Секрет нашего успеха. Как культура движет эволюцией человека, одомашнивает наш вид и делает нас умнее

Рассмотрим вкратце некоторые культурные адаптации инуитов, которые вам следовало бы изобрести, чтобы выжить на Земле Короля Уильяма. Чтобы охотиться на тюленей, нужно находить во льду полыньи, где они всплывают набрать воздуха. Важно, чтобы лед вокруг полыньи был покрыт слоем снега, иначе тюлени услышат вас и уплывут. Потом нужно расчистить полынью, понюхать ее, дабы убедиться, что ею пользуются (а как пахнут тюлени?), а затем оценить форму полыньи при помощи особого изогнутого куска рога карибу. После этого полынью присыпают снегом, оставив лишь маленькое отверстие наверху, и ставят вешку. Если тюлень подплывет к полынье, вешка сдвинется, и тогда нужно вслепую ударить гарпуном в полынью, вложив в удар весь свой вес. Гарпун должен быть длиной метра полтора (5 футов) с отделяемым наконечником, привязанным на прочный шнур, сплетенный из сухожилий. Рог для зубьев можно взять у вышеупомянутого карибу, которого нужно для этого убить стрелой из лука, сделанного из плавника. На другом конце гарпуна крепится еще один зубец из особо прочной кости белого медведя (да, надо еще знать, как убивать белых медведей: лучше всего нападать на них, пока они спят в берлогах). Если удается вогнать наконечник гарпуна в тюленя, последует поединок, в результате которого тюленя надо выволочь на лед и заколоть вышеупомянутым острием из кости белого медведя

.

Теперь, добыв тюленя, нужно еще приготовить его. Однако на таких широтах не растет деревьев на дрова, а плавника все-таки мало, и он слишком ценен, чтобы жечь его в костре. Чтобы развести хороший костер, нужно выдолбить лампу из стеатита (вы же знаете, как выглядит стеатит, правда?), натопить немного тюленьего жира для лампы и сделать фитиль из особой разновидности мха. Еще вам понадобится вода. Паковый лед – это замерзшая морская вода, и если пить ее, только быстрее наступит обезвоживание. Однако старый морской лед почти утрачивает соленость, поэтому его можно растапливать и получать питьевую воду. Разумеется, надо уметь находить и распознавать старый морской лед по цвету и фактуре. Чтобы его растопить, нужно запастись жиром для стеатитовой лампы – следите, чтобы запасы не истощались.

Эти несколько примеров – самая верхушка айсберга культурного ноу-хау, обеспечивающего выживание в Арктике. Я еще даже не намекнул на способы изготовления корзин, рыболовных запруд, саней, очков от снежной слепоты, лекарств и острог (илл. 3.1), не говоря уже про все познания о погоде, снеге и состояниях льда, необходимые для безопасных путешествий на санях.

Илл. 3.1. Наконечник инуитской рыболовной остроги. Зубья сделаны из рога северного оленя. Этот наконечник Руаль Амундсен нашел на Земле Короля Уильяма, где побывал в 1903–1906 годах

Тем не менее, какими бы поразительными ни были достижения инуитов, я, вероятно, прошу слишком многого, и никто не смог бы пережить два года в арктических льдах. В конце концов, мы – тропические приматы, а средняя зимняя температура на Земле Короля Уильяма колеблется от ?25 °C до ?35 °C, а в середине XIX века была даже ниже. Однако по воле случая на Земле Короля Уильяма зимовали еще две экспедиции – одна до экспедиции Франклина, другая после. Несмотря на то что они были намного малочисленнее и гораздо хуже снаряжены, обе команды не просто выжили, но и продолжили исследования. В чем же секрет их успеха?

За 15 лет до экспедиции Франклина Джон Росс и его команда из 22 человек вынуждены были бросить корабль “Виктори” у побережья Земли Короля Уильяма. Росс не просто пережил три года на острове, но и сумел разведать окрестные земли, в том числе найти магнитный полюс. В секрете успеха Росса нет ничего неожиданного: это были инуиты. Хотя Росса никто никогда не считал душой компании, он сумел подружиться с аборигенами, наладить торговые отношения и даже сделать деревянную ногу для одного хромого инуита. Росс восхищался инуитскими иглу, многоцелевыми орудиями и чудесной теплой одеждой, с энтузиазмом изучал инуитские методы охоты, добычи тюленей, дрессировки собак и путешествий на собачьих упряжках. Инуиты, в свою очередь, научились у людей Росса пользоваться ножом и вилкой за официальным обедом. Целые поколения ученых благодарны Россу за обширные этнологические данные, хотя отчасти им руководила практическая потребность собрать необходимые для выживания сведения и поддерживать хорошие отношения. Во время жизни на острове Росс вел судовой журнал, в котором писал, как его беспокоило, когда инуиты надолго исчезали, и как он ждал, когда они вернутся с добычей: среди того, что они ему поставляли, упоминаются, в частности, 180 фунтов рыбы, 50 тюленьих шкур, туши медведей и овцебыков, оленина и пресная вода. Кроме того, Росс восхищался здоровьем и физической силой инуитов. Санные экспедиции Росса в этот период всегда брали с собой инуитов, которые служили проводниками, охотились и строили временные жилища. Через четыре года Росс, которого в Адмиралтействе давно считали погибшим, сумел вернуться в Англию с девятнадцатью из двадцати двух своих людей. Много лет спустя, в 1848 году, Росс снова пустился на легких санях на манер инуитских на поиски пропавшей экспедиции Франклина. Впоследствии такую конструкцию ездовых саней переняли многие другие британские экспедиции.

Прошло немногим больше полувека, и две зимы на Земле Короля Уильяма и три в Арктике провел Руаль Амундсен. Он прошел Северо-Западный проход на переоборудованном рыболовном шлюпе – первый европеец, которому это удалось. Поскольку Амундсен знал о судьбе обеих экспедиций, и Росса, и Франклина, он первым делом разыскал инуитов и узнал у них, как делать одежду из шкур, охотиться на тюленей и управлять собачьими упряжками. В дальнейшем он нашел прекрасное применение инуитским навыкам и технологиям – умению шить одежду, делать сани и строить дома, – когда опередил Роберта Скотта на пути к Северному полюсу. Норвежец Амундсен, восхваляя превосходные качества инуитской одежды при ?53 °C, писал: “Экипировка эскимосов зимой в этих краях значительно превосходит нашу европейскую одежду. Однако нужно носить либо одно, либо другое – любое сочетание никуда не годится… Стоит надеть ее, и сразу становится тепло и уютно [в отличие от шерсти]”. Примерно так же Амундсен отзывался об инуитских иглу (подробнее о них в главе 7). Решив в конце концов заменить металлические полозья своих саней деревянными, он отмечал: “В этих вопросах лучше всего подражать эскимосам и позволить, чтобы полозья основательно покрылись льдом; тогда они заскользят, как по маслу”

.

Экспедиция Франклина – наш первый образчик из досье пропавших первопроходцев-европейцев

. Типичный сюжет таков: злосчастная компания европейских или американских исследователей теряется, оказывается отрезана или так или иначе застревает в отдаленных и на первый взгляд негостеприимных краях. Со временем у путешественников кончаются припасы, становится все труднее добывать пищу, а иногда и воду. Одежда и обувь постепенно изнашиваются, а построить себе нормальное жилище несчастные, как правило, не могут. Потом их обычно одолевают болезни, и это затрудняет перемещение с места на место. Когда все становится совсем плохо, сплошь и рядом начинается каннибализм. Самые поучительные случаи – когда по воле судеб первопроходцы имеют возможность пожить во “враждебной” среде и изучить ее, прежде чем у них закончится провиант и придется в этой среде выживать (то есть пытаться). Увы, эти первопроходцы, как правило, гибнут. Если кому-то и удается выжить, то лишь потому, что они натыкаются на аборигенов, которые и предоставляют им пищу, одежду, жилье, лекарства и информацию. Обычно эти племена жили, а часто и процветали в этой “враждебной” среде сотни и тысячи лет.

Чему учат нас подобные случаи, так это тому, что люди выживают не за счет врожденных способностей, помогающих искать пищу и кров, и не благодаря индивидуальным талантам, позволяющим “на ходу” придумывать, как приспособиться к местным условиям. Мы выживаем потому, что на протяжении поколений процесс отбора в ходе культурной эволюции снабдил нас наборами инструментов культурной адаптации, в число которых входят орудия труда, практики и приемы, и эти наборы невозможно изобрести за несколько лет, даже если речь идет о сплоченной группе людей с мощной мотивацией. Более того, обладатели этих культурных адаптаций часто сами не понимают, как они устроены и почему работают, и знают лишь, как правильно ими пользоваться. В главе 4 будут рассмотрены основы процессов, которые создают культурные адаптации на протяжении поколений.

Однако, прежде чем двинуться вперед, заглянем еще раз в досье пропавших первопроходцев-европейцев, чтобы убедиться, что Арктика – далеко не единственный пример среды, в которой необычайно трудно выжить.

Экспедиция Бёрка и Уиллса

В 1860 году, возвращаясь из первой европейской экспедиции вглубь австралийского материка – из Мельбурна на север к заливу Карпентария, – четыре исследователя обнаружили, что у них практически закончился трехмесячный запас провианта и теперь им придется питаться подножным кормом. Командир экспедиции Роберт Бёрк, бывший инспектор полиции, и его помощник Уильям Уиллс, геодезист, а также Чарльз Грей (моряк 52 лет) и Джон Кинг (солдат 21 года) вскоре начали есть вьючных животных, в число которых входили шесть верблюдов, специально перевезенных в Австралию для перехода через пустыню. Конина и верблюжатина позволили им растянуть оставшийся провиант, однако такое решение означало, что путешественникам придется бросить снаряжение. Грей стал быстро слабеть, начал воровать пищу и вскоре умер от дизентерии. Трое других сумели добраться до места встречи с остальными членами экспедиции у реки Купер-Крик, где их должны были ждать со свежими запасами провианта. Однако их товарищи, частью больные, частью раненые, тоже израсходовали свои запасы и ушли утром в тот же день, не дождавшись своих. Бёрк, Уиллс и Кинг едва разминулись с ними, но сумели найти закопанный запас провианта. Бёрк, слабый и изможденный, решил не пытаться догонять остальных, которые ушли к югу, а пройти вдоль Купер-Крик на запад к горе Безнадежной (да-да, она так и называется – гора Безнадежная) примерно в 150 милях оттуда, поскольку там было ранчо и полицейский аванпост. По пути вдоль Купер-Крик, вскоре после выхода с места встречи, пали два оставшихся верблюда. В итоге путешественники были вынуждены держаться берега Купер-Крик, поскольку без верблюдов, которые могли бы везти на себе воду, и без всяких знаний о том, где брать воду в этой безлюдной местности, троица не могла пересечь последний участок пустыни между рекой и аванпостом у горы Безнадежной

.

Путешественники не могли покинуть берег, новообретенный провиант тоже заканчивался, и тут им удалось вступить в мирный контакт с местным племенем яндрувандра. Это племя охотников-собирателей поделилось с ними своими богатствами – рыбой, бобами и лепешками, которые, как узнали путешественники, были сделаны из “семян” под названием нарду (строго говоря, это не семена, а спорокарпий). Очевидно, наши путешественники обратили внимание на обычаи племени яндрувандра за время пребывания у них, но это не научило их лучше ловить рыбу и ставить ловушки на дичь. Однако лепешки произвели на них сильное впечатление, и они начали искать источник семян нарду, решив, что те растут на деревьях. После долгих бесплодных поисков троица наконец набрела на пустошь, поросшую нарду: оказалось, что это не дерево, а влаголюбивый папоротник, напоминающий клевер. Сначала путешественники просто варили спорокарпий, а потом нашли (не сделали) каменные жернова и, поскольку видели, как женщины племени яндрувандра готовят лепешки, решили поступить по их примеру – растерли семена, сделали муку и испекли хлеб из нарду.

Похоже, это стало для несчастных настоящей манной небесной, поскольку они наконец обрели надежный источник калорий. На протяжении месяца с лишним они собирали и ели нарду, но при этом их одолевала слабость и сильнейшие мучительные симптомы расстройства желудка. Калорий Бёрк, Уиллс и Кинг вроде бы потребляли достаточно (судя по записям в дневнике Уиллса, 4–5 фунтов хлеба в день), но, несмотря на это, лишь слабели (см. илл. 3.2). Уиллс в дневнике рассказывает, что с ними происходило, начиная с описания расстройства желудка, вызванного нарду:

Не могу понять, что такое этот нарду: мне он явно не на пользу в любом виде. Теперь мы вынуждены питаться только им и добываем по четыре-пять фунтов в день на всех. Испражнения после него невероятно обильны и словно бы сильно превышают количество съеденного хлеба, да и на вид мало чем отличаются от того, что было съедено… Голод на одном нарду никак не назовешь неприятным, если не считать слабости и совершенной неспособности двигаться, поскольку с точки зрения аппетита он дает мне полнейшее удовлетворение

.

Не прошло и недели после этой дневниковой записи, и Бёрк и Уиллс умерли. Кинг в одиночку сумел выжить благодаря тому, что обратился к племени яндрувандра и аборигены приняли его, подкормили и научили, как строить нормальное укрытие для ночлега. Три месяца спустя Кинга нашла спасательная экспедиция, и он вернулся в Мельбурн.

Илл. 3.2. Бёрк, Уиллс и Кинг, пытающиеся выжить во время пути вдоль реки Купер-Крик. Художник Скотт Мельбурн.

Иллюстрация к дневнику Уиллса (Wills, Wills, and Farmer 1863)

Почему же умерли Бёрк и Уиллс?

Папоротник нарду, как и многие растения, которыми питаются охотники-собиратели, не переваривается и по крайней мере отчасти ядовит, если не обработать его надлежащим образом. Непереработанный нарду проходит сквозь желудочно-кишечный тракт в почти неизменном виде и содержит большое количество тиаминазы, которая истощает в организме запасы тиамина (витамина В1). Снижение уровня тиамина вызывает болезнь бери-бери: крайнюю слабость, уменьшение мышечной массы и снижение температуры тела. Чтобы этого избежать, аборигены, по всей видимости, разработали практики многоэтапного приготовления нарду, призванные сделать это растение съедобным и неядовитым. Во-первых, муку из нарду обильно промывают водой, что повышает усвояемость и снижает концентрацию тиаминазы – антагониста витамина В1. Во-вторых, во время выпечки лепешек мука при нагреве непосредственно контактирует с золой, что снижает ее pH и, возможно, расщепляет тиаминазу. В-третьих, кашу из нарду едят исключительно при помощи раковин моллюсков, что, возможно, ограничивает контакт тиаминазы с органическим субстратом, необходимый, чтобы в полной мере запустить реакцию распада витамина В1. А наша злосчастная троица не применяла эти местные практики и поэтому умудрилась уморить себя голодом и отравить, наедаясь до отвала

. Подобные неочевидные и изощренные приемы обезвреживания не редкость в малых сообществах, и с другими аналогичными примерами мы еще познакомимся в дальнейшем.

Воздействие нарду в сочетании с негодной одеждой, которая превратилась в лохмотья, и невозможностью построить хорошее жилище привело к тому, что несчастные путешественники страдали от зимних июньских холодов. Вероятно, последствия переохлаждения усугубили слабость и приблизили кончину. У троицы было мало шансов научиться чему-то у туземцев, в отличие от Росса и Амундсена, поскольку племя яндрувандра постоянно раздражало и злило Бёрка. В какой-то момент они так рассердили его просьбами о подарках, что он выстрелил в воздух, и аборигены тут же исчезли. Неудачный ход.

Если же и австралийские пустыни кажутся вам слишком уж суровыми, резонно предположить, что в субтропическом климате наш интеллект в сочетании с развитыми в ходе эволюции инстинктами мог бы сослужить нам добрую службу. Снова заглянем в досье пропавших первопроходцев-европейцев.

Экспедиция Нарваэса

В 1528 году к северу от залива Тампа во Флориде Панфило Нарваэс совершил роковую ошибку. Он разделил свою экспедицию и увел 300 конкистадоров вглубь континента в поисках легендарных золотых городов, а корабли отправил вдоль берега к месту намеченной встречи. Проплутав по кустарниковым зарослям и болотам Северной Флориды два месяца (и не обнаружив ни следа золотых городов) и поступив вероломно с местными жителями, великие конкистадоры решили двинуться на юг, навстречу своим кораблям. Однако, как ни старались они поскорее преодолеть болотистую равнину, добраться до кораблей им не удалось. К запланированному дню они опоздали, и оставшиеся 242 человека (около пятидесяти погибли в пути) построили пять судов и собрались на веслах пройти вдоль берега Мексиканского залива, чтобы попасть в испанский порт в Мексике.

К несчастью, расстояние до Мексики конкистадоры катастрофически недооценили и с грубых лодок, которые соорудили, постепенно высадились на острова барьерной цепи, тянущейся вдоль побережья залива. Разрозненные группки испанцев голодали, кто-то прибегал к каннибализму, но затем им пришли на помощь мирные охотники-собиратели каранкава, которые издревле жили на побережье нынешнего Техаса. По свидетельствам конкистадоров, благодаря помощи каранкава уцелевшие группы смогли возобновить плавание в Мексику, но снова очутились в безвыходном положении из-за голода. Однако по крайней мере одна из этих групп добывала пищу успешнее прочих, поскольку научилась у аборигенов собирать водоросли и устрицы. Любопытно, что попавшие в беду испанцы, как и другие европейцы, побывавшие в этих краях впоследствии, всегда писали, что каранкава – люди рослые, крепкие и здоровые на вид. А значит, для охотников-собирателей это были изобильные места, если, конечно, знать, что делаешь.

Большинство испанцев умерли от голода, но несколько конкистадоров и один раб-мавр все же добрались до более густонаселенного центра территории каранкава. Поскольку к этому времени путешественники были еле живы, они тут же угодили в рабство к этим каранкава, более свирепым, и, вероятно, были принуждены играть женские гендерные роли. Среди аборигенов Северной Америки смена гендерной роли с мужской на женскую не редкость. Нашим конкистадорам в результате пришлось тяжко трудиться – носить воду, собирать хворост и исполнять другие утомительные обязанности. Прожив несколько лет среди этих охотников-собирателей, рассеянных по обширной территории, четыре члена команды Нарваэса встретились во время ежегодного сбора урожая опунции, когда многие группы местных жителей собирались вместе, пировали и праздновали. В разгар всеобщего веселья четверка умудрилась сбежать. После долгих странствий, во время которых путешественники много кружили и побывали у множества разных племен в Мексике и Техасе, где изображали целителей и шаманов, им все же удалось вернуться в Новую Испанию (колониальную Мексику) – спустя восемь лет после отбытия из Флориды

. Таким образом, четырем беглецам удалось выжить благодаря тому, что они сумели взять на себя в туземном обществе почетную социальную роль.

Одинокая женщина

Все эти рассказы о пропавших первопроходцах-европейцах, когда бесстрашные отряды стойких опытных исследователей сталкивались с непреодолимыми трудностями, попав в новую обстановку, ярко контрастируют с другой историей – историей одинокой молодой женщины, которая восемнадцать лет не могла выбраться из родных мест. Голый, туманный, открытый всем ветрам остров Сан-Николас в семидесяти милях от побережья Лос-Анджелеса и тридцати милях от ближайшей суши когда-то был населен процветающими туземцами, которые наладили торговые связи с другими островами Чаннел-Айлендс и с побережьем. Однако к 1830 году население острова стало таять, отчасти из-за резни, устроенной охотниками-собирателями с Кадьякских островов на Аляске, которая тогда принадлежала России; пришельцы разбили лагерь на острове Сан-Николас, чтобы добывать каланов. В 1835 году испанские миссионеры из Санта-Барбары прислали судно, чтобы перевезти оставшихся обитателей острова в миссии на континенте. В ходе поспешной эвакуации одна туземка лет двадцати пяти побежала искать своего пропавшего ребенка. Надвигался шторм, поэтому корабль отошел без нее, она осталась на острове одна и в результате несчастливого стечения обстоятельств была в основном (но не совсем) забыта.

Оставшись в полном одиночестве, женщина питалась тюленьим мясом, моллюсками, рыбой, морскими птицами и всевозможными кореньями. Она сделала в нескольких местах на острове запасы сушеного мяса на случай болезни и других чрезвычайных ситуаций. Мастерила из кости ножи, швейные иголки и шилья, из ракушек – рыболовные крючки, из сухожилий – лесу. Жила в хижинах из китовых костей, а бури пережидала в пещере. Чтобы носить воду, она плела водонепроницаемые корзины той чудесной конструкции, которая была распространена среди калифорнийских индейцев. Одевалась она в водонепроницаемые туники, которые шила из чаячьей кожи с перьями, и плела себе сандалии из травы. Когда ее наконец нашли, очевидцы писали, что она была “в прекрасном физическом состоянии” и хороша собой – “на лице ни морщинки”. Обнаружили ее внезапно, и она поначалу испугалась, но тут же предложила поисковой партии разделить с ней ужин, который как раз готовила

.

Трудно представить себе больший контраст с нашими пропавшими первопроходцами-европейцами. Одинокая женщина, вооруженная только кумулятивным ноу-хау предков, прожила на острове восемнадцать лет, тогда как великолепно снаряженные и прекрасно профинансированные команды опытных исследователей потерпели полный крах в Австралии, Техасе и Арктике. Эти разнообразные примеры подтверждают природу приспособляемости нашего вида. Мы тысячелетиями полагались на огромный корпус кумулятивных культурных знаний, и у нас появилась зависимость от подобной информации; без передающихся через культуру сведений о том, как искать и перерабатывать растения, изготавливать орудия из подручных материалов и избегать опасностей, мы в качестве охотников-собирателей долго не протянем. Несмотря на интеллект, приобретенный благодаря размерам мозга, мы не можем выжить в среде, в которой на протяжении нашей эволюционной истории прекрасно существовали наши предки – охотники-собиратели. Умение сотрудничать, когнитивные способности и особенности внимания у нас, скорее всего, были выработаны естественным отбором и приспособлены именно для жизни в той среде, в какой жили наши предки, однако этих психологических адаптаций, которыми нас обеспечила генетическая эволюция, нашему виду отнюдь не достаточно. Ни интеллект, ни проблемно-ориентированные психологические способности не включаются, когда нам надо отличить съедобные растения от ядовитых, построить плот, каноэ, сани или иглу, смастерить костяное шило или рыболовный крючок. Несмотря на то что охота, изготовление одежды и разведение огня сыграли важнейшую роль в эволюционной истории нашего вида, у первопроходцев не оказалось необходимой врожденной умственной машинерии, чтобы снабдить их сведениями о том, как находить тюленьи полыньи, присыпанные снегом, делать остроги или разводить огонь.

Уникальность нашего вида, а следовательно, секрет нашего экологического доминирования, заключается в том, как культурная эволюция на протяжении столетий и тысячелетий создает культурные адаптации. Во всех вышеописанных случаях я делал упор на культурные адаптации, связанные с орудиями и приемами для добычи и приготовления пищи, поиска воды и путешествий. Однако в дальнейшем станет понятно, что культурные адаптации – это не только те вещи, которые мы умеем делать, но и образ мыслей и предпочтения.

В главе 4 я покажу, как успешно применить эволюционную теорию к пониманию культуры. Как только мы поймем, как естественный отбор повлиял на наши гены и разум, чтобы создать и отточить нашу способность учиться у окружающих, мы увидим, что сложные культурные адаптации, в том числе орудия, оружие и методы приготовления пищи, а также нормы, институты и языки, могут постепенно развиваться, даже если никто в полной мере не понимает, как и почему они работают. В главе 5 мы изучим, как появление культурных адаптаций стало направлять нашу генетическую эволюцию. В результате возник устойчивый культурно-генетический коэволюционный дуэт, который повел нас по новому пути и в конце концов сделал из нас по-настоящему культурный вид.

Глава 4

Как стать культурным видом

Чтобы разобраться, почему европейские первопроходцы не смогли выжить как охотники-собиратели, а аборигенам это удавалось даже в полном одиночестве, нам следует понять, как популяция вырабатывает культурные адаптации: наборы (пакеты) умений, навыков, практик, верований, мотиваций и форм организации, которые позволяют людям выживать и даже процветать в самых разных, в том числе и неблагоприятных средах. Этот процесс в определенном, очень важном смысле умнее нас. На протяжении поколений, нередко бессознательно, решения отдельных людей, усвоенные предпочтения, удачные ошибки и случайные озарения накапливаются и порождают культурные адаптации. Эти наборы, нередко сложные, содержат подчас настолько неочевидные и остроумные решения, что они восхищают и современных ученых и инженеров (см. главу 7). Мы уже бегло познакомились с некоторыми из этих культурных адаптаций – от инуитской одежды до обезвреживания нарду, – и многие у нас еще впереди: мы поговорим и о пищевых табу, которые защищают беременных женщин от токсинов, содержащихся в морепродуктах, и о религиозных обрядах как мощном средстве усиления просоциальности. Однако прежде нам следует понять, что такое культурная эволюция, начиная с самых основ: иначе невозможно объяснить, как человеческие популяции создали столь сложные комплексы из инструментов, пристрастий и приемов, идеально соответствующие требованиям среды обитания.

Это подводит нас к главной идее. В наши дни ученые отошли от противопоставления “культурного” “эволюционному” и “биологическому” и накопили богатейший материал, который показывает, как естественный отбор, воздействующий на гены, сформировал нашу психологию таким образом, что она запускает негенетические эволюционные процессы, способные породить сложные культурные адаптации. В таком случае культура и культурная эволюция – это следствие возникших в ходе генетической эволюции психологических адаптаций, благодаря которым мы умеем учиться у других людей. То есть естественный отбор благоприятствовал генам, создававшим мозг, способный учиться у окружающих. А способности к обучению, работая в масштабах популяции на протяжении долгого времени, порождают адаптивные поведенческие репертуары, включащие в том числе создание уникальных орудий и накопление огромного корпуса знаний о растениях и животных. Все эти продукты изначально были непреднамеренными побочными последствиями взаимодействия обучающихся разумов в популяции в течение долгого времени. Этот интеллектуальный ход делает “культурное объяснение” не более чем разновидностью “эволюционного объяснения” в ряду потенциального множества других объяснений, не имеющих отношения к культуре.

Роб Бойд и Пит Ричерсон в своем труде “Культура и эволюционный процесс”, уже ставшем классическим, заложили основы этого подхода, разработав целый ряд математических моделей, которые позволяют исследовать наши способности к культурному обучению как психологические адаптации, возникшие в ходе генетической эволюции. Если рассматривать культурное обучение как психологическую адаптацию или набор адаптаций, можно задаться вопросом, как естественный отбор сформировал нашу психологию и мотивацию таким образом, чтобы мы эффективно перенимали у окружающих полезные практики, верования, идеи и предпочтения

. А этот вопрос распадается на дальнейшие: у кого нам следует учиться, к чему стоит прислушиваться и из чего делать выводы, а также когда результаты культурного обучения надо считать важнее собственного непосредственного опыта или инстинктов.

Данные разных научных дисциплин показывают, насколько тонко настроены у нас психологические адаптации для культурного обучения. Естественный отбор снабдил наш вид широчайшим диапазоном ментальных способностей, которые позволяют нам ловко и экономно извлекать нужную информацию из умов и поведения других людей. Эти инстинкты обучения проявляются рано, еще у младенцев и маленьких детей, и обычно действуют подсознательно и автоматически. Во многих случаях, как мы наблюдали при игре в орлянку и “камень-ножницы-бумагу”, нам трудно подавить природный инстинкт подражания. А как мы вскоре убедимся, даже в случаях, когда важно получить “верный ответ”, механизмы культурного обучения берут верх и влияют на наши практики, стратегии, верования и мотивации. В сущности, чем важнее получить верный ответ, тем сильнее мы подчас опираемся на культурное обучение.

В качестве отправной точки стоит задуматься над тем, насколько глубоко воздействует культурное обучение на наше поведение и психологию. В рамке 4.1 перечислены лишь некоторые области, в которых влияние культурного обучения специально изучалось

. В этот список вошли области, особенно важные для эволюции: пищевые предпочтения, выбор брачных партнеров, технологические заимствования, практики самоубийства, а также социальная мотивация альтруизма и справедливости. Как мы узнаем из последующих глав, культурное обучение вмешивается непосредственно в работу мозга и меняет нейрологическую ценность, которую мы приписываем тем или иным предметам, явлениям и людям, и при этом задает стандарты, по которым мы оцениваем сами себя. Классическая серия экспериментов показала, что дети усваивают критерии оценки результата, по которым они присуждают или не присуждают вознаграждение сами себе

. Дети видели, как исследователь вознаграждает себя шоколадным драже, заработав либо относительно много, либо относительно мало очков при игре в боулинг, после чего копировали критерии вознаграждения: те, которые видели, как ведущий задавал себе “высокие стандарты”, обычно брали шоколадные драже, только если их счет оказывался выше верхнего порога. Как вскоре станет ясно, культурно усвоенные стандарты и ценности определяют наше прилежание и упорство в индивидуальном обучении, тренировках и обучении методом проб и ошибок.