Дневники

31.1.36

Поездом в Ковентри, по плану. Пансион «ночлег и завтрак», паршивый, 3 ш. 6 п. В холле сертификат в рамке, удостоверяющий, что (Джон Смит) удостоен ранга Primo Buffo[17 - Primo Buffo: премьер в комической опере.]. В комнате две кровати; одному за комнату – 5 ш. Запах, как в обычных ночлежках. Слабоумная служанка с громадным телом, маленькой головой и валиками жира на затылке, странно напоминающими ветчину.

1.2.36

Паршивый завтрак с йоркширским коммивояжером. Прошел 12 миль до окраины Бирмингема; сел в автобус до Булл-Ринга (очень похож на рынок в Норидже), приехал в час дня. Ланч в Бирмингеме и автобусом до Стоурбриджа. Прошел 4–5 миль до молодежного хостела в Кленте. Почва везде красная. Яркие зяблики, снегири и самцы куропаток тихонько токуют. Кроме деревни Мериден[18 - Мериден: традиционно считается центром Англии. Здесь установлен памятник мотоциклистам, погибшим на Первой мировой войне.], между Ковентри и Бирмингемом редко увидишь приличный дом. К западу от Бирмингема на холмах обычная деревенская цивилизация. Весь день то и дело дождь.

Пройдено 16 миль. Расходы на транспорт 1 ш. 4 п. На еду 2 ш. 3 п.

2.2.36

Уютная ночевка в хостеле, я один на весь дом. Одноэтажное здание с огромной коксовой печью жарко натоплено. Плата – 1 ш. за кровать, 2 п. – за печь, пенсы в газовый счетчик за готовку. В хостеле продается хлеб, молоко и т. д. Нужен свой спальный мешок, но одеяла, матрас и подушки выдаются. Утомительный вечер: пришел сын коменданта и, вероятно, из любезности предложил сыграть в пинг-понг – под конец я едва держался на ногах. Утром долгий разговор с комендантом: держит домашнюю птицу, коллекционирует стеклянную и оловянную посуду. Рассказал, как во Франции, в 1918 году, двигаясь за отступавшими немцами, награбил ценнейшего стекла, но оно было обнаружено и, в свою очередь, отнято дивизионным генералом. Показал мне очень интересные японские картинки с явными следами европейского влияния – отцовские трофеи какой-то морской экспедиции года 1860-го.

В 10 утра отправился пешком до Стоурбриджа, сел в автобус до Вулверхемптона, бродил по местным трущобам, поел и прошел 10 миль до Пенкриджа. Вулверхемптон кажется страшноватым местом. Панорамы убогих домишек, все еще окутанных ползучим дымом, хотя день воскресный, а вдоль железной дороги громадные валы глины и конические дымоходы – вереницы «гончарных труб»[19 - конические дымоходы… «гончарных труб»: трубы гончарных мастерских.]. Пешком от Вулверхемптона до Пенкриджа, утомительно, всю дорогу под дождем. Обычная цивилизация коттеджей, почти непрерывно тянущихся от одного города до другого. В Пенкридже около 4.30 остановился, чтобы выпить чая. Душное маленькое кафе с хорошим камином. Маленький морщинистый пожилой мужчина и необъятная женщина лет 45 с короткой стрижкой цвета пакли и без передних зубов. Оба сочли меня героем, если хожу в такую погоду. Пил с ними чай en famille[12 - По-семейному (фр.). – Прим. пер.]. В четверть шестого вышел, прошел мили две и оставшиеся четыре до Стаффорда проехал в автобусе. Пошел в гостиницу для непьющих, думая, что будет дешево, но ночлег и завтрак – 5 ш. Обычная жуткая комната, саржевые простыни, сероватые, как обычно, и с запашком. Пошел в ванную – там коммивояжер проявляет в ванне снимки. Убедил его убрать их и помылся, после чего обнаружил, что сильно стер ноги.

Пройдено около 16 миль. На транспорт потрачено 1 ш. 5 п., на еду 2 ш. 8? п.

3.2.36

Вышел в 9 утра, автобусом до Хенли. Обошел Хенли и часть Берслема. Жуткий холод, резкий ветер, ночью выпал снег; почернелый снег лежит почти повсюду. Хенли и Берслем – из самых ужасных мест, какие мне доводилось видеть. Лабиринты маленьких закопченных домов, и среди них торчат из земли, извергая дым, гончарные трубы, похожие на огромные бутылки бургундского. Повсюду признаки нищеты и убогие лавчонки. Местами рукотворные пропасти, одна ярдов 200 шириной и примерно такой же глубины, с ржавыми вагонетками канатного подъемника на одном склоне, а на другом, почти отвесном, как сборщики морского укропа, несколько рабочих с кирками как будто бесцельно долбят стену, добывая глину. Дошел до Элдона, поел в пабе. Жуткий холод. Холмистая местность, великолепные виды, особенно когда уходишь восточнее и живые изгороди сменяются каменными стенками. Барашки выглядят более чахлыми, чем на севере. Дошел до озера Редьярд[20 - Озеро Редьярд: Оруэллу пришлось сделать крюк, чтобы дойти до озера Редьярд. Доктор Роберт Фисон объяснил, почему Оруэлл пошел туда. В 1863 году Локвуд Киплинг и Алиса Макдональд устроили там пикник. Через два года они поженились, когда у них родился первенец, назвали его Редьярдом. Редьярд Киплинг умер 18 января 1936 года; Оруэлл отозвался на его смерть 23 января в «Нью инглиш уикли». Оруэлл писал: «Теперь, когда он умер, мне хотелось бы отдать дань уважения – орудийным салютом, если бы такое было возможно, – рассказчику, который столько значил для меня в детстве». Этой данью и был его поход к озеру.].

Озеро Редьярд (на самом деле водохранилище, питающее города гончаров) наводило уныние. Летом это курорт. Через каждые десять ярдов – жилые баржи и прогулочные лодки, все пустые, засиженные мухами: мертвый сезон. Объявления насчет рыбной ловли; но я пригляделся к воде, и похоже, что рыба здесь не водится. Ни души кругом, и пронизывающий ветер. Взломанный лед прибило к южному берегу, льдины качаются на волнах и позвякивают – более тоскливого звука не слышал. (Памятка: когда-нибудь вставить в роман, что среди льдин качается пустая пачка сигарет «Крейвен-А».)

С трудом нашел хостел, милей дальше. Опять один в комнате. Любопытнейший дом. Большое, мрачное, насквозь продуваемое здание, построенное около 1860 года по чьей-то прихоти в виде замка. Все комнаты, кроме трех или четырех, пустуют. Мили гулких каменных коридоров, никакого освещения, кроме свечей; готовят на коптящих керосинках. Страшный холод.

Осталось всего 2 ш. 8 п., так что завтра надо в Манчестер (пешком до Маклсфилда, оттуда автобусом), чтобы обналичить чек.

Пройдено 12 миль. Потрачено на транспорт 1 ш. 8 п., на еду 2 ш. 8 п.

4.2.36

Вылез из постели в таком холоде, что не мог попасть пуговицами в петли, пришлось сойти вниз и отогреть руки, чтобы одеться. Вышел около 10:30. Земля замерзла, как железо, ни ветерка, ярко светит солнце. Ни одной живой души. Озеро Редьярд замерзло за ночь. Дикие утки безутешно ходят по льду. Солнце поднимается, косыми красно-золотыми лучами заливает лед, ничего красивее не видел. Долго запускал камешки по льду. Зазубренный камень, скользя по льду, издает звук, в точности похожий на свист травника.

Прошагал 10 или 11 миль до Маклсфилда, оттуда автобусом в Манчестер. Сходил забрал письма, затем в банк, обналичить чек, но оказалось – закрыт: закрываются в 3 часа. Очень некстати: на руках у меня всего 3 п. Отправился в управление молодежных гостиниц, попросил их обналичить чек, но они отказались, затем в полицейский участок, попросил свести меня со стряпчим, чтобы он обналичил чек, – тоже отказали. Страшный холод. На улицах безобразные черные груды – окаменевший снег, покрытый сажей. Не хотелось бы провести ночь на улице. Добрался до бедного квартала (Честер-стрит), зашел в ломбард, хотел заложить дождевик, но сказали, что их больше не берут. Тогда сообразил, что могу заложить шарф, дали 1 ш. 11 п. Пошел в ночлежный дом – на Честер-стрит их было три, почти рядом.

Длинное письмо от Риза с советами, с кем встретиться и о чем поговорить – один, к счастью, в Манчестере.

Пройдено около 13 миль. Потрачено на транспорт 2 ш., на еду 10 п.

5.2.36

Пошел встретиться с Мидом[21 - Фрэнк Мид: чиновник Объединенного общества деревообработчиков. Он руководил манчестерским отделением «Адельфи» (журнала, который начиная с 1930 года печатал некоторые рецензии Оруэлла) и был коммерческим директором «Лейборс нордерн войс» – органа Независимой социалистической партии.], но его не было на месте. Провел день в ночлежном доме. Похож на лондонские, 11 п. за кровать, отдельные спаленки вместо общих. «Заместитель» – калека, как это часто бывает. Отвратительный метод заваривать чай в жестяных чашках. Утром обналичил чек, но останусь в ночлежке, чтобы завтра утром увидеться с Мидом.

6–10.2.36

Остановился у Мидов на Бринтон-роуд, 49, Лонгсайт, Манчестер. Бринтон-роуд – район новостроек. Очень приличные дома с ванными и электричеством, квартирная плата, полагаю, 12–14 ш. Мид занимает какую-то должность в профсоюзе и участвует в редактировании «Лейборс нордерн войс» – эти люди связаны с изданием «Адельфи». Миды очень мило ко мне отнеслись. Оба из рабочего класса, с ланкаширским выговором, в детстве ходили в деревянных башмаках, но атмосфера в доме типичная для среднего класса. В который раз поражаюсь тому, что стоит рабочему человеку получить официальную должность в профсоюзе или включиться в политику лейбористов, как он, желая того или нет, приобщается к среднему классу, т. е., борясь с буржуазией, сам становится буржуазным. Твой образ жизни и твоя идеология неизбежно изменяются в соответствии с твоим доходом (в случае с М., полагаю, около ?4 в неделю). Единственный спор у меня с Мидами – из-за того, что они называют меня «товарищ». Миссис Мид, как и следовало ожидать, не очень разбирается в политике, но, как положено жене, усвоила взгляды мужа. Она произносит слово «товарищ» с явной неловкостью. Меня поражает, насколько отличаются манеры здесь, на севере. Миссис М. с удивлением и даже неодобрением относится к тому, что я встаю, когда она входит в комнату, что вызываюсь помыть посуду и т. д. Она говорит: «Мальчиков положено обслуживать».

М. послал меня в другой конец Уигана встретиться с Джо Кеннаном[22 - Джо Кеннан: в тот период безработный шахтер и активист Независимой рабочей партии. Он нашел Оруэллу комнату у Джо и Лили Андерсонов (в дневнике – мистер и миссис Хорнби). Содержательное интервью Джо Кеннана см. в книге «Воспоминания об Оруэлле» (Orwell Remembered, pp. 130–133). См. также № 19, ниже.], электриком, видным деятелем социалистического движения. Кеннан тоже живет в приличном корпоративном доме (жилой комплекс Бич-хилл), но в нем гораздо больше осталось от рабочего. Очень невысокий, плотный, сильный человек, необыкновенно вежливый и гостеприимный, всячески хочет помочь. Его старший ребенок лежит наверху в постели (подозревают скарлатину), младший играет на полу с солдатиками и пушкой. Кеннан с улыбкой говорит: «Видите – а я считаю себя пацифистом». Он направил меня в помещение N. U. W. M.[23 - N. U. W. M.: National Unemployed Workers’ Movement (Национальное движение безработных рабочих).] с письмом секретарю, чтобы тот помог мне найти жилье в Уигане. Помещение это – страшная маленькая развалина, но дар небес для безработных: там тепло, газеты и т. д. Секретарь Падди Грейди – безработный шахтер. Высокий, худой человек лет 35, интеллигентный, хорошо информированный, горячо желает помочь. Холостяк, получает 17 ш. в неделю, физически в ужасной форме из-за многолетнего недоедания и отсутствия работы. Передние зубы почти все гнилые. В N. U. W. M. люди очень дружелюбны и, как только узнают, что я писатель и собираю факты об условиях жизни рабочих, стремятся снабдить меня информацией. Но не могу заставить их относиться ко мне как к совершенно равному. Обращаются ко мне либо «сэр», либо «товарищ».

11.2.36

Остановился на Уоррингтон-лейн, 72, в Уигане[24 - Уоррингтон-лейн: иллюстрация в Peter Lewis, George Orwell: The Road to 1984 (1981, p. 50) (Питер Льюис. «Дорога к 1984», с. 50, на той же странице иллюстрация: пирс в Уигане).]. Питание и жилье – 25 ш. в неделю. Делю комнату с другим жильцом (безработным железнодорожником), едим на кухне, моемся в раковине, в судомойне. Еда сносная, но неудобоваримая и в громадных количествах. Ланкаширский способ употреблять рубец (холодным, с уксусом) ужасен.

Семья. Мистер Хорнби, 39 лет, работал в шахте с 13 лет. Сейчас девять месяцев без работы. Крупный, светловолосый, неторопливый в движениях, очень мягкий, воспитанный человек; если задаешь ему вопрос, всегда думает, прежде чем ответить; начинает так: «По моему рассуждению…» Местный выговор мало заметен. Десять лет назад ему в левый глаз ударила струя угольной пыли и глаз практически ослеп. Его перевели на работу «наверху», но через какое-то время он снова спустился в шахту: там выше заработок. Девять месяцев назад начались неприятности с другим глазом (есть какое-то заболевание «ниастигм»[25 - Ниастигм – нистагм, непроизвольное подергивание глазного яблока.] или что-то в этом роде, распространенное у шахтеров), и теперь он видит не дальше нескольких ярдов. Получает «компенсацию», 29 ш. в неделю, но уже говорят о переводе его на «частичную компенсацию» – 14 ш. в неделю. Зависит от того, признает ли его врач годным для работы, хотя работы, конечно, не будет – может быть, «наверху», но и такой мало. Если переведут на частичную компенсацию, может получать пособие, пока не кончатся продовольственные талоны.

Миссис Хорнби. На четыре года старше мужа. Ростом меньше пяти футов. Фигурой напоминает пивную кружку. Жизнерадостная. Очень невежественна, складывает 27 и 10, получается 31. Сильный акцент. Здесь, кажется, с определенным артиклем the обходятся двояко. Перед согласными его зачастую вообще опускают, а с гласными – присоединяют одним звуком к самому слову.

Сыну, «нашему Джо», только что исполнилось 15, и уже год работает в шахте. Сейчас – в ночную смену. Уходит на работу в 9 вечера, возвращается между семью и восемью утра, завтракает и ложится в постель, которую освободил другой жилец. Обычно спит до пяти или шести вечера. Начинал работать за 2 ш. 8 п. в день, прибавили до 3 ш. 4 п. – до фунта в неделю. Из них удерживаются (страховка и пр.) 1 ш. 8 п. в неделю, 4 п. – трамвай, на работу и обратно. Итого 16 ш. 4 п. – заработок за полную рабочую неделю. Летом, однако, будет неполное рабочее время. Довольно высокий, худой, мертвенно-бледный юноша, явно измотан работой, но в общем, кажется, доволен.

Том, двоюродный брат миссис Хорнби, холостяк, тоже снимает у них жилье – платит 25 ш. в неделю. Очень волосатый, с заячьей губой, человек тихий и недалекий. Тоже работает в ночную смену.

Джо, еще один жилец, холостой. Безработный, пособие – 17 ш. в неделю. Платит за жилье 6 ш. в неделю, питается самостоятельно. Встает в 8, чтобы уступить кровать «нашему Джо», и почти на весь день уходит из дому – в публичную библиотеку и т. д. Немного дурак, но какое-то образование получил и любит выражаться пышно. Объясняя, почему не женился, с важностью произносит: «Матримониальные цепи – дело ответственное». Повторял это несколько раз, видимо, формула ему нравится. Полностью безработный 7 лет. Выпивает, когда представится случай (теперь, конечно, такого не бывает).

В доме на первом этаже две комнаты и кухня, на втором – три комнаты; крохотный дворик сзади, и там уборная. Горячая вода не подведена. Дом запущен, фасадную стену вспучило. Арендная плата – 12 ш., с коммунальным налогом – 14 ш. Общий доход семьи Хорнби:

[26 -

Общий доход семьи Хорнби приблизительно эквивалентен нынешним ?150.]

После платы за аренду и коммунального налога остается 3 ф. 16 ш. 4 п. На эти деньги надо кормить и одевать четырех человек и другие расходы на троих[13 - Семья Х. зажиточна по здешним меркам. [Приписано рукой Оруэлла.]]. Сейчас и я вношу, но это временное.

Уиган в центре выглядит не так плохо, как изображают, определенно не так угнетающе, как Манчестер. Пирс в Уигане, говорят, разобран. Башмаки на деревянной подошве здесь обычная обувь, также и в меньших городах вокруг, вроде Хиндли. Женщины постарше обычно носят на голове платок, а молодые, видимо, только из-за крайней бедности. Почти все одеты очень плохо, молодежь на углах не такая бойкая и шумная, как в Лондоне; очень заметных признаков бедности не видно – только некоторое количество закрытых магазинов. Говорят, что каждый третий зарегистрированный рабочий – безработный.

Вчера вечером в зале кооперативного общества с разными людьми из N. U. W. M. слушал выступление Уола Ханнингтона[27 - Уол Ханнингтон (1896–1996): один из лидеров Национального движения безработных (NUWM) и автор работ «Трудности безработных 1919–1936» (Unemployed Struggles 1919–1936) и «Проблема районов хронической безработицы» (The Problem of the Depressed Areas), опубликованных Клубом левой книги в ноябре 1937 г. Как и «Дорога на Уиган-Пирс», опубликованная ранее, его книга содержала иллюстрации (32 страницы). Редж Рейнольдс, один из оруэлловских друзей-пацифистов, писал с сочувствием о «Голодных маршах», но отмечал, что люди, собравшиеся в Гайд-Парк-Корнере в Лондоне, «не выглядели голодными, особенно этот упитанный коммунист Уол Ханнингтон, их предводитель». («Моя жизнь и преступления» – My Life and Crimes, 1956, p. 106). Кроме того, он написал полезную брошюру «Господин председатель! Краткое руководство по порядку проведения митингов» (“Mr Chairman! A Short Guide to the Conduct and Procedure of Meetings”, 1950).]. Плохой оратор, многословие, все клише социалистических ораторов и неубедительный акцент кокни (и тут тоже: коммунист, вполне обуржуазившийся), но слушателей порядком завел. Шумное одобрение, когда он объявил, что, если у Англии с СССР начнется война, СССР победит. Публика несдержанная и очевидно безработная (1 из 10 – женщины), но весьма внимательная. После речи сбор денег на аренду зала и железнодорожные билеты Х. из Лондона и обратно. Собрали 1 ф. 6 ш. – неплохо, с двухсот безработных.

Шахтера всегда можно узнать по синему следу въевшейся угольной пыли на переносице. У некоторых людей постарше на лбу синие узоры, как у сыра «Рокфор».

Собранные 1 ф. 6 ш., т. е. 312 п., с аудитории около двухсот человек – это примерно полтора пенса с человека в среднем.

12.2.36

Ужасный холод. Долго шел вдоль канала (где когда-то был пирс) к каким-то холмам шлака. Страшный пейзаж – кучи шлака и трубы, извергающие дым. Некоторые кучи почти как горы, одна прямо Стромболи. Резкий ветер. Послали пароход, чтобы взломал лед перед баржами с углем. Матросы на баржах закутаны до глаз. Все «пруды» (залитые водой места, где осела почва над заброшенными шахтами) затянуты льдом цвета умбры. Ледяные бороды на шлюзовых воротах. По снегу медленно пробежали несколько крыс – смирные: видно, ослабели от голода.

13.2.36

Жилищные условия в Уигане ужасны. Миссис Х. рассказывает мне, что в доме у ее брата (ему только 25, так что, думаю, единокровный, но у него уже ребенок 8 лет) в четырех комнатах – «2 наверху, 2 внизу» – живут три семьи, 11 человек, из них 5 взрослых.

Со всеми шахтерами, с которыми я знакомился, происходили несчастные случаи – либо с ними самими, либо с их родственниками и друзьями. Двоюродному брату миссис Хорнби глыба угля сломала позвоночник («И он протянул еще семь лет, все время в мучениях»), а ее зять упал в новую шахту глубиной в 1200 футов. По-видимому, он бился о стены и на дно упал уже мертвым. Миссис Х. добавляет: «Его и не собрали бы, если бы не новый клеенчатый костюм на нем».

15.2.36

Ходил со сборщиками N. U. W. M., чтобы узнавать факты о жилищных условиях, прежде всего в жилых прицепах. Делал заметки, Q. V.[28 - Q. V.: quod vide – «смотри там-то» (лат.). В данном случае – в заметках Оруэлла, частично воспроизведенных в Полном собрании, Х, 546; также илл. 31 в «Дороге на Уиган-Пирс» (там жилые автоприцепы в Дареме, а не в Уигане).] Больше всего бросалось в глаза выражение на лицах некоторых женщин, особенно в перенаселенных автоприцепах. У одной было лицо, как череп. Вид непереносимой нищеты и упадка. Я еще подумал, что самочувствие у нее такое, какое было бы у меня, если бы я с ног до головы был выпачкан навозом. Но все эти люди, казалось, принимают свои условия жизни как данность. Им снова и снова обещали жилье, но все напрасно, и они пришли к убеждению, что пригодный для жизни дом есть нечто недостижимое.

Проходя по кошмарному грязному проулку, увидел женщину, молодую, но очень бледную, выпачканную, как обычно, изнуренного вида. Она стояла на коленях перед сточной канавой и ковыряла палкой в засорившейся свинцовой сточной трубе. Я подумал: какая страшная судьба – стоять на коленях перед канавой в переулке Уигана, в лютый холод, и тыкать палкой в засорившийся сток. В этот момент она подняла голову перехватила мой взгляд; такой тоски в глазах я никогда не видел, и мне пришло в голову, что она думает о том же, о чем и я.

Эту запись Оруэлл развил в «Дороге на Уиган-Пирс»:

Поезд вез меня по чудовищному ландшафту терриконов, труб, груд железного лома, грязных каналов шлаковой грязи, исчерченной следами деревянных башмаков. Был март, но погода страшно холодная и повсюду кучи почернелого снега. Медленно катясь по окраине города, мы миновали ряд за рядом маленьких убогих домов, выстроившихся перпендикулярно к полотну. Позади одного дома молодая женщина, стоя на коленях, прочищала палкой засорившуюся свинцовую сливную трубу от раковины в доме. Я успел ее разглядеть: фартук из дерюги, грубые деревянные башмаки, красные от холода руки. Она посмотрела на поезд, и я был так близко, что чуть ли не встретился с ней взглядом. У нее было круглое бледное лицо, обычное усталое лицо женщины из трущоб, в двадцать пять лет выглядящей на сорок из-за выкидышей и беспросветного труда, и за ту секунду, что оно мелькнуло передо мной, я успел разглядеть выражение такой безысходности, какой мне еще не случалось видеть. И мне пришло в голову, что мы ошибаемся, говоря: «Для них это не то же самое, что было бы для нас», – что люди, выросшие в трущобах, не представляют себе ничего иного, чем трущобы. То, что я увидел в ее лице, не было бессловесным страданием животного. Она сознавала, что с ней происходит, понимала не хуже меня, как ужасен ее удел – стоять на коленях в лютый холод на осклизлых камнях трущобного двора и тыкать палкой в вонючий сток.