, кто открыто говорит о революционном социализме (который еще несколько лет назад исповедовала коммунистическая партия), подозревается в том, что он троцкист на жалованье у Франко или Гитлера.До последних месяцев говорилось, что анархо-синдикалисты «лояльно работают» вместе с коммунистами. Затем анархо-синдикалистов вытеснили из правительства; затем оказалось, что они не работали лояльно; теперь они превращаются в изменников. Потом придет очередь левого крыла социалистов. Кабальеро, левый социалист и бывший премьер, до мая 1937 года идол коммунистической прессы, пребывает в небытии – троцкист и «враг народа».Логический исход ее – режим, при котором все оппозиционные партии и газеты запрещены и все сколько-нибудь заметные инакомыслящие – в тюрьме. Такой режим, конечно, будет фашистским. Это будет не тот фашизм, какой пришел бы вместе с Франко, он будет лучше франкистского настолько, что за него стоит сражаться, – но это будет фашизм. Хотя, устроенный коммунистами или либералами, он будет зваться как-то по-другому.Среди новобранцев преобладали юноши шестнадцати-семнадцати лет с окраин Барселоны, их переполнял революционный азарт, но они не имели никакого представления о военных действиях. Даже построить в одну линию их было невозможно. Понятия дисциплины для этих ребят не существовало. Если кому-то из них не нравился приказ, он просто выходил из строя и начинал яростно спорить с офицером.А эту толпу нетерпеливых детей, которых через несколько дней отправят на фронт, не научили даже стрелять из винтовки или выдергивать чеку из гранаты. Тогда до меня не доходило, что винтовок просто не было. В ополчении ПОУМ нехватка оружия была такой острой, что новые части, прибыв на линию фронта, получали ружья у бойцов, отправлявшихся на отдых. Думаю, во всей Ленинской казарме винтовки были только у часовых.Главным принципом в ней было социальное равенство офицеров и солдат. Все – от генерала до рядового – получали одинаковое жалованье, питались с одного стола, носили одну форму и по-приятельски держались друг с другом. При желании вы могли хлопнуть по спине командующего дивизией и попросить сигарету, и это никого бы не удивило.На практике демократический, «революционный» тип дисциплины более надежен, чем можно ожидать. Теоретически в рабочей армии дисциплина держится на добровольных началах. В ее основе – классовая солидарность, в то время как дисциплина в буржуазной армии, комплектуемой по призыву, держится в конечном счете на страхеВ ополчении угрозы и оскорбления, типичные для обычной армии, невозможны. Ординарные военные наказания существуют, но они применяются только при очень серьезных проступках. Если ополченец отказывается выполнять приказ, его не сразу наказывают, а сначала убеждают в необходимости такого поступка во имя товарищества.«Революционная» дисциплина зависит от политической сознательности – от понимания, почему отдаются именно эти приказы и почему им надо подчиняться.В Англии, где пресса более централизована, а читатель более доверчив, чем в других странах, существовали две версии испанской войны: одна принадлежит правому крылу и гласит: христианские патриоты против большевиков с обагренными кровью руками; другая – левому крылу: цивилизованные республиканцы против военного мятежа. Но главная проблема успешно утаивалась.Но основная причина была не в этом: весь мир, кроме небольших революционных организаций, существующих во всех странах, был нацелен на предотвращение революции в Испании. В частности, коммунистическая партия, за которой стоял Советский Союз, резко высказалась против революции. Коммунисты утверждали, что на этом этапе революция обречена и стремиться надо не к государству рабочих, а к буржуазно-демократическому строю. Нет нужды объяснять, почему «либералы» из капиталистических стран заняли ту же позицию. Иностранный капитал инвестировал большие деньги в испанскую экономику.Так что получается, что в число «отъявленных лгунов» входили члены правительства, на чьей стороне нам предлагали воевать. Некоторые из зарубежных антифашистских газет опустились до жалкого вранья, сообщая, что на церкви нападают только в том случае, когда те являются оплотом фашистских сил. На самом деле церкви грабили повсеместно, прекрасно понимая, что испанская церковь – существенная часть капиталистического порядка.Страна находилась на перепутье – могла развиваться как в направлении социализма, так и капитализма. Крестьяне захватили большую часть земли и, если перевес в войне не случился бы в пользу Франко, оставили бы ее себе; основное промышленное производство было коллективизировано и таким бы и сохранилось, если бы не восторжествовал капитализм.Но в испанской ситуации присутствовал один неожиданный момент, приведший к повсеместному непониманию в других странах: как случилось, что среди партий, поддерживающих правительство, коммунисты заняли вместо левой крайне правую позицию?Политика Коминтерна подчинена (что простительно, учитывая международную обстановку) защите СССР, который связан системой политических альянсов. К примеру, союзник СССР – Франция, капиталистическая и империалистическая держава. Этот союз мало что дает России, если капитализм во Франции занимает слабую позицию, поэтому французская компартия должна занимать антиреволюционную позицию.Разгадка поведения коммунистической партии в любой стране заключается в том, в каком военном лагере – реальном или потенциальном – находится эта страна по отношению к СССР. Например, Англия еще не определила свою позицию, поэтому ее коммунистическая партия по-прежнему враждебна к национальному правительству и, по-видимому, противится перевооружению. Однако если Великобритания вступит в союз или найдет военное понимание с СССР, у английского коммуниста, как и у французского, не будет другого выбора, кроме как стать настоящим патриотом и империалистом, и этому есть предостерегающие знаки.В Испании на коммунистический курс, несомненно, повлиял тот факт, что Франция, союзник России, не приемлет в качестве соседа охваченную революцией страну и будет землю носом рыть, чтоб не допустить освобождения Испанского Марокко.«Дейли мейл» со своими рассказами о финансируемой Москвой красной революции ошибается даже больше обычного. На самом деле коммунисты как никто препятствовали развитию революции в Испании. Позже, когда испанскую политику уже определяли правые силы, коммунисты продемонстрировали желание пойти дальше либералов в поимке революционных лидеровЧто касается позиции ПОУМ, то о ней говорят следующие строки:«Смешно говорить, что буржуазная демократия противостоит фашизму. Буржуазная демократия, как и фашизм, – всего лишь иное название капитализма, и сражение с фашизмом от лица «демократии» означает, что одна форма капитализма идет против другой, причем в любой момент они могут поменяться местами. Единственно реальная альтернатива фашизму – власть рабочих. Если поставить меньшую задачу, вы или отдадите победу Франко, или впустите фашизм через черный ход. В то же время рабочим нужно крепко держаться за свои завоевания, если они в чем-то уступят этому наполовину буржуазному правительству, их обязательно обманут. Рабочее ополчение и полицейские силы должны сохраняться в теперешнем виде, и каждая попытка их обуржуазить должна пресекаться. Если рабочие не будут контролировать вооруженные силы, тогда вооруженные силы будут контролировать рабочих. Война и революция неразделимы».Теоретически коммунизм выглядел безукоризненно, но беда в том, что в жизни коммунисты вели себя так, что было трудно поверить в благостность их намерений.Прошу обратить внимание, что все сказанное ни в коем случае не относится к рядовым членам партии, и меньше всего к тысячам коммунистов, геройски погибших в боях у Мадрида. Но не эти люди определяли политику партии. Что касается вышестоящих членов партии, нельзя поверить, чтобы они не ведали, что творят.Однако рабочий класс в демократических странах мог реально помочь своим испанским товарищам такими действиями, как забастовки и бойкоты. Но ничего подобного не произошло.свернутьОдна из самых ужасных особенностей войны – военная пропаганда, этот визг, и ложь, и ненависть, исходящие неизменно от людей, которые сами не воюют.Но и помимо клеветнических приемов внутрипартийной борьбы, вся обыденность войны пышно героизировалась, а врага обливали грязью все те же люди, которые не участвовали в войне и пробежали бы сотню миль, чтобы избежать встречи с ней.Одним из самых грустных разочарований этой войны стало понимание того, что левая пресса такая же фальшивая и бесчестная, как и праваяЛюди, которые такое пишут, никогда не воевали. Возможно, они считают себя воинами, когда пишут такое. На всех войнах происходит одно и то же: солдаты воюют, журналисты кричат, и ни один патриот не приближается к окопам – разве только с кратковременным пропагандистским заданием. Иногда меня утешает мысль, что самолет меняет условия войны. Возможно, когда наступит следующая большая война, мы увидим нечто невозможное: ура-патриот с дыркой от пули.

Не менее увлекательно было прочесть мнение писателя об англичанах, о социальных процессах в Британской империи и вообще в мире в зарисовках «Антисемитизм в Британии», «Моя страна, правая она или левая», «Не считая черных» и других эссе.цитатыНе может быть реальной перестройки, которая не привела бы, по крайней мере, на время, к падению уровня жизни в Англии, – иначе говоря, большинство левых политиков и публицистов – это люди, которые зарабатывают на жизнь, требуя того, чего на самом деле не хотят. Пока все идет хорошо, они – пламенные революционеры, но при всяком серьезном осложнении немедленно выясняется, что это – притворство. Малейшая угроза Суэцкому каналу, и «антифашизм» и «защита британских интересов» оказываются синонимами.
Во многом против своей воли британский правящий класс был вынужден занять антигитлеровскую позицию. Не исключено, что он еще найдет возможность ее покинуть, но сейчас он вооружается в ожидании войны и почти наверняка будет драться, когда дело дойдет до того, что ему придется отдать часть собственного имущества, а не имущества чужих народов, как до сих пор.Как и все, принадлежавшие к этой школе мыслителей, мистер Стрейт хладнокровно поместил огромную Британскую и Французскую империи – по сути, не что иное, как механизмы для эксплуатации дешевого труда цветных, – в рубрику «демократии»!Мы всегда забываем, что подавляющее большинство британского пролетариата живет не в Британии, а в Азии и в Африке. Гитлер, например, не в силах установить заработную плату рабочему пенс в час; в Индии же это в порядке вещей, и мы очень стараемся сохранить этот порядок.О реальных отношениях Англии с Индией можно судить по тому, что годовой доход на душу населения в Англии равняется примерно 80 фунтам, а в Индии – примерно 7. Нет ничего необычного в том, что нога индийского кули тоньше руки среднего англичанина. И это не расовое различие, ибо сытые представители тех же рас обладают нормальным сложением; это – попросту результат голода. Это – система, в которой мы продолжаем жить и которую осуждаем, когда не опасаемся, что она будет изменена. Но сегодня первой обязанностью «хорошего антифашиста» стало лгать об этом и способствовать ее сохранению.Уже к девятнадцатому веку религия, по сути, стала ложью, помогавшей богатым оставаться богатыми, а бедных держать бедными. Пусть бедные довольствуются своей бедностью, ибо им воздастся за гробом, где ждет их райская жизнь, изображавшаяся так, что выходил наполовину ботанический сад Кью-гарденз, наполовину ювелирная лавка. Все мы дети Божии, только я получаю десять тысяч в год, а ты два фунта в неделю. Такой вот или сходной ложью насквозь пронизывалась жизнь в капиталистическом обществе, и ложь эту подобало выкорчевать без остатка.

свернутьТак же в этом сборнике содержатся воспоминания автора о службе в полиции в Бирме и о работе в букинистическом магазине.цитатыОдна часть моего сознания полагала, что British Raj– незыблемая тирания, тиски, сдавившие saecula saeculorum волю порабощенных народов; другая же часть внушала, что нет большей радости на свете, чем всадить штык в пузо буддийского монаха. Подобные чувства – нормальные побочные продукты империализма; спросите любого чиновника англо-индийской службы, если вам удастся застать его врасплох.Я понял тогда, что когда белый человек становится тираном, он уничтожает свою свободу. Он превращается в пустую, податливую куклу, условную фигуру сахиба. Потому что условием его правления становится необходимость жить, производя впечатление на «туземцев», и в каждой кризисной ситуации он должен делать то, чего ждут от него «туземцы». Он носит маску, и лицо его обживает эту маску.

свернутьДабы не пересказывать мысли автора, я ограничусь приведением цитат из его статей и хочу порекомендовать читателям продолжить знакомство с этим талантливым человеком, ведь его рассуждения любопытно изучать, даже если не все его взгляды вызывают безусловное принятие.цитатыРазмышления о Ганди:Ему, без сомнения, хватало проницательности, чтобы распознать нечестность, и, однако, всегда, когда можно, он был склонен верить, что люди действуют из добрых побуждений и у каждого есть хорошая сторона, с которой к нему можно подступиться.Учение Ганди – важно иметь это в виду – несовместимо с убеждением, что человек есть мера всех вещей и что наша задача – сделать жизнь достойной на этой земле, поскольку другой у нас нет.Суть человечности не в том, чтобы искать совершенства, а в том, что человек иногда желает совершить грех ради верности, что он не доводит аскетизм до такой степени, когда невозможны дружеские отношения, что он, в конце концов, готов потерпеть жизненный крах, который есть неизбежная плата за то, что ты сосредоточил свою любовь на других людях.Если можно было бы добраться до психологических корней, то обнаружилось бы, полагаю, что главный мотив «неучастия» – желание уберечься от страданий жизни, и прежде всего от любви, ибо любовь – тяжелый труд, не важно, половая она или не половая.Даже после того, как он полностью отказался от насилия, у него доставало честности понять, что во время войны обычно приходится быть на той или другой стороне. Он не принял – да и не мог принять, поскольку вся его политическая жизнь сосредоточилась на борьбе за национальную независимость, – бесплодную и нечестную тактику притворства: не делал вид, будто в каждой войне обе стороны одинаково плохи, и не важно, кто победит. Не увиливал он и от неудобных вопросов, не в пример большинству западных пацифистов. В последней войне каждый пацифист обязан был ясно ответить на такой вопрос: «Как быть с евреями? Ты готов примириться с их истреблением? А если нет, то как предполагаешь спасти их, не прибегая к войне?»Кроме того, предположение Ганди, так помогавшее ему в общении с отдельными людьми, – что к каждому можно найти подход, и человек откликнется на великодушный жест, – предположение это весьма сомнительно.Во чреве кита:
Духовное родство пессимизма и реакционных воззрений вполне очевидно. Менее очевидно другое – почему ведущие писатели 20-х годов оказались пессимистами.Отчего эти упадочнические чувства, ощущение гибели и пустыни, тоска по утраченной вере и несуществующим цивилизациям? В конечном итоге не оттого ли, что эти люди творили в эпоху исключительного комфорта? Именно в такие времена и расцветает «вселенская скорбь». На пустой желудок не станешь отчаиваться во Вселенной, потому что просто не до нее.На пустой желудок не станешь отчаиваться во Вселенной, потому что просто не до нее. Весь период, начиная с 1910-х до 1930-х годов, был эпохой процветания, и даже война не принесла особенных физических лишений тем, кому не пришлось сражаться на фронте. Что до 20-х годов, то они и вовсе были золотым веком для интеллектуалов-рантье, временем невиданной доселе беспечности.Типичной фигурой в литературе перестает быть культурный эмигрант, тяготеющий к церкви, его сменяет пытливый школьник, тяготеющий к коммунизму. Если лейтмотивом произведений 20-х годов было «трагическое видение», то у новых писателей им стало «серьезное намерение».Еще в 1934–1935 годах в литературных кругах считалось бы эксцентрикой отсутствие некоей степени «левизны». Между 1935 и 1939 годами коммунистическая партия обладала для любого писателя моложе сорока лет почти неодолимой притягательностью.Но почему этих молодых людей поманило нечто столь далекое, как российский коммунизм? Что может привлечь писателя в таком социализме, при котором интеллектуальная честность исключена? Объясняется все это фактом, ставшим реальностью еще до кризиса, до Гитлера: незанятостью среднего класса.Какие ценности из тех, в которые свято верили наши деды, можно было теперь принимать всерьез? Патриотизм, религия, империя, семья, святыня брака, чинная солидарность, продолжение рода, воспитание, честь, дисциплина – теперь каждый в мгновение ока мог поставить все это под сомнение. Но к чему приходишь, отвергнув такие непреложности, как патриотизм и религия? Ведь потребность верить во что-то все равно не исчезает. Несколькими годами ранее уже забрезжила ложная заря – тогда многие молодые интеллектуалы, в том числе и очень одаренные писатели (Ивлин Во, Кристофер Холлис и другие), потянулись в лоно католической церкви. Показательно, что именно римско-католической церкви, а не англиканской, православной, не в протестантские секты. Их манила церковь, обладающая во всем мире своими организациями, дисциплиной, властью и авторитетом.Не думаю, что нужно и дальше отыскивать причину притягательного воздействия коммунистической партии на молодых писателей 30-х годов. Эта идея была из тех, в которые можно верить. Вот оно, все сразу – и церковь, и армия, и ортодоксия, и дисциплина. Вот она, Отчизна, а – года с 35-го – еще и Вождь.Вся преданность, все предубеждения, от которых интеллект как будто отрекся, смогли занять прежнее место, лишь чуточку изменив облик. Патриотизм, религия, империя, боевая слава – все в одном слове: Россия. Отец, властелин, вождь, герой, спаситель – все в одном слове: Сталин. Бог – Сталин, Дьявол – Гитлер. Рай – Москва, Ад – Берлин. Никаких оттенков. «Коммунизм» английского интеллектуала вполне объясним. Это патриотическое чувство личности, лишенной корней.свернуть