Спасти Кэрол

Пятнадцать лет…

Именно пятнадцать лет назад Мокси покинул Хэрроуз. Имя этого благополучного городка пробудило множество воспоминаний, по большей части мирных. Именно здесь Мокси, на пару со своим приятелем по верховым прогулкам, Джефферсоном, провел свою беззаботную юность – среди этих ив они танцевали с юными горожанками, наслаждались молодостью, вином и свободой.

Хотя о какой свободе можно вести речь? Разве может чувствовать себя свободным человек, оставивший свою возлюбленную только потому, что она была нездорова? От чувства вины так непросто освободиться.

При слове возлюбленная сердце Мокси отозвалось глухой болью.

Неужели он никогда не разлюбит Кэрол? Как может мужчина – целых двадцать лет с момента последней встречи со своей возлюбленной – носить в себе это чувство?

Хэрроуз – так звалось местечко, где Кэрол вышла замуж за этого Дуайта Эверса, и новость о ее свадьбе едва не разорвала ему грудь. Долгое время Мокси считал, что он благополучно пережил случившееся, что перерос свои воспоминания. Но теперь они вновь нахлынули – так, словно всегда были рядом, под самым его сердцем.

Он сплюнул на землю, едва не попав слюной на ботинок и на бок лошади. Да, Хэрроуз был самой дальней точкой на Большой дороге, и все, связанное с Кэрол, казалось таким далеким, таким недостижимым!

Двадцать лет…

Неужели он видел ее в последний раз целых двадцать лет назад? А интересно, насколько она отличается от того образа, что он все это время носил в своей душе? Глядя на тени, поглотившие Большую дорогу, Мокси отрицательно покачал головой. Кэрол всегда была чище его, моложе его, умнее его и лучше. Как бы ни изменила ее жизнь, пусть даже и в худшую сторону, никогда в его памяти она не утратит своего обаяния. Какова она сейчас? Свободна ли? Счастлива? Или, напротив, удручена? Для Мокси это были не просто слова из некоего романтического лексикона, а утонченные формы тех образов, что он носил в своем сердце, то и дело сжимавшемся от смешанного чувства вины и сожаления, и это чувство вновь и вновь являлось ему из неведомой дали. Каждая черточка в лице Кэрол, каждая складка на той юбке, что она когда-то носила, даже легкая пыль, осевшая на кончике ее туфель, – все кричало о его проступке, его предательстве, совершенном двадцать лет назад, задолго до того, как его имя зазвучало на Большой дороге. Он презрел законы, стал отверженным – потому что нарушил собственные внутренние законы, тот кодекс чести, которым жил когда-то. И он не знал, как эти законы восстановить.

Мокси не отъехал и полумили от Макатуна, а в призрачном полумраке Большой дороги уже едва различимыми стали темные силуэты окружавших дорогу стен растительности. Сама Большая дорога была достаточно широка, чтобы по ней мог проехать экипаж, а иногда и сразу два, но по ее сторонам высоко в небо вздымались густые заросли, вызывавшие у путников приступы клаустрофобии. Да, эти стены пробуждали в душе тревожные воспоминания, а легкое движение в чаще могло серьезно напугать. Но сегодня на Большой дороге было все спокойно. Всегда ли здесь бывает так в рассветные часы, когда солнце стоит еще недостаточно высоко, чтобы высветить – там, в редких прогалинах, где над дорогой не нависают кроны деревьев, – тех, кто пробирается к назначенной цели по ее утоптанной пыльной поверхности. Возможно, сейчас, когда он сам стал путешественником, Большая дорога открылась ему в своем истинном обличье.

Мокси вспомнил всех мужчин, которые хотели бок о бок странствовать с ним по Большой дороге после того, как его прославил тот трюк, что он проделал в Абберстоне.

Теперь он знал: та слава и гроша ломаного не стоила.

Его лошадь, шумно, но ровно дыша, упрямо шла вперед. Мокси посмотрел туда, где стены растительности, обступившей Большую дорогу, сходились, поглощая пространство.

Именно на этом участке Большой дороги они с Джефферсоном мчались тогда, пьяные от вина и дурного настроения, в надежде бешеной скачкой погасить его и вновь почувствовать себя хорошо. Проснись! – кричал Джефферсон. Проснись! – А Мокси, закрыв глаза, вслепую отдался бегу лошади, и комья земли, летящие из-под копыт, били в его лицо. Лошади, казалось, выбивают из самих недр земли раскаты грома, но настоящая гроза накрыла Большую дорогу к ночи, и они с Джефферсоном, укрывшись на единственном сухом пятачке под раскидистым дубом, вынуждены были, как неизбежность, пережидать волну ненастья.

Проснись!

Свобода, которая не стоит и выеденного яйца. Нет, без правил жить невозможно!

Воспоминания жгли сердце Мокси. Как ясно он все увидел? Кого он в конечном итоге обманул?

Только не Кэрол.

Великой и тяжкой была его вина.

Что-то большое зашевелилось в зарослях справа от Мокси, но видавший виды человек не станет зря суетиться, а лишь слегка скосит глаза из-под полей шляпы, чтобы отличить двуногого зверя от четвероногого. И, хотя Мокси давно оставил лихую жизнь, он помнил уроки Большой дороги.

Человек, – подумал он. – Грабитель.

Но среди неясных теней материализовался силуэт оленя. Неужели он, Мокси, потерял нюх?

Именно по этому отрезку Большой дороги девять лет назад он двигался к Макатуну, навсегда покончив с жизнью отщепенца. Название городка не значило для него ровным счетом ничего – мирное местечко, вдали от городов, где имя его стало легендой. Тогда ему было всего тридцать лет, а впереди простирались необъятные просторы жизни, которую он посвятит своему саду, книгам из своей библиотеки и трем своим стареющим лошадям, так нуждающимся в его заботе. Заслуженное уединение. Но заслужил ли он его?

Кэрол! – неожиданно вспомнил он.

И почти физически ощутил, насколько далеко он от Хэрроуза, городка, где ждет помощи его давняя возлюбленная.

Те скупые слова, что принесла с собой телеграмма от Фарры Дэрроу, вызвали в его душе целый водопад воспоминаний, полный деталей, заставлявших сердце отчаянно биться. Душа его была полна Кэрол, но мысли о ней, словно искра, разожгли в душе Мокси костер иных воспоминаний – о долгих годах одиночества, когда он дышал воздухом Большой дороги. Теперь он хотел выбросить ее из памяти, несмотря на славу, что она ему принесла. Воспоминания о той жизни жгли его сердце, едва не сводя с ума. Были ли те годы потеряны зря? Именно здесь он изведал славу, а буквы его имени стали мифом, раем и адом этих лесов, этих просторов, всей этой земли. Но в славе крылось и издевательство, насмешка, сводившая его с ума.

Вот оно, проклятие Большой дороги! Мужчина, в чьем сердце царит вечный непокой, неизбежно попадет в ее волшебные невидимые силки.

Да, это двухдневное путешествие убьет его.

Движение слева в кустах. Мокси неторопливо повернулся.

Мокси как никто другой знал легенды Большой дороги. По мере того как годы стекали по крутым склонам здешних холмов, какие-то из сказок становились былью. Леденящие кровь истории, осеняющие Большую дорогу мрачной тенью. Тенью иссиня-черной, слепящей и непроницаемой.

Некоторые из историй говорили кое о чем похуже грабежа и убийства.

Эти истории окутывали Большую дорогу наподобие плаща. В них крылся неизбывный, режущий на части ужас. Они подавляли рассудок, делая людей жертвой безумия.

Вновь движение. Мокси вгляделся в шевелящиеся кусты.

Там, повернувшись лицом к Большой дороге, стоял человек.

Мокси придержал лошадь.

Правая рука его автоматически скользнула к кобуре. На Большой дороге это обычное дело – при виде незнакомца выхватывать оружие. Мокси и сам поступал так несчетное количество раз. В одиночку с добрыми намерениями по Большой дороге не ходят, а человек, который виднелся в густых придорожных зарослях, явно прятался.

Выхватить оружие первым – это мудрый поступок, избавлявший от многих неприятностей.

Не медли! – говаривал Джефферсон. – Даже если ты не уверен, что там кто-то есть.

Но Мокси не тронул оружия.

Когда он поравнялся с опасным местом, то обнаружил, что насторожившая его неясная тень – это всего-навсего утолщение древесного ствола. Дерево посмеялось над ним, только и всего.

Слегка щелкнув по крупу лошади хлыстом, Мокси послал ее вперед. Герой Большой дороги, прославившийся дуэлью в Абберстоне, продолжил путь.

Нет, это не человек, – подумал Мокси.

Но тень, оставшаяся за его спиной… тень, оставшаяся за его спиной, рассмеялась. Тихо-тихо, так, что Мокси не услышал смеха.

Мокси почти скрылся в густой тени, закрывающей Большую дорогу. Тень же выскользнула из-за дерева и последовала за ним. Оказалось, что у нее тоже есть тень, и та стекала на дорогу – неясный силуэт, вторая сущность первой тени, более темная.

Но у первой были некие черты, явленные как некая градация черноты: губы, увидеть которые могла лишь летучая мышь, чуть заметные складки одежды, колыхавшиеся даже в отсутствие ветра.

Тень вновь рассмеялась, и зашелестели листья березы, и дрогнула кора ближайшего дерева. Отзвуки смеха прошлись по кустам и деревьям, обнимавшим Большую дорогу.

Мокси насторожился. Насторожилась и его лошадь.

Ты заметил меня, – прошептала тень. – Может быть, даже узнал. Однажды мы с тобой вместе пили виски в Портсмуте. Сколько времени тебе потребуется, чтобы признать, что мы знакомы? Думаю, немного.

Мокси, уловив шепот в колыханиях ветра, слегка натянул поводья. Склонил голову, прислушиваясь.

– Довезешь меня до Хэрроуз, – сказал он лошади, – отдохнешь в тепле и уюте.