История Жака Казановы де Сейнгальт. Том 7

– Он видел, что вы смеетесь?

– Ну, если он не слепой.

– Он будет уязвлен.

– Мне это приятно.

– Вы очаровательны. Что у вас в этом пакете?

– Изделия из кожи. Смотрите. Это перчатки, пошитые и покрытые вышивкой, мужские и женские.

– Я нахожу их отличными. Сколько же приносит вам это ремесло?

– Вы занимаетесь торговлей?

– Непременно.

– Будем это знать.

Они немного переговорили между собой, кузина взяла перо, отсчитала дюжину, пометив разные цены, сложила и сказала мне, что все это стоит двести десять ливров. Я дал ей девять луи и сказал, что мне следует вернуть четыре ливра.

– Вы мне сказали, что вы торговец.

– Вы напрасно мне поверили.

Она покраснела и дала мне четыре ливра. Роза меня побрила, и они выдали мне, не ломаясь, мое вознаграждение, и кузина, которая была последней, дала почувствовать мне свой язык, увлажненный нектаром. Я увидел, что она окажется благосклонной при первой же оказии. Роза спросила, могут ли они прислуживать за столом.

– Я прошу вас об этом.

– Но мы хотели бы знать, для кого вы даете обед, потому что если это офицеры гарнизона, – они почти все такие нахалы, что мы не осмелимся.

Я сказал им, что это для м-м Морен и м-ль Роман, и они были рады. Кузина сказала, что в Гренобле нет ни более красивой, ни более умной девушки, чем м-ль Роман, но что ей будет трудно найти мужа, потому что у нее ничего нет; Я ответил, что найдется богатый человек, который оценит в миллион ее красоту и ум. Причесав меня, Манон ушла, вместе со своей кузиной, и Роза, оставшись, чтобы меня одеть, была мною слегка атакована; однако, встретив слишком стойкое сопротивление, я попросил у нее извинения, заверив, что это не повторится. Одевшись, я заперся, чтобы составить гороскоп, который обещал м-м Морен. Я легко набросал восемь страниц наукообразной галиматьи. Будучи осведомлен о том, что могло произойти с ее дочерью до ее теперешнего возраста, и указав об этом правильно, я не дал оснований подвергнуть сомнению мои предсказания на будущее. Я ничем не рисковал, потому что они все были подкреплены всякими «если». Эти «если» составляют всю суть науки астрологов, всегда глупцов или мошенников. Перечитав этот гороскоп и найдя его замечательным, я не был этим удивлен. Будучи знатоком в кабале, я должен был оказаться таковым же и в астрологии.

Получасом после полудня вся компания прибыла, и в час мы были уже за столом. Я понял, что консьерж был человеком, которого следует скорее сдерживать, чем пытаться поощрять. М-м Морен была весьма грациозна со своими тремя дочерьми, которых она знала очень хорошо, и Ледюк держался все время за ее стулом, очень внимательный в услужении, одетый в платье получше моего. В конце обеда м-ль Роман сделала мне комплимент по поводу трех красоток, которых я имел в услужении в этом чудесном доме, я поговорил об их талантах, и, сходив за перчатками, которые закупил, увидел, что они ей настолько понравились, что она согласилась принять дюжину, ободренная своими тетей и кузиной, которые оказали мне ту же честь. После этого я передал м-м Морен гороскоп ее дочери, который прочел ее муж. Хотя он и не понял ничего, он должен был им восхититься, поскольку все выглядело в соответствии с влиянием планет, которые выражали состояние небес в минуту рождения дочери. Проведя пару часов в разговорах об астрологии, и пару других – в игре в кадриль, мы пошли прогуляться в саду, где, проявив вежливость, мне предоставили возможность поболтать в полной свободе с прекрасной Роман. Все речи, что я с ней вел, касались только страсти, которую она мне внушила, ее красоты, ее ума, чистоты моих намерений и необходимости для меня быть ею любимым, чтобы не остаться несчастным на весь остаток моих дней. Она ответила, что если Бог судил ей иметь мужа, она была бы счастлива, если бы он был похож на меня; Я прилепился губами к ее руке и, весь в огне, сказал ей, что надеюсь, что она не заставит меня томиться в ожидании. Она повернулась, ища глазами свою тетю. Стемнело, и она опасалась того, что могло бы приключиться.

Мы вернулись в помещение, где, для их развлечения, я устроил небольшой банк в фараон. М-м Морен дала денег обеим девицам, у которых не было ни су, и Валенглар настолько хорошо повел свою игру, что, когда я окончил свою талью, чтобы идти ужинать, я имел удовольствие видеть, что каждая из них выиграла.

Мы оставались за столом вплоть до полуночи. Ветер, спустившийся с Альп, был очень силен, и я не осмелился настаивать на прогулке в саду. М-м Морин ушла, осыпав меня благодарностями, и я расцеловал ее, однако со всей благопристойностью.

Услышав пение на кухне, я захожу туда и вижу Ледюка, пьяного настолько, что не может держаться на ногах. Когда он меня увидел, он приблизился, чтобы попросить прощения, и упал, затем его вырвало. Его отнесли в кровать. Я счел этот случай достойным, чтобы над ним посмеяться, и так бы и случилось, если бы не пришли девушки, все вместе. То, что проходит один раз, не годится во второй. Характер этих девиц был таков, что я не мог бы заниматься ими иначе, чем по одной за раз, все время без ведома остальных. Я не мог подвергнуть неуспешной атаке одну, что повлекло бы затем потерю всякой надежды иметь их одну за одной. Я видел, что Роза в открытую ревновала к кузине, шпионя за моими взглядами. Когда я улегся в постель, я поблагодарил их, и они ушли.

На другой день Роза вошла одна, спросив у меня брикет шоколада и говоря мне, что Ледюк болен всерьез. Она принесла мне мой сундучок, и, дав ей брикет шоколада, я взял ее за руку и дал ей почувствовать, что люблю ее; она притворилась оскорбленной и ушла. Пришла к моей постели Манон, показав порванную мной манжету и спросив, не хочу ли я, чтобы она ее зашила. Я взял ее за руку, наклоняясь, и когда она увидела, что я хочу ее поцеловать, она ее отдернула, наклонилась сама и позволила мне принять поцелуй, который я видел на ее полуоткрытых губах; я быстро снова схватил ее за руку, но дело прервалось, потому что вошла кузина. Манон отдернула свою руку и, держа манжету, притворилась, что выслушивает мой ответ. Я сказал ей рассеянно, делая вид, что не вижу кузину, что она доставила бы мне удовольствие, починив манжету, когда у нее будет время, и она ушла.

Доведенный до крайности этими двумя происшествиями, я решил, что кузина от меня не упрыгает, потому что накануне я уже получил от нее авансы. Я попросил у нее платок, она дала его, не упоминая поцелуя, и оставила мне свою руку, и дело было бы сделано, если бы не пришла Роза с моим шоколадом. Ничего не было легче для меня и для кузины, чем принять мгновенно непринужденный вид, но это третье происшествие привело меня в ярость. Я хотел убить Розу; но я должен был успокоиться, я сердился, но имел на это право при том, что она меня оттолкнула четверть часа назад. Шоколад показался мне плохо приготовленным; это было не так, но я ей об этом сказал. Я поднялся, я не захотел, чтобы она меня побрила, но позволил, чтобы Манон меня причесала; две другие вышли, притворяясь, что делают общее дело, но Роза при этом старалась больше, чем Манон. В этот момент появляется Валенглар.

Этот человек, обладающий большим достоинством и здравым смыслом, несмотря на то, что мнил себя знатоком в абстрактных науках, сказал мне за обедом, что находит меня немного грустным, и что если это происходит от мыслей, связанных с юной Роман, он советует от них отказаться, по крайней мере если я не решаюсь просить ее себе в жены. Я ответил, что уезжаю через несколько дней.

Мы увидели ее у ее тети. Она встретила меня с дружеским видом, который меня порадовал и побудил ее поцеловать, усадив себе на колено. Ее тетя рассмеялась, она слегка покраснела и дала мне маленькую бумажку, затем убежала. Я прочел на ней год, день, час и минуту ее рождения; я все понял. Ее бегство из моих объятий должно было сказать, что я могу рассчитывать на некоторые милости с ее стороны, лишь составив ее гороскоп. Думая сыграть на этом, я сказал ей, что отвечу, смогу ли я доставить ей это удовольствие или нет, за следующий день у меня и за ночь танцев. Она смотрит на свою тетю, и мое предложение одобрено.

Объявляют о приходе русского. Я вижу мужчину моего возраста, очень комильфо, одетого по-дорожному, немного тонкокостного. Он представляется, м-м Морен оказывает ему грациозный прием, он хорошо говорит, он грустно посмеивается, на меня почти не смотрит и не говорит ни слова м-ль Роман. К вечеру приходит г-н Морен, и русский дает ему флакон, наполненный белой жидкостью; затем он собирается уйти, но его оставляют ужинать.

За столом говорят о его замечательной жидкости. Г-н Морен говорит мне, что в три минуты она заставила исчезнуть ушиб на лице молодого человека, нанесенный отскочившим поленом, которое, как думали, проломило кость. Месье русский всего только потер его своей жидкостью. Тот скромно сказал, что это только пустяк его собственного изготовления, и он много говорил о химии с Валенгларом. Я был занят только моей красоткой, надежда овладеть ею завтра лишала меня аппетита. Когда я провожал Валенглара к нему на квартиру, тот сказал, что никто не знает этого русского, и, несмотря на это, он принят во всех домах.

– Есть ли у него экипаж?

– Ничего – ни слуги, ни денег, он здесь уже две недели; но он ничего ни у кого не просит. В гостинице ему предоставили кредит; полагают, что он ожидает откуда-то своих слуг и свой экипаж.

– Логичнее предположить, что он бродяга;

– У него не тот вид, как вы сами видели; и к тому же у него перстни с хорошими камнями. Их видели.

– Могут ошибаться. Он их продаст.

Когда я вернулся к себе, пришла Роза, чтобы причесать меня на ночь, продолжая при этом дуться. Я уговаривал ее быть повеселее, но, увидев, что она упорствует, сказал оставить меня спать и сказать отцу, что я хочу дать бал в следующую ночь в зале на первом этаже, примыкающей к саду, и ужин на восемнадцать-двадцать персон. На завтра с утра я подтвердил распоряжение, сказав, что хочу, чтобы его дочери тоже танцевали.

В тот момент, когда он выходил с Розой, вошла Манон и подошла к моей кровати, чтобы узнать, какие я хочу кружева; но это был только предлог: я нашел ее нежной как овечка и влюбленной как голубка, и мы покончили с вопросом; но момент спустя Роза преподнесла нам сюрприз. Она вошла вместе с Ледюком, который пришел спросить моего позволения тоже танцевать, обещая быть разумным, и Роза за него поручилась. Я согласился, сказав, что он должен благодарить м-ль Розу.

Я получил записку от М-м Морен, которая спрашивала, можно ли пригласить на мой бал двух дам, своих знакомых, вместе с их дочерьми, и я ответил, что она доставит мне удовольствие, пригласив также и мужей, имея в виду, что стол будет накрыт на двадцать человек.

Она пришла обедать вместе с племянницей и Валенгларом, ее дочь занималась своим долгим туалетом, а муж был занят делами до ночи; таким образом, мы обедали только вчетвером, но она заверила, что к ужину будет многочисленная компания.

Роман была в том же платье и причесана как обычно, но для меня она не могла показаться более красивой. Сначала, сев передо мной и касаясь своими коленями моих, она спросила, думал ли я о ее гороскопе. Я ответил, взяв ее за руку и заставив сесть мне на колени, что она получит его послезавтра. В этой позиции я десяток раз поцеловал очаровательный рот этого небесного создания, которому я был рожден составить судьбу, но она открыла его только для того, чтобы просить меня умерить свое пламя. Она была скорее удивлена, чем оскорблена, видя меня дрожащим, но, защищаясь от меня, она не нарушала спокойствия своего лба, не отворачивала лица, не отводила своих глаз от моих. Уступая ее просьбам, я успокоился, и она не двигалась. Я увидел в ее глазах выражение удовлетворенности, которую приносит победа, одержанная над сильным противником, когда побежденному говорят: «Нападай на меня еще, если тебе хватит смелости». Я молча аплодировал доблести великолепной Роман.

М-м Морен уселась на мое другое колено, чтобы спросить о некоем выражении в гороскопе ее дочери. Она сказала, что для того, чтобы увериться, что на моем балу будут четыре красавицы, ей пришлось написать лишь два приглашения.

– У меня будет только одна, вскричал я, глядя на ее племянницу.

– Бог свидетель, – сказал Валенглар, – что весь Гренобль будет судачить завтра об этом бале.

– Будут говорить, – заявила Морен своей племяннице, – что дело идет к твоей свадьбе.

– Да. Будут говорить о моем превосходном платье, о моих кружевах и бриллиантах.

– О вашей красоте, – сказал я ей с серьезным видом, – о вашем уме и вашей образованности, которые составят счастье человеку, который вас получит.

Все промолчали, потому что полагали, что я говорю о себе. Если бы я знал, как это подать, я предложил бы ей пять сотен луи, но трудность состояла в том, чтобы договориться, потому что я не хотел их давать впустую.

Мы вошли в мою спальню, и пока Роман развлекалась, рассматривая красивые игрушки, разложенные на моем туалете, ее тетя и Валенглар изучали брошюры на моем ночном столике. Я увидел, как она подошла к окну и внимательно разглядывала вещь, которую держала в руках. Я вспомнил, что оставил там портрет М. М. Я подхожу к ней и прошу вернуть мне этот неприличный портрет. Она отвечает, что нет никакого неприличия, но то, что ее удивляет, это некое сходство.

Я вижу все и вздрагиваю от своей невольной нескромности.

– Мадам, – говорю я ей, – это портрет венецианки, которую я любил семь лет назад.

– Я верю, но это удивительно. Эти два М, эти религиозные принадлежности, посвященные любви, все это усиливает мое удивление.

– Она монахиня и ее зовут М. М.

– И моя дальняя родственница, живущая в Шамбери, зовется так же М. М., и она монахиня того же ордена, что и ваша. Я скажу вам сразу. Она была в Эксе, откуда вы приехали, чтобы излечиться от болезни.